долгая дорога на север

Медитативными ударами тесака тумден разделывал тело Кесанга, пока тервятники терпеливо ждали, усевшись на серых уступах седловины. Закончив разделку конечностей, тумден размозжил череп Кесанга и смешал массу с чайным маслом. Завершив процедуру, он поклонился стервятникам и начал спускаться вниз, где собралась Сандха всех близлежащих деревень, желающая проводить великого архата в последний путь.

Как только тумден отошел от места разделки, стервятники тут же накинулись на останки тела Кесанга. В этот раз их было особенно много — они отчаянно дрались за каждый кусок, не стесняясь рвать плоть друг друга. В считанные мгновения от тела не осталось ни куска, и лишь сытые птицы, чьи морды ярко алели на фоне голубизны высокогорного неба, возвещали об отбытии пробудившегося.

***

Манко вел свой народ на север, убегая от южных людей. Они пришли из-за моря и прогнали их с привычных теплых лугов, полных пищи. Манко был зол на них, но они были сильнее. Они побили всех сильных мужчин, и Манко пришлось позорно бежать, взяв с собой женщин, их детей и слабых мужчин.

Шла вторая луна третьей зимы изгнания. Из десяти рук человек осталось меньше руки. Пищи в лесах было мало. Стоять на месте было нельзя — в одну зиму несколько южных людей догнали их и побили всех первенцев, насмехаясь над выжившими. Народу предстоял переход через высокие горы, лежащие на севере. Манко надеялся оставить хотя одну женщину, чтобы за перевалом породить новый  народ.

Одну луну они шли в гору — еды становилось все меньше, а ночи холоднее. Пара человек была растерзана горным зверем, еще пара — упала на острые скалы. Теперь для подсчета народа Манко хватало одной руки.

В ту ночь Манко довел народ до перевала. Идти стало легче, но все голодали. По обе стороны возвышались огромные белые горы, возвышавшееся до небес. Земли не было, лишь голые черные камни, поросшие голубоватой плесенью. День тут никогда не наступал — солнце не могло пробиться через плотный туман, вечно сидевший на вершинах гор. Когда дорога пошла вниз, Манко заметил Это. Оно было очень странным, и Манко стало страшно, ибо он никогда не встречал ничего подобного Этому. В языке Манко не было слов, чтобы дать Этому описание. Оно не касалось этого мира, а лишь пересекалось с ним. Оно было чернее безлунной ночи, и форма Его не существовала в окружающем мире. Оно говорило с Манко и с его народом, и они все понимали, хоть и не знали Его языка. Оно звало и манило. Манко поборол страх, оставив народ позади, и приблизился к Нему. Оно запело красивую песнь, и страх Манко отступил, и он подозвал остальных. Манко было блаженно, и он прикоснулся к нему.

Сложно описать словами человеческого языка, что представляет из себя Гнозис, открывшийся Манко. В одночасье его сознание наполнилось неописуемым блаженством, блаженством постижения утраченного Знания. Ему открылись тайны существования всего его мира и миров за его пределами. Он ощутил неразрывную связь со всеми сущим, почувствовал бесконечность мироздания и собственного разума, соединился со всем бесконечным множеством прошлых перерождений и наполнился знанием каждого из них. Его индивидуальность растворилась в Плероме, разложилась на дхармы, разлетевшееся в Боге. Рупа-скандха Манко уничтожилась при прикосновении к материальному воплощению Гнозиса. Затем Манко перестал испытывать и ощущать — испарилась ведана-скандха, вслед за которыми все оставшиеся перестали имитировать душу, разлетевшись мельчайшими частицами, и Манко вышел за пределы существования, достигнув паранирваны.

***

Джебе охотился. Этой зимой горы были пусты, и много людей Джебе умерло от голода. Он взял с собой несколько охотников и женщин и отправился искать новое место для зимовки, надеясь отыскать пищу. Шла пятая ночь перехода, когда люди Джебе наткнулись на тела чужаков, лежавших в одной куче. Они были странные, Джебе никогда не встречал таких людей. Кожа их была смугла, а волосы — редки и мягки. Они не носили теплых шкур, и Джебе подумал, что их убил голод. Их мясо пахло хорошо, и потому Джебе был рад — они нашли пищу на несколько лун, и его люди будут жить, а весной они спустятся ниже, где родят потомство, и смогут дать отпор лесным жителям, занявшим сытные угодья.