Прозрачная письменность

“Мне почудилось, будто мокрый сад вокруг дома
 полон бесчисленных призрачных людей.”
Х.Л. Борхес, “Сад расходящихся тропок”

Подумайте, как давно вам стало все равно на собственное мнение? Подумайте хорошо; не сказать, что превратности судьбы свели его до отсутствия — нет, вовсе нет. Я не об этом. Просто в какой-то момент вам стало безразлично, услышат ли вас. Друг для друга вы замолчали.
Одни называют это взрослением, я же привык считать такой процесс первым этапом исчезновения…

— Что он имеет в виду?
Он рассказывает о том, кролик, как выражать самого себя. Глупая отговорка, конечно, но…
— О, мне такое нравится!

…но, пожалуй, и так сойдет.

Я свою крольчишку очень любил, но если бы меня спросили за что, то долго бы не смог найтись с ответом; так мы до конца не понимаем, из-за чего одни существа обладают несомненным от природы уродством, при этом умудряются совмещать его с убийственным обаянием (я люблю в качестве примера приводить мопсов).

Мы ехали в автобусе. Обложной дождь, измочаленный в окнах мир вкупе с ночью устранял надобность в прозрачности транспорта (лесополоса, как будто трижды отраженная в кривом зеркале, и только ты пытаешься разобраться в черном мареве, как вдруг из него проступает твой собственный призрак… твои же собственные очки, повторяющиеся за окном, и уже отдельно от тебя за всем наблюдающие)... монотонные колебания зреющего сна… и — “О, я его читала!” — ее голос. Так мы и познакомились: с того, что она возникла ниоткуда, и узнала письменные расшифровки лекций по исчезновению Ф.Л. Ветров.

Она всегда говорила “о”, моя крольчишка, и даже самый последний пустяк украшала удивленной овалообразностью. Я же тогда был паршивой натуры и с абсолютно отроческим восторгом подражал массовому представлению об экзистенциалистах, от того с тоской задумывался при каждом удобном случае о собственном существовании (мертвые листья на дрогнувшей поверхности зеркальной лужи, укравшей в перевернутом виде кусочек панельного дома; дождем до блеска отшлифованный асфальт, что к тому с намерением лизнуть клонятся фонари) — всегдашний позыв подростка не столько объять мир вокруг, сколько найти те глаза, кто за тебя это уже сделал.

В отношении мировоззрения она была моей тогдашней противоположностью (феминизм, вегетарианство… — это и многое другое было расписано на несколько абзацев, но смилостивился над читателем — вычеркнул).

…Но, впрочем, неважно: невзирая на все различия, каким-то волшебным чутьем мы друг в друге все же нашли сходство, раз и навсегда с нами оставшееся; еще не закрепленное словом, а только чувством, как известное с доисторических времен утреннее марево явило себя сначала зрению, а уж только потом застыло, обрамленное сизым лесом и сонным небом, — найдя форму в фотографии, — так и мы не могли подобрать своего жанра для всего того, что творилось в сердцах.

Конечная. Наша остановка.

Мы сейчас в парке. И как чудесно было, что взгляд нас обхаживал те же еще не названные деревья (дуб, может быть раздобревшие березы), а она с неумолимостью художницы указала на абсурдную гирлянду, одно из этих деревьев окрашивающую в фиолетовый. “О, смотри!” — она потянулась к сумасводящему свету, и я взял ее за руку.

Много что было после с моей крольчишкой и со мной. Совсем не по-кроличьи та не любила морковь и всю еду с оттенками оранжевого, зато совершенно по-дельфиньи носом ловила конфеты; ей нравилось, как тает небо, как уличные музыканты возвращались домой, и ей совершенно не нравилось, когда я лез к ней с объятиями. Она любила…

Короче говоря, я просто любила. Чтобы не плодить каталог (т.н. литературный прием — вижу, ты не в силах не уточнить, делаю это вместо тебя), скажу коротко: мне нравилось все, что нравилось тебе, за исключением столовых предпочтений. Увы, как бы мне не хотелось обратного, но вынуждена наладить звучание своего голоса таким образом, чтоб тот был похож на твой.

И не с обидой, а с какой-то усмешкой нахожу детали, где ты соврал или приукрасил; как сказала моя проницательная подруга, тебе иногда пьяной любившая сыграть на гитаре, автобус ты выбрал, потому что тебе это кажется символом случая. В действительности же познакомились мы с тобой на остановке и вовсе не случайно. Ты предложил мне покурить. О, это смешно — ты всегда носил с собой пачку сигарет, при этом отродясь ни одну не попробовав, всегда для того, чтобы угощать прохожих. Тебе показалось уместным начать знакомство с этого, хотя до этого мы переглядывались с тобой в кафе (в его приглушенном оранжевом свете тихо переливался твой рыжий волос… все, отстань) через дорогу от общего университета, непосредственно в самом университете (плечами сталкивались на полуслове, когда ты шла вниз, а я наверх… хватит).

Автобусная остановка. Огонек зажигалки, муар сигаретного дыма, очертания твоего лица, через дым проступающие… и ты, наконец, удаляешься из моего повествования; “Хотите закурить?” — спросил ты тогда, — “О, нет, спасибо”, — ответила я. Зажигалка потухла не разожженной, дым обернулся морозным дыханием, твое возникающее из ничего лицо продолжило висеть неотрисованным. Пожалуйста, помни — я не люблю эти твои вездесущие скобки, в которые ты так и норовишь впихнуть деталь, которую даже при усилии вспомнить мне не удастся. Я уж не говорю про твою страсть сводить все богатство истории к каким-то клише. Разрушу одно из них: я не курила.

Да, ты не курила, но никогда не понимал твою страсть к поиску глубинного смысла во всем сказанном или произошедшем. Ты всегда настаивала, чтобы я не посягал на естественность наших встреч, но сама же ее нарушала. Так, когда мы обнимались у твоего подъезда, когда ты впервые позволила мне проводить меня до дома, то ты вдруг сказала, как сильно мы похожи на персонажей из какого-то аниме в жанре романтической комедии; когда же посреди дороги в дождливых сумерках (так не сочетающихся с ощущением нашего общего счастья) я поцеловал тебя, то вдруг, ни с того ни с сего, ты увидела в этом сцену, отчего-то похожую на концовку той самой повести Сэлинджера (где же сходство?). Ты никогда не могла удержаться, и при любом удобном случае роняла указание, намек на какую-то аллегорию, аллюзию, реминисценцию, тогда как… тогда как ты что? Я не особо вижу смысла сейчас рассусоливать эти мелочи. Да, мне это нравилось. Я не вижу в этом ничего плохого. Я была счастлива в те мгновения, а символизм, нас окружающий и мной замечаемый, только сильнее утверждал меня в мысли о сложной системе счастья, нами сплетаемый. Ты помнишь, Федя, я много говорила, как, о.

Прерву тебя, поставив точку. Потому что мне странно это читать. Нет, перестань — ты сама ругала меня за скобки (в скобках же замечу для прохожего читателя, что их убрал), сама скрути себе руки, когда вдруг вздумается проделать такой трюк со мной. Авторской волей заклинаю: помолчи.

Мне странно читать твои объяснения, Лиза. Странно ли от того, что в твоих словах есть сквозняк оправдания, когда ты пытаешься разбавить течение моего рассказа несущественными деталями, обвиняя меня во лжи, в противоречиях, будто это все как-то способно исправить, или же это как-то связано с тем, что когда читаю все это, отвечаю на твои призрачные сообщения, меня самого уже нет в живых, а может быть причиной всему является твоя мнимая, самой себе внушенная — привязанность ко мне.

Два человека шли по краю проезжей дороги, едва представляя намечающийся путь из-за шума ливня. Из-за их спин вынырнул автомобиль. Его фары озарили в темноте две бредущие тени и украли — те ступили на свет и исчезли; мелькнув, как метеор, автомобиль пропал из их поля зрения. Те два человека оказались далеко позади; тени же, мчась на свету, в один момент решили спрыгнуть.

Парк; просто, не замечая собственного опоздания, зажглись омытые дождем фонари, возвращая наш земной облик. Мы немного прошли по расходящимся во все стороны тропам в молчании, думая, какие деревья здесь могли бы расти и уместно ли усадить все повествованием кленами, березами да парочкой дубов, пока ты не сказала: “О, смотри!” — указывая на фиолетовый свет гирлянды.

А где-то не так уж и далеко, весь изнутри освещенный, мчал автобус. Он проехал мимо парковой лесополосы, мимо простуженных одноэтажных домов, мимо нас, но весь этот ночной дождливый мир успел на перспективу прихватить. Так мы с тобой, трижды (а то и более раз) отраженные, призраками наблюдали подложную нашу жизнь, и когда Федя чуть было не выронил из рук книжку, а Лиза ему сонному сказала: “О, я его читала!” — мы помахали им, а затем отвернулись друг к другу, как это и должно быть.

***
Подумайте об этом. Подумайте и о том, как сложно быть по разные стороны этого мира: там, где сейчас мы, и там, где пребывает мерцание нашей мечты. Сложно порой представить, что смерть смывает, как дождь, всю ту пыль наслоений в нашей жизни: мнения, политические взгляды, прочий букет разных измов. Можно сказать, что смерть — самый простой способ исчезнуть.

Но некоторые из нас решают преждевременно оказаться в Царстве Дива куда более приятными способами. Ты спросишь, куда делся я? И кто этот я? Смотри же: я твое отражение на том стекле, я та сила, которая уносит тебя, когда ты закрываешь глаза. Смотри: ты стоишь под дождем, и в горсти пытаешься удержать собственное, расплывающееся лицо.

Федя и Лиза уже ушли. Моя же остановка автобуса ждет своего начала.

Внутри есть только я и еще два пассажира — молодой человек в заснувших очках с учебником на коленях и девушка со сборником стихов на соседнем сиденье. Они уже прожили свое.

Я гляжу в окно. Смотри, мой четвертый пассажир: Лиза и Федя машут тебе в далеком синем отражении, относящемся вспять, и вдогонку кричат: “До свидание!” — они знают, что несмотря на поставленную точку, ты все еще встретишься с ними.

Я же поеду дальше, довольствуясь тем, что кое-где обманул тебя.