c2p3

Площадь вынырнула перед нами неожиданно. Внутренне я готовился к столпотворению и рядам торговых прилавков, но реальность оказалась совсем иной: пустоту открытого пространства разбавлял одинокий помост, на котором у деревянной арки возилась парочка опрятно одетых людей. Ими командовал мускулистый здоровяк, одетый в куртку, оставлявшую открытыми руки и плечи. Заметив нас, верзила посмотрел на солнце, для приличия прикрыв глаза от его белёсых лучей. Драматический эффект предстоящего наказания должен был усиливаться пасмурной погодой, в идеале — по канонам драматургии — с минуты на минуту стоило ожидать дождя. Однако небеса, лишённые малейшего облачка, светились выцветшей осенней синевой. Кристальный воздух делал очертания отчётливее, лишая надежд на то, что природа поможет скрыть следы человеческой жестокости. Приближавшаяся зима по щедрому курсу выменивала краски мира на резкость контуров.
Громила с лёгкостью, которой сложно было ожидать от его комплекции, спрыгнул с помоста и приблизился к нам.
 — Рановато явились. Мы токмо заканчиваем. Перекладина у вас, госпожа, — будь здоров! Ремни свежие, и пальчиком не пошевелите, не надорвётесь в судорогах. Тазик сготовлен, тряпки чистые, вода колодезная, студёная. Самое оно после процедуры!
Вероника пожала плечами.
— Рада слышать. А где остальные?
— Глашатай и ваш, с позволения, эк-зе-ку-тор? — Громила проговорил последнее слово с видимой гордостью. — Обещались скоро явиться, обделывают формальности.
— Готовят мифриловые цепи?
— Чегой нет, того нет, госпожа.
Взгляд, который ему подарила Вероника, затруднился бы назвать дружественным и самый отчаянный оптимист.
— Во всей столице нет даже наручей?
— Енто у вас надо спросить, госпожа, что ж в столице-то творится. Какие там артефакты остались, в сокровищнице припасённые людьми для людей. А у нас такого металла и за седмицу не сыщешь. Захолустье, истинно так, — не остался в долгу громила. Нарочито простой говор и разухабистый настрой были маской, за которой безуспешно пытались скрыться нахмуренные брови и побелевшие костяшки сложенных в кулаки ладоней.
— Вот как… — Вероника почесала лоб. — Разве столицу Даларана перенесли из Новой Литеции? Впрочем, неважно, я здесь не для того, чтобы давать уроки селянам. Такуми, присмотри за конём.
Я повернул голову к коню. Он покосился на меня глазом и фыркнул. Не то чтобы я его боялся, но… Скажем так, будь у меня выбор: держать его за поводья или нет, — я бы с радостью выбрал последний вариант. Я бы не удивился, если бы узнал, что он питается мясом.
— Понятно… — протянула Вероника. — Конь, смотри за Такуми. Радиус — десять шагов. Не давай ему встрять ему в неприятности. Такуми, лучше не отходи от него далеко. Он… начинает паниковать, если рядом не будет знакомого лица в пределах десяти шагов.
— Ты приказала ему следить за мной? — не поверил своим ушам я. В ответ Вероника нетерпеливо махнула рукой, отвернулась и двинулась к помосту. Я пошёл было за ней, однако на полпути меня остановило громкое ржание. В нём не слышалось угрозы, однако при достаточно развитом воображении уловить скрытое предупреждение было можно. На недостаток фантазии жаловаться мне не приходилось, так что я счёл за лучшее довериться чутью и прекратить погоню.
Верзила, наблюдавший за этой сценкой, ухмыльнулся и хлопнул меня по спине, отчего я едва не согнулся вдвое.
— А ты не похож на ентих труполюбов, мальчик! Чегой-то ты забыл в её компании?
— Задаю себе этот вопрос вот уже который день… — пробормотал я.
— С каким удовольствием я бы выпорол эту шлюху, — меж тем продолжал громила. — К десятому удару она бы у меня молила о пощаде, давясь собственным языком и пуская кровавые слюни по подбородку, истинно так. Их братия наверняка не будет бить как надо. Слухай, а ты ведь правда не из них? — спохватился он.
— Нет… пожалуй, нет.
Честно говоря, услышанное оставляло во мне мало веры в человечество. Имелся ли в этом мире хоть кто-то, кто не был бы скрытым маньяком по меркам Земли?
— Я свою работу люблю и делаю её порядочно. Отвести плечо, согнуть особой методой кисть, поиграть намасленными мускулами перед замахом, чтоб поймать солнечный луч, — народ любит блеск, народ ценит зрелище. А тут что: выйдет хмырь, погладит бабу плёткой да отпустит тут же. Достойно ли палаческого мастерства? Осквернение, истинно так. Мертвяки грязнят всё, куда б ни лезли, — здоровяк, в чьей профессии не оставалось сомнений, в сердцах сплюнул на землю.
— Неужели людям нравится смотреть, как другие страдают?
— С развлечениями тут не густо, малец, особливо после войны с мертвяками. Уличные шуты, факиры и циркачи, бродячие певцы и иные искатели судьбы обходят Даларан стороной, да и у реманов — не сказать, чтоб водились в достатке. Вот на материках… — Палач прикрыл глаза, погрузившись в воспоминания. — Я ведь по молодости ходил под парусом и много чегой повидал. Наши острова — окраина мира, чудес тут отродясь не бывало, истинно так. Однако ж — родина, милый сердцу вид. Ещё б заразу повывести, и зажили бы!
Я сделал мысленную пометку: похоже, Мельтинский архипелаг считался задворками цивилизации. Следовательно, чтобы найти путь домой, скорее всего, придётся плыть на материки, ведь там наверняка глубже развито магическое искусство и лежит множество тайн. Эти тайны только и делают, что ждут своего часа, который пробьёт с приходом определённого иномирца… Оставалось стряхнуть хвост в виде Владыки и его назойливой слуги, чтобы целый мир, полный загадок и чудес, предстал передо мной.
— Почему же сейчас никого нет?
— Слухи, малец. Слухи уже разнесли весть о том, что первой сегодня будут пытать труполюбку, а енто, знаешь ли, чревато. Мало ль какое проклятье она бросит в толпу. Боятся люди — и верно делают, истинно так. Позже подойдут самые отчаянные и бездельные, а те, кто с соображением и пугливее, подождут рядового вора и убийцу.
— Будут другие?
— Ну конечно! Токмо они уже пойдут в оборот у меня. Трое на палках, колесование одному, двоим голову с плеч — быстро и скучно, люду на висельников и угольков веселее смотреть. Да и спрос на волосы безголовых грошовый. Кости сгоревших да ногти и языки повешенных расходятся изрядно бойчее.
— З-зачем людям части тел?
— Одним — на счастье оберег, другим — для тайных опытов. Кому и зуб злотой за радость будет… Хотя ентим стража в обыкновении промышляет, до меня, считай, доходят уже обобранные. Словом, кому чегой надо. В таких делах не принято болтать. Наше дело маленькое: считай себе барыш да делись вовремя.
Я не смог удержаться от едкой ремарки.
— Однако ж со мной вы откровенны.
— Истинно так. Я душу человечью с первого взгляда читаю. Ежели вижу, что говорить можно, — говорю. Те, кто кровью жизнь себе строит и молчит как воды набравши, кончают худо. Смерть ведь не любит помощников, которые сами не ставятся под удар… А случай выговориться редкий бывает. Нашего брата ценят, но издалека, — палач ухмыльнулся.
Площадь постепенно оживлялась. Подошёл десяток солдат, рассредоточился по периметру подмостков. Чуть позже подкатила карета, из которой не спеша выбрался Ал. Он выглядел настоящим дворянином в бордовом камзоле и нежно-бирюзовом плаще, но, пожалуй, выбор одежды был не самый удачный, если вспомнить, что он собирался делать.  За Алом карету покинул маленький человечек, смахивавший на крысу, в широкополой шляпе с пером. Человечек заискивающе мялся, крутил в руках свиток и старательно лепил на подвижном лице выражение раскаяния. Оно подтаивало из-за проступавшего страха, как пластилин под жаром свечи. Вероника, которая проверяла и перепроверяла подготовленную подмастерьями палача сцену, застыла на месте.
Подготовительная суета привлекла внимание прохожих. Постепенно у лобного места собралась небольшая толпа, на удивление молчаливая и аморфная.
؅— Боятся. А всё ж таки смотрят, — прокомментировал палач.
Человечек и Ал поднялись к Веронике. Человечек остался у края, а маг подошёл к девушке, около которой отирались подмастерья. Один из них услужливо подал Алу многохвостую плётку, другому маг скинул плащ.
Человечек развернул свиток и принялся читать. Его монотонный, но громкий речитатив начался с перечисления титулов короля земель даларанских, который милостиво и справедливо правит своими подданными. Плавно речь перетекла к тому, что случается с теми, кто отвергает королевский закон и посягает на охраняемые светом Его Величества покой и благодать. Внезапный скачок повествования — к Веронике, которую словно осветили невидимые прожекторы: все взоры обратились к ней. Глашатай скомкано обозначил её преступления: общие, обтекаемые формулировки горохом просыпались на землю, не докатившись до публики. Вряд ли кто-то из тех, кто не присутствовал на слушании, понял, в чём её обвиняли. Им этого и не требовалось: они ждали приговора.
— Десять ударов плетью! — возвестил человечек, свернул свиток и отступил. Его звёздный час миновал.
Вероника передёрнула плечами, словно пробудившись ото сна. Она сняла куртку, провела рукой по волосам, пригладив их от макушки до затылка. Успокаивала себя, возможно? Затем стащила рубаху... и предстала перед слабым солнцем и волнующейся толпой с обнажённой грудью и плоским животом, на котором вырисовывались полосы мышц.
До этого момента мне не доводилось видеть обнажённое женское тело вживую. И, честно говоря, я бы предпочёл изменить обстоятельства, которые привели меня к такому исходу. На задворках сознания, однако, заработал калькулятор похоти, который деловито отметил не выдающийся размер (второй?), но отменные формы, а также ровные грани розоватых сосков. Краска бросилась мне в лицо, и я спешно перевёл взгляд на лицо Вероники. Оно было спокойным, даже излишне спокойным. Безразличным. Каменным. Маской, за которой наверняка бились настоящие чувства.
Тем не менее никаких признаков смущения девушка не выказала. Она вытянула руки вверх, и помощники палача привязали её к перекладине так, чтобы она едва стояла на небольшой доске. К этой доске были прикреплены кожаные ремни, которыми зафиксировали её ступни. Вероника фактически оказалась растянута между двумя досками — полунагая фигурка, беззащитная, удивительно маленькая по сравнению с лобным местом и вместе с тем — его центральная, главная часть.
Ал что-то тихо сказал Веронике. Она кивнула, и маг зашёл ей за спину. Первый удар. Первые брызги.
— Однако ж… — пробормотал палач. — Добротно, добротно…
Второй удар. В толпе наметилось оживление, точно в стае акул, почуявших кровь. Хищный блеск глаз вторил раздутым ноздрям. Но толпа молчала. Я ожидал, что она примется улюлюкать, однако она лишь впитывала насилие без обратного отклика.
— Без души бьёт, но с совестью, — сказал палач. — Не играет, не рисуется, а работает. Такие на публику не выступают, ихнее место в застенках. Крысам и тараканам не потребно искусство.
Ещё пять ударов. Спина Вероники превратилась в кровавое месиво. Изо рта её стекала красная слюна, голова безжизненно подёргивалась после каждого замаха. Однако девушка молчала. Ни звука не доносилось из её рта. Ни просьб прекратить, ни даже обычных криков боли. По её груди и животу бежали струйки крови, кровь была и на лице Ала. Он с раздражением утирался. Его камзол ожидаемо испачкался, и новые крапинки появлялись на нём всякий раз, как он встряхивал плеть, чтобы избавиться от прилипших к ней капель.
— Стойкая баба! Не все мужики сдюжат без воплей, а она ж как — терпит.
В голосе палача послышались нотки уважения. Я почувствовал, что меня  сейчас стошнит.
На девятом ударе что-то изменилось. Сначала это ощутила толпа, в страхе подавшаяся назад, как единый организм. Затем волна дошла и до нас. Меня охватил ужас. До странности знакомый, разъедающий внутренности, липкий. Чуждый.
Внешне ничего не изменилось. Вероника безжизненной куклой висела на перекладине, но почему-то один взгляд на девушку был подобен падению в бездонную пропасть черноты. Я перестал чувствовать землю под ногами.
Вероника вскинула голову. Её лицо перечёркивала уродливая ухмылка, оскаленные зубы, казалось, заострились, как у хищника. Я не мог видеть этих деталей: мы стояли слишком далеко от подмостков. И всё же все черты её лица были так же различимы, как если бы она находилась в паре шагов от меня. Её красные глаза пылали первобытной злобой. В них плескалось… нечто. Нечто бесцветное, неразличимое для обычного зрения, но стойко ассоциировавшееся с космической чернотой. Неестественное сознание, которое нельзя было назвать сознанием, ибо оно стояло над всеми определениями любого из миров. Сущность, отрицающая бытие. Окончательный распад.
 — Пресвяты Триединые, спасите и сохраните смиренного слугу Вашего от зла великого, душу и тело разъедающего, от алчущих плоти смертных демонов, врагов ваших заклятых…
Палач бухнулся на колени и в исступлении читал молитву. Кое-то из толпы последовал его совету, остальные начали в панике разбегаться. Глашатай и подручные палача, по всей видимости, потеряли сознание; они лежали без движения, и единственным, кто остался стоять на подмостках, был Ал. В его свободной руке горел шар тьмы, и он что-то кричал Веронике, однако я не мог разобрать слов. Уши наполнил свист, напоминавший свист ветра при падении. В нём звучала отрывочная мелодия, попытки угадать которую оставляли ощущение червей, копошащихся в мозгу.  Я попробовал пошевелиться и обнаружил, что не способен этого сделать. Тело было парализовано. Грохот сердца заглушил все звуки, кроме чёртового свиста. В глазах потемнело, на плечи навалилась многотонная плита, вжавшая в замощённую камнем площадь.
Неправильно, неправильно, всё было неправильно, сейчас произойдёт что-то непоправимое, и мы все обречены на участь, что страшнее смерти и забвения, к нам придёт оно, оно, оно, но что, что должно прийти, что-то нечеловеческое и даже несверхчеловеческое, не надчеловеческое, что-то вне и за гранью, даже вне грани, потому что грань — это часть…
Я обнаружил себя на земле. Приподнявшись на руках, я облегчил желудок, каким-то образом не задев себя. Оглядевшись по сторонам, я увидел стоявшего как ни в чём не бывало коня и палача, который утирал пот со лба. Карета мага исчезла; вероятно, обезумевшие лошади утащили её за собой.
— Вот ентого и боялись, — он сплюнул. — Слава Триединым, сохранили душу грешную…
На подмостках всё было по-прежнему. Ал, чьё лицо смертельно побледнело, мял в руках плётку, а Вероника висела на перекладине, словно без сознания. Остальные валялись там, где их накрыла волна. Но вот очнулся глашатай, стыдливо прикрывший обмоченные штаны, за ним подтянулись помощники палача. Один за другим поднималась солдаты. Они крепко держались за копья, и было непонятно, упадут ли они вновь, если отобрать у них оружие. Из толпы не осталось никого.
Ал убедился, что глашатай в силах воспринимать реальность, и замахнулся плетью. Десятый удар. Вероника встрепенулась и выплюнула кровавый комок. Настороженное изумление охватило площадь. Солдаты приготовились бежать, глашатай в страхе закрыл лицо руками. Никто не желал повторно испытать тот сводящий с ума ужас, который только покинул их. Ал отбросил плеть.
— Наказание окончено.
Подвижный человечек, за несколько кратких минут потерявший львиную долю своей подвижности, убрал руки от лица и безжизненно кивнул.
— Мифриловые наручи помогли бы избежать этого, — сказал Ал и начал развязывать Веронику. Помощники палача приближаться к ней явно не хотели.
Глашатай снова кивнул. У него закончились слова.
Последние путы спали. Я ожидал, что девушка рухнет прямо на дерево, но у неё хватило сил удержаться на ногах. Ал не стал помогать ей дальше. На его всё ещё бледном лице была написана досада.
— Я разочарован, — бросил он Веронике, и девушка вздрогнула, как будто он ударил её снова. Маг спустился с подмостков, за ним семенил глашатай. Помощники палача предпочли спрыгнуть с другой стороны, чтобы не проходить мимо девушки.
— Куда, демоны её дери, подевалась карета?!
Оставшаяся в одиночестве Вероника зажмурилась и тронула обеими ладонями спину. Из её пальцев заструился мутно-жемчужный свет, от вида которого меня вновь затошнило. Я повернулся к палачу.
— Сильна девка… После плетей ноги удержат не всякого, — он, очевидно, не хотел возвращаться к воспоминаниям о волне чудовищного ужаса. — Бывай, малец. Не моё енто дело, какие у тебя с проклятыми рыцарями сношения, но знай — ублюдки они первостатейные, истинно так. Да ты и сам ви… Гхм. Грязь, одним словом. Грязь, порок и гибель. Ну, впрочем, жизнь твоя. А мне готовиться надо… Отпаивать своих, точнее, а то у них сердце до сих пор в пятках.
На этот раз он удержался от хлопка по плечу.
Тем временем Вероника успела залечить раны на спине и вытиралась мокрыми тряпками, смывая с тела кровь. Девушка пошатывалась, однако усилием воли заставляла себя держаться прямо. Закончив с туалетом, она накинула одежду и, чуть не упав со ступеней, подошла ко мне. Её алые радужки ещё сверкали остаточным светом, ярко выделяясь на белом, без единой кровинки лице. Впавшие щёки, потрескавшиеся губы, отчётливые скулы — девушка была измождена, однако решительность её взгляда никуда не исчезла. Живое воплощение воли.
Я боялся её. Всемилостивые боги, как я боялся её.