.... Впрочем,  когда я  лежал, там, в темноте, похожей в пыльный сумрак забытого чулана,  сбитый выстрелом в упор из двенадцатимиллиметрового  револьвера русского советника на пол из скрипящих, хрустящих на зубах мутно-белых песчинок.  Мир мой был,  как я уже сказал, мал, подобно световому пятну сценического прожектора и состоял целиком из этого самого песка и боли -   и  я долго лежал, вдыхая пыльный, как в том самом чулане,  воздух, прежде чем   перевернутся на живот.
Когда я совершил это движение - то закричал, как младенец, у которого режут пуповину. Я закричал - но в всё же смог  найти в себе силы  сделать движение  и зажать  рану от огромной пули. Зажать  покрепче, чтобы  из  рваного  отверстия под ребрами прекратила выливаться та полужидкая горячая дрянь, которая   и была - жизнь, моя жизнь!
Вода, мне нужна была вода.  Губы горячие как два угля, невыносимо жгли сухую кожу лица.
Много, очень  много раз  не получалось встать - разорванные мышцы живота, будто бы скользящие по невероятно острому лезвию, сводило судорогой, и они выдавливали из  меня всё, что ещё могло  течь внутри.
 Конечно мне было смешно - ведь когда  я вслепую  заталкивал, разорванную ткань внутрь  теплой мякоти - взамен той дряни,что я, наощупь, доставал оттуда, - то тоже  не видел никаких знамений.   И ангелы ко мне не подходили.  Никто ко мне не подошёл! Ни Святые, ни Дева Мария! Никто не подал  мне руку.  Поэтому когда бульканье  внутри унялось - ползти,  отталкиваясь не желавшими слушаться, похожими на сырое мясо ногами и опираясь последнюю из оставшихся у меня рук .
Ведь не было бы для них греха в том, чтоб омочить  раненому губы - даже последнему грешнику!-  губы. Но та стеклянная миска, единственная посуда, что попалась мне по дороге к двери - была пуста! В ней не было даже капли тухлой болотной  водицы! Да  ещё и раскололась -  потому что я раздавил её подволакиваемой ногай,не находя  в себе лишних сил, чтобы  перенести  нону или отбросить посудину в сторону. И зарычал от боли, когда раздавленные осколки вулканического стекла,  скрипя, входили  сквозь кожу ,  меж костей  коленного сустава.
Но хоть и на четвереньки -но я   встал!  И встал сам!
Встал и смог драться.
Потому что,  когда  дверь хижины открылась - на меня уставился ствол  семизарядной американской  винтовки. Чернокожий, привлечённый,  моей неуклюжей медвежьей возней,   увидел белого. Увидел  рваный, выпачканный в крови  и пыли - но  всё ещё роскошный, шитый золотом, когда-то белоснежный мундир.  Он хотел денег,  которые можно получить... Нет, он УЖЕ видел деньги,которые он получит, продав  рапиру в  золотых ножнах, золотую перевязь, пустую , но великолепно отделанную,  кобуру. Он видел  хорошие сапоги из необмятой кожи - голенища которых можно обрезать и долго, очень долго носить.

А я  видел только оружие которое он принёс сам- и даже любезно поднёс к моему носу, будто зная, что мне тяжело встать.

А ещё он думал, что угрожая оружием   так легко обеспечить покорность того,  кто и так уже мёртв. И убит он был не  какой-то  там винтовкой, а из штурмового револьвера  в  дуло которого спокойно пролез бы  палец этого кафра.

А  я, увидев газоотводную трубку,   радовался тому, что  оружие автоматическое или, по  крайней мере,  самозарядное.
И, обхватив  ствол протянутой мне  винтовки обеими руками, на  всем повис всем своим весом. При этом раздалось один или  два раза выстрела. Возможно,  пуля пробила  мне ногу -  уже не помню.  Вся моя боль была  тогда, как вино из разбитого кувшина    слита в чёрную дыру  живота  -   ни для чего другого её просто не оставалось.
Важно, что черномазый был не особенно силён в ногах - да и не ожидал такого  фокуса от  стоящего почти что  на коленях. И потому повалился на земляной пол  хижины, пребольно впечатавшись своей челюстью мне в лоб.  Его оружие  покатилось  в сторону. С минуту мы возились  на земле, выясняя кому она будет принадлежать. Мой противник был и так не особенно силён, практически вчерашний подросток - но  с дырой в брюхе размером с кулак мне особенно много и не надо. Та ткань, что  я нарвал из  мундира и  плотно набил себе в брюхо, сместилась,  тугие, насколько возможно в  моём   тогдашнем состоянии, узлы ослабли  - и из  нутра снова полилась горячая, жидкая... Священники всегда, когда говорят о душе - прижимают руку  к груди.  Врут. Уж  больно отвратительно пахла та дрянь, что лилась из-под рёбер.  Я выпустил мелкого поганца  - и он рванулся к своей винтовке.
Ослабевшая ладонь сама упала  на зазубренный осколок той самой миски.  Стеклянный скол  острее стального лезвия - и она вошла  в его горло так же глубоко, как в мякоть моей ладони.
Выдернув мешавший мне управляться с винтовкой осколок, я мельком заметил, что из ладони не идёт кровь - вместе с головокружением  и подступавшей слабостью это был дурной знак.
     В узкий проём двери, я видел  какие-то тени, приближавшиеся, увеличивавшиеся в росте.  Ни на секунду я не думал,что этот  кафрский чертёнок  тут один. Ни на мгновение я не думал, что они меня пощадят.
Я  тоже  не собирался брать их  в плен.

Вдавив выступающим магазином мягкий живот мертвеца, я принялся наводить огромное и казавшееся невероятно тяжёлым оружие  - прямо в злое солнце, что светом ярким как у зенитного прожектора, настоящим расплавленным золотом заливаемым прямо во впадины кровоточащих, усталых  и желающих только спать, спать  и спать глаз, выжигало   их до самого мозга.


- ДЕГУЭЙО! -крикнул я теням в  яркий свет, - И всех вас на нож, мавры...

Ошеломлённые моим внезапным криком тени  остановились. Зря.

Последние слова я сказал шепотом потому что не осталось уже сил - кроме как нажать на спусковой крючок. Но я  ведь  всё же его нажал.  И винтовка выплюнула пулю. И винтовка, выплюнув золотую, как диск Солнца гильзу,  перезарядилась...

- ДЕГУЭЙО! - крикнул я, будто ещё командовал своим отрядом, будто за мной кто-то шёл -  когда первая пуля нашла цель и   один из черных безликих великанов упал. Первая  жидкая капля выдавленная напряжением мускулов из  дыры в  ладони стекла с   пальцев, -  Пленных не брать,   всех  добить, всех на штык...

В самом деле,  когда ты не один - легче.
Совсем

-ДЕГУЭЙО! - вторая пуля, вторая капля стекла, не успев впитаться в ложе автовинтовки.


-ДЕГУЭЙО! -  огненный плевок в  истекающее кровью солнце,  третья капля по серой стали квадратного магазина,-  Дроби черепа,  бей прикладом  по пальцам...

-  ДЕГУЭЙО!-  раз за разом, автовинтовка крестила кафров огненной вспышкой пороха. Ещё одна капля, вторая... По-моему, я тогда заснул на пятой -  но и спящий, я продолжал стрелять,  даже находясь  в бреду, больше похожем на сон или во сне больше похожем на бред, пока магазин не опустел.
 Мне повезло -   эти кафры не услышали звонкого щелчка опустевшего магазина.  Возможно, они оказались трусами, мародёрами, не ожидавшими никакого сопротивления в этой деревне. Возможно,  они приняли мою стрельбу за приближение правительственных войск.
Во всяком случае, я проснулся  от адского холода  в пустой  хижине на холодном полу - и рядом никого не было, только в открытую дверь  светила луна.  И  во всей деревне, насколько я мог судить, было пусто.
Усевшись, принялся доставать гнилые грязные тряпки из начинавшего остывать нутра -слава богу оно отзывалось болью, а значит, было ещё живо.
Ноги, которые я попробовал, слабо, но отзывались - но с дырой в животе нечего было и думать,чтобы даже попытаться встать. Нарвав тряпок почище,  я  снова набил себе брюхо - поплотнее, как чучельник в тушку выпотрошенной  твари. Петлю на  антабке у трофейной винтовки заменяла    свитая вдвое проволока. Будь это мой солдат -я бы избил его. Но  обкусанная или отломанная откуда-то она имела   острый конец, который легко протыкал кожу. А мне  это сейчас было на руку. Сведя края раны вместе, я  буквально, склепал их вместе, как два листа стали на судоремонтном.

Обвязав получившееся, будто кушаком,  оторванным рукавом когда-то белоснежного мундира- я сделал попытку встать, держась за   входной проём побитой пулями тростниковой хижины. Надо же, они стреляли в ответ. А я тогда и не слышал...
Не подучилось. Когда ноги почти что разогнулись, сила в них  исчезла и я упал. Рану под рёбрами будто резануло раскалённым в огне лезвием.  Но всё-таки даже упасть я смог на колени - а не на живот. Ведь  так будет  удобнее сделать  вторую попытку.
Боль в коленях, боль в животе настолько разозлила меня, что я не стал  смотреть на повязку -а ведь  такое падение вполне могло выдрать   проволоку,скреплявшую края раны, из кожи...

Я всё-таки встал!  Встал сам!
 И потому я не обязан -никому, ни Богу, ни Дьяволу!
Ни  даже матери!
Ведь как ни посмотри, а  родился я заново -  и здесь уже сам  был и своей матерью, и своей повитухой.