женитьба

Андариель. Когда я впервые увидел ее глазами своего барба-берсерка, я подумал: ну ни хрена себе бабища! Все при ней: и высокая, и стройная, и клешни к пиву есть (кидаешь в куб топаз причем лучше перфект топаз, тогда и пиво будет зашибись типа балтики девятки, или там три тройки в кубе сваришь и получишь девятку, и незамерзайку - желтую в длинной прямой колбочке, т.к. она единственная на спирту, стоит недорого; полученную жидкость разливаем по бутылкам и пьем у костра, а за мяском в особый магазин надо идти, но коль тамошнего их директора обидишь, так почитай вход закрыт, только обманом с кем-то знакомым проскочишь). Но самое главное в Андариели, или как я ее стал звать, Андрюшке (хоть барб-то и не гей, но в крестьянской-то России и не такие имена у баб бывали: сам Толстой воображал, как, поимев, пристрелил Степашку, я гарантирую это), самое-то главное в Андрюшке - это сиськи. Боже же ж ты мой, что это за сиськи! Сиськи просто демонически большие, просто царские. Ну, короче, и задумал я эти сиськи помять, и чтоб меня ничто не отвлекало вкачал я максимум в концентрацию и в скорость, ведь идти долго блин, так что я наверное уже и не совсем берсерк, разве что когда раскидывал каких-то куколдов в ее хоромах, когда пришел мять ей сиськи. Боже, что за сиськи! Диво прямо. Ну, значится, всех куколдов перебил и давай, говорю, Андрюшка, иди сюда, буду тебе сиськи мять. А она ни в какую, боится как огня. Я говорю че боишься-то, дура. Я ж тебя не обижу, небось. А коли ласкова будешь, говорю, да податлива, я на тебе, видит господь бог, женюсь. А она говорит, мол, ты такой же как все, тебе токмо мое приданое нужно. Ну, я ей распахнул свои скудные лохмотья да и показал, что я-де и трусами-то небогат, не то что кольцами. Чем, говорю, мне тебя прельстить, никакого приданого ты мне такому и сама не дашь. Она пораскинула мозгам и говорит, верно, мол, братец, те-то купцы, что соблазняли меня, все в кольчугах с топазами, кольцах да золотых сапогах, но и им я ничего не даю. Шапки зеленые все требуют, наглецы, да где ж мне их столько взять-то. Сижу вяжу, да много ли навяжешь? А ходят-то каждый по сту раз в день. Кину им иной раз перчатки железные, чтоб отстали, да куда там! Черномазый один надел перчатки-то и давай вверх-вниз кулак вскидывать, требовать шапку, да так быстро все он крутил, что у меня перед глазами поплыло, в спицах запуталась да и выронила шитье, шапку-то. Он радехонек подхватил ее и поминай как звали. Ну да шапка-то недовязанная была, ну то есть фасон-то один, а как приглядишься, не зеленая, а так, баловство.
Ну будет-будет, говорю, я шапок не ношу, мне для легкости че-нибудь тяжелое надо, железное, ну да это дело наживное. Мало-помалу успокоилась Андрюшка-то и идет ко мне, а я давай руки разминать для чувствительности, на пальцы дую, грею. А она кричит, мол, не грей пальцы, я горячее-то не шибко люблю, вишь какая холодина у нас тут. Ну бог с тобой думаю, твоя взяла, с ума сводишь такими сиськами, как не уступить. Ну а дальше-то чего рассказывать, обнял я ее, а она меня. Так и простояли, а я все насладиться не мог - ух, девка, искусительница. Решил я жениться на ней. Говорю, женюсь я на тебе, Андрюшка, пошли в город гулять-праздновать. А она говорит, мол, как я пойду-то, мне потолки малы назад-то идти, давно бы ушла. Это, я говорю, не проблема, душа моя, хоть я беден и нищ, а денег на обратную дорогу я-таки скопил и прикупил нам билетик синий, вона какой, тут-то я его развернул, и открылось окошко. Пошли, говорю, прям конечная будет. Ну, с богом, говорит, поцеловались и шагнули значит в дыру синюю.
Вышли мы, видим: курицы у костра бегают, бездомный какой-то в сером платье, исламист да сутенерша - всё уважаемые люди. Робко невеста моя ступает, боится: говорит, мол, братец еённый тоже иной раз решает эдак погулять по земле-то родной, так на него с обезумевшими глазами набрасывается банда  какая-то, муссоны, что ли, будто специально поджидали в общем, с копьями да щитами и давай колотить - разбой, сущий разбой, а потом награбленное сами втридорога продают, грабят уж почитай своего брата. Но на Андрюшку-то никто внимания не обратил, она и освоилась, а чего, девка статная, знатная, сиськи ой господи! Так все тут нравится, говорит. Пошли, мол, по магазинам. А я говорю, так вишь, Андрюшка, закавыка у меня: денег-то у меня несть, а Акара жидовка та еще, в долг не даст. Ну она обозлилась, говорит, так иди заработай мне на сапожки да на свадьбу, варвар ты эдакий, так тебя перетак! Экая ядовитая, думаю, но как в чулочках-то я представил ее, так отпустил гнев сразу.
Надобно сказать, что работать-то я не шибко люблю. Пошел, значится, я из города на вольные хлеба, как у нас говорят, на простецком-то наречии, фармить. Бреду и бреду, и лес тут, и пещеры какие-то, и куколды тут какие-то все лезут, и забрел на какую-то черную то ли долину, то ли равнину, только в толк взять не могу, чем она черна, ибо от города шел я все по одному ландшафту. Смотрю, батюшки, стоит замок разваленный. Ну, думаю, наверное от богатства развалился, легко поживлюсь. Зашел, а там нора вниз. Ну етишкина жизнь! А чего делать, пошел вниз, бреду, спускаюсь все ниже да ниже. Нет конца вам, что ли? Урылся значит коридоров уже на 5 вниз. Экой дурак, думаю, копал. Прибрел я наконец в какой-то погреб. Слышу - голоса, обсуждают что-то. Гендеры какие-то, цисгендеры, женщины, равенство, квоты для женщин. Тут у меня отчего-то живот свело и я уж засобирался разворачиваться, да оступился и на камушек наступил, а он как загрохочет. Ну, думаю, войду, не пугать же народ как призрак какой-то. Захожу в комнату-то, ба! сидят дамочки с рогами. Синие как леденец, а одна зеленая, но не молодая. Чего надо говорит? Я говорю, мол, пардон, благородные барышни, хоть копеечку подайте, христа ради, бабенка, мол, безделушку просит. Как услыхала это дамочка главная у них, закатила глаза, ахнула со стоном, да так и испустила дух, аж дым пошел. Вот напасть, дым глазы ест, откашляться не могу, вдруг слышу, чавойто, кажется, будто золотишко сыпется. Вгляделся получше - вот удача-то - и впрямь сыпется. Рассовал по карманам монеты да взял какие-то пыльные бутылки с вином - погреб же. Поперся обратно на остановку, билет-то я забыл купить.
Приезжаю, значится, довольный в город. Устал сил нет. Встречает у ворот бабенка молодая. Говорю, не ушла невеста-то моя? Молчит. Немая что ли? Молчит. Разозлился я, кричу уж громко. Не слышит. Молчит. Ну, говорю, корова, до конца веку тебе тут стоять. Вижу, сидит моя Андрюшка болтает с мужицкой бабой, что ботинки из металла кует (муж-от еённый умер рано, но по голове бил крепко видать). Завидела меня, кричит радостно, клешнями машет. А я не обращаю внимания, зачарованно всё на сиськи еённые гляжу. Отошел, кричу: денег мол достал да пойла, пошли кутить! Подбежала ко мне, поцеловались, показываю я ей значит бутылки с вином. Что такое, спрашивает. Вино, говорю. А что за вино? А черт его знает говорю. Эй, несчастный, поди сюда, кричу бомжу. Ну че за вино, не знаешь? Смотрит он на меня, говорит, 100 монет, мол, дай. Я говорю, ах ты наглая харя, ну щас я тебя обратно в твою клетку поганую отведу куковать. Ты у меня получишь монет. Тут он сразу бутылку взял. Погадал он, значит, смотрю, вдруг бутылка как бронзовая стала. Усмехнулся старик, мол, уникальная вещица. Гляжу на стекло - высветилось - Советское шампанское. Ну, кричу, се же есть кровь христова, эх, погуляем!
Гуляли знатно. Сперва плотнехонько пообедали: поймали тут же у костра курицу, убили да зажарали, наелись, напились страсть, а бомж-от в сером платьице все смотрит на нас, да губами причмокивает, все вокруг вертится, то подходит, то отходит, все заговорить не решается, ну а мне, что ли, с ним больно надо болтать? Лежим у сундука с Андрюшкой, пьем. Под боком топор валяется, и чего-то вдруг припомнилось мне, как я его хотел продать намедни, чтоб еды купить, а мне за него грош сунули. И так обидно мне стало, что встал я и на пьяных ногах пошел к Акариной лавке да как вдарил ей промеж глаз - она аж на пол повалилась. Тут уж меня такая злость взяла, когда вспомнил, что она еще и щит мой за грош купить хотела, что начал я ее товар бить да ломать. Палки, хворостины бабские волшебные переломал об колено, а костяные какие-то короткие палки, не ломавшиеся, взял да и выбросил все за забор - собакам глодать. Все стекляшки побил, что с невкусным питьем были, врезал ногой по животу этой жидовке, и поворотился обратно к сундуку. Андрюшка спрашивает, где ты, мол был, скучно мне. А у меня от сердца отлегла обида-то, развеселился я, говорю, мол, коли скучно, пойдем в местное казино поиграем, деньги-то есть еще. Зашли в палатку к Гиду, он и давай нас обнимать, как рад говорит, что вы зашли, вай проходи, присаживайся дорогой, чего изволишь. Я говорю, нам бы повеселиться. А он говорит, мол, их есть у меня, давай монетку да тяни колечко али амулетик какой али шапку. Даю монеты, а Андрюшка тянет колечко. Вытянула какое-то синее, неказистое, непонятно о чем, короче говоря. Тянет другое - еще хуже. Так раз пятьдесят она тянула-тянула, ничего не вытянула. А араб-то знай руки потирает да монетку просит. Тут Андрюшке показалось, что под халатом у него сверкнуло что-то, вроде кольца хорошего. Обозлилась она да как начнет его клешнями своими драть, так от него живого места не оставила, раскромсала всю палатку да одёжу, а из карманов-то изодранных - повалилось колец видимо-невидимо, и все ж хорошего-то ни одного не было, вот мошенник какой!
Здорово, брат грочевод! Как жисть?