-Стабс! Ответь же мне, ну же…  Ты    говорил мне, послушно и честно …- она говорила отдельными словами, она плакала, казавшаяся иногда спокойной речь её часто прерывалась  всхлипываниями и узкая горная тропинка между разумом и истеричным безумием стала тоньше лезвия ножа, каждый шаг по ней больно ранит её маленькие ножки, копыта этой ведьмочки(Ведь дарит же им дьявол копыта, чтобы ловчее держаться на метле, так?) скользят и она может вот-вот упасть… Я ждал теперь любых вопросов. Но она оставалась полковником ВВС и я был готов ответить на все, - Стабс,  говори же …  ПОЧЕМУ ОНИ ХОТЯТ ПИТЬ!?

-Свет, Мэм. Свет. За считанные секунды с тела испарится вся вода. Кожа и мясо под ней становятся ломкими. Не связанными друг с другом. Клочьями, прахом, песком отделяются они – от малейших движений.  Когда приходит немного погодивший удар  мгновенно расширившегося раскалённого воздуха – они падают. Клочья, прах, мелкий песок принимает в себя земля. Как ударами сбитую подсохшую грязь  с одежды.
- Ответом  это быть не может!
 -Нет, это и есть ответ и другого не существует! -крикнул я и меня никто не одёрнул , не заставил замолчать. И Мэм никак не ответила на дерзость,-Вся плоть – вода! Бесчувственная вода!  Метайся  как плевок на сковородке, я бы тоже мечтал о чистой и холодной воде, которая охладит мои горящие на раскалённом железе колени, вернёт мне чистое, прежнее  тело с мягкой и нежной кожей. Упасть брюхом в воду и тянуть в себя воду, пока брюхо не лопнет или река не высохнет, - И тут я словно бы вынырнул из какого- то кошмара, весь мокрый, перестав  понимать причудливую логику ушедшего сна, пытался его вспомнить.  И задал вопрос с которого, вообще-то  следовало начать,- Кто они, мэм?
Она ответила просто:
-Мертвецы.
Я сглотнул вязкую как смола слюну.
- Тогда я ответил вам абсолютно правильно.
Она продолжала говорить, быстро-быстро, словно бы боясь не успеть:
-Они пришли слишком быстро….Не так как обычно, привычным порядком, быстрее, чем  даже я успела привыкнуть  - с вами.
-Ударная волна вознесла  их души на небо-  нашёл я, как мне казалось, отличное объяснение, но она  не обратила на это никакого внимания.
-И  их слишком много, слишком много отдавших свои души- я оглохла  от криков!- Она меня больше не слушала, - Раньше просили они у меня дать пожить им ещё немного. Когда узнавали, что это невозможно- просили  новой жизни и…. НО ИМ НЕ НУЖНА ЖИЗНЬ! ВОДА! ТОЛЬКО ВОДА! ОНИ ХОТЯТ ПИТЬ!  Неужели одна я, и не слышишь ты  их, как кричат они, стонут и молят меня? Ты не слышишь их? ВОДЫ, ОНИ ПРОСЯТ У МЕНЯ НЕ ЖИЗНИ - ВОДЫ! ВОДЫ! ВОДА! НЕ ЖИТЬ! ПИТЬ! Я НЕ МОГУ!  ДАЙ ИМ ВОДЫ, КАПИТАН СТАБС!
И она плакала. Я пил эти слёзы и от них у меня самого пересохло в горле

....
-Рассказывай, ну же.
-  О чём, Мэм ?- решил уточнить я, хотя, на самом деле, догадывался что ей может быть интересно.
- О смерти сестры моей, что солнце вздымала, в одеждах пурпурных… О чём говорить ещё стану с тобою, капитан Стабс?  Мертва она, молодая - это ли верно?
- Конечно, - ответил я, ни на секунду не усомнившись в  Бомбе.
И, стал говорить так, будто  сестра её пришла ко мне сама.  Сожжённая взрывом, сбежавшая от Бомбы, вбежала по ступенькам на крыльцо и упала у самой двери.  Я услышал стук её  ног , скрип досок. В полуоткрытую дверь я увидел её, обессиленную.  Ресницы её были когда-то длинны, глаза когда-то были зрячи, лик был прекрасен  и голова непокрыта. И прямые нежные волосы,  целомудренно закрывали её тело, достигая истоптанных моими гостями старых досок веранды . Как фотоплёнка, забытая на солнце волосы и кожа её на свету побелели. Я  вышел  к ней, она , всё так же, лежала на полу и дурманящий  запах сожжённой кожи и палёного волоса шёл от неё и  наводил  на мысль о том, что плёнку эту жгли лупой мальчишки. И  ввёл её в дом. И успокоил.  И налил  воды в белый эмалированный таз с отбитым краем – она была тепла, но, когда я закончил, остыла. И смыл пот и грязь с покрытого ожогами тела -  хоть она и вздрагивала когда кусок взятой мною из комода и разорванной на бинты и тряпки белоснежной скатерти,  срывал свисавшие лохмотья кожи, а пальцы мои, серые от машинного масла, доставали из ран осколки стекла и кидали в грязно-багровую воду. И перебинтовал я её ноги  ,покрытые ранами. И разогрел на плитке в алюминиевой кастрюле  вчерашний бобовый суп.  И  в дверь, что вела теперь в ночь, влетел мотылёк. Не из тех, что носят имена эсэсовских дивизий и черепа. Просто незнакомая никому из нас белая бабочка. Она была так легка, что   взлетела с  носа заснувшей гостьи  даже не разбудив её. И она полетела  ко мне –и шарахнулась, потому что я,  проснувшись от гипноза её крыльев, спешно помешал начинавшую прикипать фасоль. Испугавшись резкого движения  неловкой руки, бабочка шарахнулась в сторону  - и потому не сгорела в газовом пламени крематория, гревшем мне суп.  Так, лишь слегка опалила крылья-и улетела, хромая, в окно. А я погасил газ и накормил свою гостью  - она ела, хватая ложку зубами, потому что губы болели, и суп проливался. Красные капли томатного соуса текли по длинным бледными щекам и пачкали подушку.  И принёс я самое лучшее своё одеяло. И хорошо помню, как  солоны были слёзы , упавшие мне на руку – я не посмел утереть их, потому что не знал моими ли прикосновениями вызвана боль, они исчезли сами, уйдя глубоко , и тогда она поблагодарила меня. И помню как тошнило её, как вставал я к ней, кричащей от боли, как обтирал ей тело влажной марлей, как ходил я за ней, как я менял бинты, сосавшие гной и грязь, пока сами не становились мерзостью, как горяча была кость её лба, как мыл и расчёсывал её длинные волосы, как  целые локоны оставались на расчёске и вскоре  вместо роскошной гривы  осталось белое облако – оно бы горело огнём, но не было в ней на это ни силы, ни злобы. Она жила у меня неделю, отдохнула и ушла обратно, на Запад, где накалённое докрасна небо уже остыло и в подступающем вечере она походила на призрак,  бредущий к своей могиле, где покоится мёртвые кости. Вопрос оставался лишь в том-когда она найдёт свою могилу? А кости её уже были мертвы. И была мертва она.  Убита, так же верно как пулей в спину. И убил её я. Хоть ружьё моё, всё это время,  мирно стояло в углу.
Так и сказал я Мэм.