Смешарики. Зима желаний.

Сова лежала на больничной койке, а над ее головой медленно проезжала огромная кольцеобразная рамка магнита диагностического аппарата. Когда рамка щелкнула позади и остановилась, Сова приподняла голову и уставилась на Пина, сидевшего впереди напротив монитора.
- Могу я встать? - спросила Сова.
Пин, не отрывая пристального взгляда от монитора, кивнул. Сова с трудом поднялась, села, свесила ноги, а потом с уханьем спрыгнула с койки.
- Ну, что там? - спросила Сова, подойдя к Пину и облокотившись крылом на спинку его стула.
Пин мрачно покачал головой, указывая пальцем на монитор, на котором был изображен разноцветный силуэт совы.
- Сancer überall. Du wirst sterben, - сказал Пин, продолжая рассматривать изображение.
- Канцер? - переспросила Сова, тоже не отрывая взгляд от монитора.
- Cancer, - кивнул Пин. - Du bist tot.
Сова не поняла последних слов Пина, но отлично поняла, что значит канцер. Она не испугалась и не задрожала, услышав этот смертный приговор, а продолжала стоять над Пином и всматриваться в монитор, изучая собственное тело. Красные сгустки цвета, указывавшие на канцер, скопились в крыльях и ногах, в легких и сердце, в желудке и кишечнике, - всюду, где могли принести нестерпимую боль. Сова выпрямилась и отвернулась.
За окном стоял ясный зимний день, на мягком снегу искрилось солнце, на ветвях деревьев, славя жизнь, щебетали птицы. Глядя в расположенное почти под самым потолком  окно (лаборатория находилась в подвале), Сова спросила:
- Сколько мне осталось жить?
- Ein Tag, - твердо ответил Пин.
- А чего так мало? - возмутилась Сова.
- Cancer. Cancer überall, - вновь повторил Пин, мол, как ты не поймешь?!
Сова вышла из лаборатории Пина на улицу. С каждым вдохом свежего зимнего воздуха ее жизненные приоритеты становились все ясней. У Совы не было детей, не было даже любимого дела, которое она могла бы передать кому-то из смешариков. Единственное, чего ей хотелось с тех пор как ее бывший муж ушел от нее, - утолить непрекращающийся зуд в пизде. Сколько деревянных членов она истерла в пыль, сколько воды извела на умащение трескавшейся от сухости пизды. Сколько раз она мечтала о том, что будет прыгать на хуйцах повзрослевших Кролика, Ежика или Бараша, перескакивая с одного на другой, какие планы строила на их члены! Теперь все это пошло коту под хвост. Всего один день есть у нее, чтобы пожить в свое удовольствие, всего один день, чтобы усладить пизду перед смертью. Не теряя времени, Сова направилась в хижину к Копатычу, рассчитывая на его добросердечность, сочувствие и 18-тисантиметровый медвежий член.
Подойдя к дому Копатыча, Сова учтиво постучала в дверь. Дверь открылась и на пороге она увидела Копатыча в фартуке.
-Аааа...Сова, проходи, - вежливо сказал Копатыч.
Сова прошла в хижину и закрыла дверь. Копатыч месил тесто для пирогов, в миске на столе стояла начинка - мясной фарш, который Копатыч тут же попытался прикрыть спиной и запрятать в шкаф. У Копатыча, как и у всех, были свои секреты. Сова прошла на кухню к Копатычу, и глядя исподлобья, стала топтаться.
- Да ты, этоть, присаживайся, Сова, - сказал Копатыч, садясь за стол. - Али чего случилось? - Копатыч сложил свой фартук и положил на колени.
- Случилось, Копатыч.
- Ты сядь, Сова, сядь, а то это..кхм...эээ....
Сова села.
- Помираю я, Копатыч.
Копатыч отпрянул на стуле.
- Етить!
- Едва жива, Копатыч, скоро совсем мертвая стану.
- Да как же это так-то, этоть... - ошарашенный Копатыч, полный сочувствия к Сове, бессознательно нервно мял лежавший на коленях фартук. - Вить не жаловалась никогда, откудова ты этоть, ой, батюшки!
- Канцер, Копатыч. Сама видела: и тут, и тут, и тут, повсюду канцер. - сказала Сова.
У Копатыча отвисла челюсть, он не находил себе места.
- И что же ты, этоть, ну, а лечиться-то?
- Поздно лечиться, Копатыч, ужжо помру.
- Ой батюшки!
- Потому и пришла, Копатыч. Просить тебя хочу перед смертью.
- Ты это, Сова, да как же это так-то, то есть проси конечно, чего я, да как оно так-то?
- Ты уж не откажи старухе, Копатыч, - жалостливо сказала Сова.
- Да как я! Да ты что хоть! Ежели чем могу помочь, ты этоть, конечно, я все сделаю, об чем и говорить.
- Выеби меня, Копатыч. Ети меня, пока не помру, а и помру - ети, покуда могила меня не примет!
Копатыч охуел. Эта просьба застала его врасплох даже сильней чем новость о скорой смерти Совы от канцера. Копатыч почувствовал себя очень неловко, но из богобоязненности, сострадания и вежливости не мог отказаться.
- Ох, Сова, этоть...ух, Сова, ну и желание у тебя, право, экое экзотическое.
- Да ты ведь по молодости-то еб меня, что ж, обреченной откажешь?
- По молодости-то оно, Сова, это, дело-то да...Ну а ежели Нюша увидит, как быть-то тогда?
- Нет уж, если ты на попятный пошел, так и скажи, а на Нюшу валить не надо. Будешь меня ебсти или нет? - подстрекаемая зудом в пизде, требовательно спросила Сова.
- Ну, ух, эээ, ну этоть...раз такое дело. Ну уж коли обещал, так грешно было бы этоть... - все это еще не умещалось в голове у Копатыча.
- Так будешь или нет?
- Ну, полезай тогда, что ли, - Копатыч неловко отодвинул стул от стола и расставил ноги.
Однако как ни был силен зуд Совы, все же она была вынуждена повременить. Она объяснила Копатычу, что нужно сперва организовать рытье могилы, потому что на дворе зима и земля замерзла, потом обеспечить доставку тела Совы к могиле, а для этого надо нанять рабочую силу. Сова пообещала также, что Нюша ничего не узнает, отчего Копатычу несколько полегчало, и просьба Совы уже не вызывала в нем столь сильных удивления и неловкости. И все же, когда Сова ушла хозяйничать по поводу своих собственных похорон, Копатыч еще долго сидел за столом, опершись головой о лапу, пытаясь понять просьбу Совы, совсем забыв о мясе и пирожках.
Тем временем Сова обошла почти всех смешариков, но не один из них не проявил такого участия, как Копатыч.
Когда Сова пришла к Карычу просить выдолбить ей могилу на погосте, потому что вечор она сдохнет, тот лишь поворчал и спросил, что Сова готова ему дать взамен. Сова дала Карычу свою библиотеку бесполезных книг на все случаи жизни, в числе которых, по видимому, все же не оказалось книги о профилактике канцера. Буквоеб Карыч согласился и отправился копать.
Затем Сова отправилась к своим сексуальным протеже Кролику и Ежику, чтобы они впряглись в телегу и везли ее труп прямо к могиле, потому что она умирает от канцера.
- Хуя ты даешь, Сова, - рассмеялся Кролик, однако вместе с Ежиком согласился и даже ни слова не сказал о вознаграждении: для молодых Кролика и Ежика веселье было лучшей платой за труд, а разве не весело катить труп в повозке? Конечно весело!
Кончив договариваться со смешариками и приказав им подъезжать к дому Копатыча за ней к вечеру,  Сова побежала обратно к Копатычу - начинать удовлетворение.
Копатыч издали услышал, как ухает Сова, задыхаясь от бега, поэтому, будучи медведем ответственным и исполнительным, бросился открывать дверь, а потом сразу лег на кровать и стал надрачивать 18-см член. Мохнатый член болтался и никак не хотел вставать.
Сова ворвалась в дом и, увидев, как Копатыч наяривает свой ствол, как ненормальная понеслась к его кровати и прильнула клювом к члену.
- Не встает, Сова, что ты с им сделаешь!
- Встанет, встанет, дружок, ведь встанешь, милый? - нежно шептала Сова члену.
- Ты, Сова, в какой этоть позе-то желашь? И надо ли будет менять ее?
Сова забралась лапами на кровать и встала над членом, повернувшись спиной к морде Копатыча.
- Ковбойша задом наперед. Только ты меня за бока подталкивай вверх, чтобы я шибко не сползла, чтоб я как будто мостик делаю, чтоб спина выгнулась прям.
- Эт мы могем, чего ж... - ответил Копатыч.
- Ну, поехали! - сказала Сова и, заняв позицию, засунула в себя мало-помалу отвердевавший член Копатыча. - Только помни, Копатыч, ети меня, покуда в могилу не сойду, а до тех пор не прекращай, да не забудь поддерживать, как я сказала, чтоб как будто мостик я над тобой держу.
- Не забуду, Сова.
- Ну тогда прощай, Копатыч.
- Ох, Сова, прощай, родимая.
Тяжелый таз Копатыча пришел в действие: задвигались его бедра, сообщая момент двигавшемуся, как шатун на коленвале, члену. Скорость все нарастала и в скором времени вышла на стабильный уровень. Копатыч работал четко, как механизм. Сова выгнулась, но Копатыч и сам не забыл поддерживать ее лапами под бока. Сова закатила глаза, но не стонала и даже не заметно, чтобы дышала, однако же была жива: ее тело из последних сил преобразовывало постоянное трение в поток наслаждения.
Вот уже 7 часов к ряду Копатыч ответственно еб Сову, поддерживая ее спину, забыв про еду и отдых. До уха Копатыча донеслось, как по хрустящему снегу катятся колеса телеги. В дверь постучались.
- Войдите, - ответил Копатыч.
Дверь распахнулась и через порог вступили заснеженные Кролик и Ежик.
- Кортеж прибыл! - бодро ответствовал Кролик.
Ежик подошел к ебущему Сову Копатычу и потрогал ту за крыло. Крыло как будто отдернулось. Ежик скривил в улыбке уголок рта.
- Жива еще.
После этого он обошел постель, стал прямо вдоль оси долбежки и наклонился посмотреть, потому что плохо видел даже в очках: взлетавшие и опускавшиеся вниз яйца Копатыча мелькали у него почти под самым носом. Ежик разгядывал пизду Совы, и как туда входит член Копатыча.
- Любопытно. - сказал он. - А что, Копатыч, не текла? - спросил Ежик, сделав мазок пальцем с промежности Совы.
- Ох, робята, какое там! Все у меня горит, боюся вынимать, поди истончился-истерся.
- Сомнительно, - сказал Ежик. - Ну да ладно, давай снимай ее Копатыч да клади в повозку.
- Не можно мне, робята: обещал итить до самой могилы. Придется вам меня на повозку вместе с ней тащить.
Кролик деловито подошел к кровати и взялся лапами за два конца покрывала. Ежик взялся за два противоположных конца.
- Раз-два, взяли, - сказал Кролик и они вместе с Ежиком подняли провалившегося к полу в покрывале Копатыча. Копатыч продолжал ебсти Сову, отчаянно балансирую лапами, стараясь ее не уронить и не опустить спины.
Ноша далась смешарикам очень тяжело, но все же в конце-концов они донесли Копатыча с Совой до порога и закинули на телегу. Копатычу полегчало, когда он снова ощутил под собой прочную основу.
- Щас отдохнем, Копатыч, и поедем, - сказал Кролик, опершись на колесо и переводя дух.
В скором времени телега, запряженная Кроликом и Ежиком, державшими по оглобле, покатила к кладбищу, а на телеге продолжал долбить Сову Копатыч.
В своем доме Нюша подошла к окну полюбоваться на заходящее солнце, но когда она посмотрела на улицу, то охуела: невдалеке от ее дома везли телегу Кролик и Ежик, а на телеге, приподняв выгнувшуюся в мостике Сову, лежал Копатыч и загонял в нее свой статный член.
- Это еще что такое?! - истерично завизжала Нюша.
Нюша спешно выбежала на крыльцо и заорала в сторону телеги:
- Ах ты старая сука! Это мой мужик, мой член! Слезай с него, сука!
Но то ли не донеслось до телеги, то ли слишком были поглощены Копатыч и смешарики своими занятиями, но ответа Нюша не дождалась.
- Ну я тебе задам, старая ебалА! - погрозила Нюша и ушла обратно в дом прихорашиваться к боевой встрече с Совой.
Ежик и Кролик уже тяжело переставляли лапы в снегу, у Копатыча сводило бедра, а его член давно перестал что-либо чувствовать. Наконец телега подъехала к кладбищу. Остановившись у могилы, из которой все еще летели комья, Кролик и Ежик устало Бросили оглобли. Карыч тоже кончил копать и вылез наружу.
- Че, приехала? - злобно спросил Карыч. - Давно померла?
- Как этоть померла? - обеспокоенно воскликнул Копатыч.
Ежик поднялся на телегу и, взяв Сову за крыло, нащупал место, где должен был биться пульс. Пульса не было. Сова отдала богу душу почти сразу после того, как они отъехали от дома Копатыча.
Кролик покатился со смеху.
- Ну ты, Копатыч, даешь!
- Вы, робята, давайте уже этоть тогда, наклоняйте что ли телегу, чтоб Сова слезла с меня. Обещал я, что етить ее буду, пока она в могиле не окажется.
Кролик и Ежик взялись за телегу сзади и приподняли. Сова стала потихоньку сползать с члена Копатыча прямо в могилу. Вдруг послышался какой-то удар, Сова дрогнула и слезла с хуйца почти наполовину.
- Тварь поганая, гнилая пизда, я тебе покажу! - кричала подбегавшая к кладбищу Нюша. Она бросила в Сову еще один снежок и он попал ей прямо в подбородок.
Когда Нюша наконец подошла, Сова уже валялась в могиле, а Копатыч, усталый, распластался по телеге. У него не было сил оправдываться перед Нюшей.
Нюша была настроена явно агрессивно, она склонилась над враскоряку лежавшей в яме Совой и гневно причитала.
- Старая сука, твой, что ли, член, а? - Нюша запулила в морду Совы снежком. - Я тебя спрашиваю, тварь, твой, что ли, член? - она снова запустила вновь скомканный снежок в Сову. - Как посмела своей гнилой пиздой касаться моего члена? А? Я тебе щас твои сраные яичники вырву к ебанной матери!
Сова не двигалась, и Нюша посчитала, что она повержена. С важным видом она повернулась к телеге, на которой лежал Копатыч.
- А с тобой мы поговорим дома, ебливый ты наш. - и отправилась к себе домой. Вскоре разошлись и Копатыч с Карычем.
Кролик с Ежиком стояли у могилы и вспоминали прошедший день. Сова валялась в промерзшей могиле, отчасти засыпанная снегом, клюв запаян снежками.
- Может закопать ее все-таки? - спросил Ежик.
- Да ну нахуй, - ответил кролик. Он толкнул Ежика локтем в бок, мол, смотри. Кролик выковырял из меха свой крошечный член и встал на самый край могилы. Раздалось журчание. Кролик направил золотую струю отдававшей паром на морозе мочи прямо в клюв Совы. Горячая моча разъедала снег и скоро клюв Совы совсем от него освободился. Кролик обежал могилу, встал над головой Совы и направил струю снова в клюв, но теперь целился он в нижнюю его часть. Под силой струи клюв раскрылся и остатки мочи (он терпел всю дорогу) Кролик сливал уже в открытый рот Совы. Кролик кончил и подошел обратно к Ежику. Ежик беззвучно хохотал. Кролику тоже было весело. Он толкнул Ежика прямо в могилу. Ежик забарахтался в растопленном снеге и моче. Кролик захихикал и попрыгал домой.

А в то время, пока телега с покойницей ехала к могиле, в лесу, набираясь впечатлений, гулял Бараш. Он мечтательно смотрел в тянущиеся даже зимой к небу ветви деревьев, белые снежные шапки на зеленом еловом лапнике, слушал, как свежо скрипит под копытами снег. Бараш видел телегу, и думал, что же в ней везут. Ему представлялись красные узорчатые ярмарочные покрывала, крендели, булки, украшения и...
Капкан щелкнул металлической пастью внезапно, и Бараш почувствовал, как что-то в его ножках треснуло и разорвалось; на мгновение ему стало так легко от этой свежеобразовавшейся пустоты в ножке, что захотелось взлететь в небо, как после исповеди, но только он потянулся вверх, как тут же его осадила невыносимая боль. Острые грани разбитых косточек впивались в кожу и мясо, резали мышцы и сухожилия, но самое противное - отчего у Бараша сводило зубы - они плотно шуршали и стучали друг о друга, наподобие множества мелких деревянных кубиков в холщовом мешке или сыплющегося гравия.
"Кто бы мог подумать, что боль от грубых дробящих челюстей такая тонкая и стройная. Если бы она меня не убивала, я бы желал напиться ею. Сейчас она движется снизу вверх, но мне приятней было бы видеть ее прозрачной ледяной струйкой, как она льется в мое горло и увлажняет его. Как же хочется пить.
Если бы я это описал в поэме, то мне бы не поверили, мол, откуда тебе знать, ты ведь и представить себе не можешь, каково это - угодить в капкан. Но теперь, когда я застрял в нем и уже наполовину полон болью, я не только вынужден чувствовать ее, но и вправе ее чувствовать. Я должен написать об этом; еще приложу к поэме или стихотворению - это надо решить - рисунок своих перебитых ног, и тогда все признают мое право писать о страдании. А впрочем для них это все равно, что читать о поедании трудножующегося мяса: не заметят никакой эстетики. Эстетика страдания. Красиво звучит. Смертельное изящество природы." - размышлял про себя Бараш, поэт до мозга костей.
Боль ни на секунду не утихала, и уже скоро Бараш стал осознавать свое положение, страх настиг его. Он закопошился в снегу, откапывая устройство капкана, увидел, что он сидит довольно прочно на тянущейся куда-то железной цепи, попробовал разжать дуги, растянуть пружину, но ничего не выходило. Паника нарастала, и Бараш стал звать на помощь в надежде, что его хоть кто-то услышит: поставил же кто-то этот капкан, в самом деле.
- Помогите! На помощь! На по-о-о-мощь! - кричал Бараш.
Сзади, около тропинки, по которой он шел, послышался хруст снега. Бараш обернулся. Из-за сосны высунулась рогатая голова.
- Лосяш, помоги!
Лосяш осторожно осмотрелся вокруг и, убедившись, что на добрые полкилометра в лесу нет ни души, направился к Барашу, не сводя с него глаз. Он ступал по скрипучему снегу медленно, как очарованный искатель приключений подходит к святому граалю, с каждый шагом его сердце билось все сильнее, и когда он оказался рядом Барашем, тот спиной ощутил исходившее от Лосяша тепло и взволнованное дыхание.
- Лосяш, как же хорошо, что ты тут. Пожалуйста, помоги, я застрял в капкане.
Лосяш сглотнул, дышал он по-прежнему тяжело.
-Лосяш? Ты в порядке? - спросил Бараш.
- М-м-м-м - томно выдохнул Лосяш.
- Лосяш!
Лосяш закрыл глаза и облизал губы, потом еще раз сглотнул: теперь он готов прикоснуться к завиткам Бараша, чтобы проверить, что все это не сон. С замиранием сердца Лосяш протянул лапу вперед и...ощутил мягкие волнистые кудряшки бараньей шерсти. Не сон! Лосяш, не теряя времени, подключил вторую лапу и стал мять баранье тело, а потом зарылся в его шерсть своей мордой. В порыве нежности Лосяш целовал кудряшки и вдыхал их запах, терся о них щекой, снова целовал и все это время гладил лапами круглые бока Бараша. Не сон! Не сон!
На какое-то мгновение Бараш подумал, что Лосяш просто рад видеть его живым, только и всего, но когда линия поцелуев стала медленно двигаться к его дырке, а пальцы Лосяша уже мяли ее окрестности, он понял, что дело принимает серьезный оборот.
- Лосяш, прекрати! Помогите! - завопил Бараш и забрыкался - верхние копыта у него все еще были свободны.
Сопротивление Бараша раздражало Лосяша, поэтому, когда терпеть стало совсем невмоготу, он отправился обратно к сосне и вернулся со вторым капканом.
- Лосяш, - сказал Бараш, когда тот встал у него перед мордой и стал устанавливать второй капкан. - Лосяш, помоги, не надо. Освободи меня.
Однако Лосяш с упорством сумасшедшего организовывал ловушку, и когда та оказалась готова, он грубо схватил Бараша за лапы и потянул их к  капкану. И вот вторые челюсти сомкнулись, и что-то повторно хрустнуло и разорвалось. Теперь Бараш был совершенно беспомощен.
Лосяш обошел Бараша и как ни в чем не бывало прильнул к его кудряшкам поближе к дырке, а потом своим мощным мясистым шершавым языком лизнул такую большую площадь, что ненароком задел и дырку. Почувствовав запах и вкус бараньего очка, Лосяш запыхтел как Сергей Пенкин, и с него полился пот, несмотря на мороз.
- Лосяш, пожалуйста, не надо. Помоги мне, я никому не скажу, если ты меня выпустишь. Пожалуйста, помоги. - жалобно проблеял Бараш, однако сердца Лосяша он не растопил. Действительно, как можно растопить сердце, которое объято пожаром страсти?
Вдруг ласки прекратились, и Бараш замер. Неужели Лосяш его убьет? "Нет, тогда бы он меня попросту пристрелил, а не ловил в капкан. Да он же..."
- Помогите! Помогите! - заорал Бараш, догадавшись, что стоявший сзади Лосяш сейчас готовится к последнему совокуплению. - Лосяш! Не делай этого, прошу тебя! Я люблю Нюшу. Выпусти меня, я все забуду!
Сзади послышался сладострастный извиняющийся голос Лосяша:
- Прости Бараш, но я так долго этого ждал. Мне очень жаль твои ножки. Ты уж прости, что пришлось так поступить, но я слишком долго этого ждал. Ты не волнуйся, милый, я тебя тут не оставлю.
В следующее мгновение Бараш в третий раз почувствовал, как что-то растянулось и порвалось, и его начало трясти вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад...
Когда Лосяш кончил, сердце Бараша еще билось, но он уже был без сознания.
- Ох, Бараш. - сказал Лосяш и погладил Бараша по спине. - Я обещал, что не оставлю тебя.
С этими словами Лосяш повалил Бараша на бок, лег сам, окольцевал его ногами как наездник, снова засунул член в задницу, крепко обнял, уткнулся мордой к кудрявую шкуру и закрыл глаза.
 Смерть наступила где-то через полчаса - Лосяш понял это, когда прямая кишка Бараша перестала пульсировать и толкать находившийся в ней член.
Лосяш поцеловал на прощание Бараша в нежную шею и принялся освежевывать. Шкура податливо снималась с круглого тела. Лосяш отрезал Барашу ноги и выбросил в сторону - раздробленные, они не имели для него никакой сексуальной ценности. Затем он отрезал маленькие рожки, и дома выточил из них превосходные анальные пробки.
Что касается шкуры Бараша, то Лосяш сделал из нее чучело: сшил ее на спине (получилось так здорово, как будто он был цел-целехонек), а потом через задний проход, известный как анус, туго набил перьями сдохшей от рака Совы и законопатил анальной пробкой. Теперь по ночам, намазавшись кремами и ложась спать, Лосяш был не одинок: он укладывал с собой рядом чучело Бараша, целовал его, обнимал, вставлял в себя анальную пробку и засыпал, уткнувшись в бараньи кудри.