c2p1

Оказавшись в своих покоях, я рухнул на диван. Сил не хватило даже на то, чтобы снять парадную одежду, настолько я чувствовал себя выжатым. Хуже того, на усталость накладывалось ощущение обречённости, как у смертника, до казни которого оставалось всего несколько часов. Где же мой последний ужин? Мелькнула мысль позвать Айру, чтобы попросить принести что-нибудь поесть, но, когда я представил поднос с едой, меня замутило. Слишком уж взвинчены были нервы, чтобы думать о таком.
Не знаю, сколько я провёл времени, растекаясь безвольной медузой на диване. Вслед за бессилием пришёл период лихорадочной активности. К сожалению, он выпал на вечернюю пору, и довольно скоро я осознал, что заснуть сегодня мне было не суждено. Стило закрыть глаза, и воображение рисовало картины ужасных мучений, которым меня подвергнут проклятые рыцари за попытку увильнуть от их настоятельного приглашения. Желая отвлечься, я исследовал окна всех комнат, однако они были прикрыты стальными решётками — витыми, при некотором допущении даже изящными. Тем не менее их подчёркнуто тонкие прутья всё же были непосильной задачей для обычного школьника, у которого при себе не имелось напильника.  К тому же для того, чтобы добраться до них, сначала пришлось бы разбить стекло. Уже на этом моменте у стражи возникли бы вопросы, на которые мне было бы сложно дать ответ.
В голову запрыгивали варианты один абсурднее другого. Позвать служанку и взять её в заложники, заказать плотный ужин, взять комплектный серебряный нож и, уткнув в сочленения доспехов охранника, обезоружить его, связать и броситься в бега…
Нет уж, какие шансы у современного человека в средневековом городе, чьи власти охотятся за тобой? И это в том случае, если моя затея не закончится ударом кованой перчатки по лицу от озадаченного и даже не успевшего разозлиться как следует солдата, которому я буду угрожать.
Вряд ли меня будут потрошить в городе на глазах у всех. А это означает, что для начала Вероника вывезет меня из Новой Литеции. На открытой местности простора для манёвра будет больше. Возможно, всё же стоит украсть нож как раз для рокового мига, когда ритуальный кинжал ещё будет в ножнах, а сама девчонка повернётся спиной. Никаких убийств, само собой, — от одной мысли, что я убью другого человека, в животе появился мерзкий ледяной ком. Однако с позиции силы разговаривать будет легче: гораздо проще донести свою точку зрения, когда к горлу оппонента приставлено оружие.
Из всего, что воспалённый мозг рождал на протяжении вечера, эта задумка более всего походила на готовый план, и я немедленно принялся исполнять её. Первым этапом стал вызов Айры. Она выслушала пожелания и с поклоном удалилась. Через минут пятнадцать слуга внёс приличных размеров поднос, на котором уместились салат (порубленные овощи в масле, никаких изысков), здоровый бифштекс с гарниром из жареной картошки, бокал и кувшин с вином. Насколько я успел выяснить, предубеждений против распития спиртных напитков несовершеннолетними в этом мире не существовало. Мне, впрочем, вкус алкоголя совершенно не понравился. Горько, кисло, жжёт желудок. Как взрослые могут хлестать это литрами, я не представлял и не горел желанием вникать в их предпочтения.
Я думал, что предстоящая расправа напрочь отбила у меня аппетит, но при взгляде на истекающее соком мясо, чей запах тотчас наполнил комнату, рот наполнила слюна. После быстрой трапезы я облизал и вытер нож и засунул его в карман. Оставалось только молиться, чтобы никто не заметил пропажи.
Айра пришла, едва я позвенел в колокольчик. Видимо, околачивалась где-то поблизости, ожидая, пока я закончу. Её внимательные глаза изучили блюдо, и она ровным голосом сказала:
— Господин, в комплекте не хватает ножа.
Я выругался про себя и нарочито удивлённо почесал затылок, оглядывая комнату.
— Может, он куда-то завалился… Попробую поискать.
Я встал на колени и заглянул под столик, затем под диван. Меня остановило покашливание и последовавшие за ним слова:
— Нож торчит из кармана господина.
Я окаменел. Всё тело окатило волной жаркого стыда, зародившейся в области макушки и промчавшейся до пяток. Я ощутил, как лицо покраснело, и медленно встал на ноги. Если бы презрение могло убивать, глаза Айры испепелили бы меня на месте. Я сглотнул и нервно хихикнул.
— Это ж как… должно быть… сам не заметил, случайно п-получилось…
Дрожащей рукой я положил нож на блюдо. Айра кивнула, забрала его и вышла. Я смотрел ей вслед, и слова оправдания замирали на губах. Нет, я не какой-то воришка! Я не хотел украсть нож, потому что он серебряный, не потому что он с вензелем и королевской короном… Мне нужна была защита! Хватило бы и обыкновенной железки… Запоздало подумалось, что я мог бы попробовать объяснить ей это до того, как нелепо попался на краже. Скорее всего, она поняла бы и помогла, ведь даже слуги не любили проклятых рыцарей. Но теперь любой рассказ будет воспринят, как наспех сочинённая сказка, чтобы оправдать себя.
Я вздохнул и потёр переносицу. В области лба зародилась болезненная пульсация. В горле зрел ком запоздалой обиды на себя: нет худшего врага человека, чем поспешные решения. Глупо, как глупо!
Что ж, оставалась последняя надежда. Я сел на диван, закрыл глаза и попробовал расслабиться. Это было сложно с учётом того, что сердце стучало, как пойманный в силки заяц. Я сделал глубокий вдох, задержал дыхание, выдохнул. Повторил. И снова. И снова. Правильное дыхание — залог успеха. Каким же будет успех? Разумеется, магия. Я должен был овладеть ею за эту ночь. Научиться базовым трюкам, пусть даже полной ерунде — хотя бы бросать чёрную кляксу, которую в меня метнула Вероника на кладбище. Я помнил слова Вероники о том, что главным двигателем потусторонней магии являлась воля. Так неужели моей решимости недостанет для того, чтобы найти путь на свободу? Кем бы я был, если бы не сумел даже такого пустяка, когда практически все герои ранобэ с начала пути мановением руки уничтожают горные хребты и возводят величественные крепости? Ответ был прост и пугающ: обычным человеком. Однако пораженческие мысли следовало отмести, ведь они — враг мотивации. А значит…  раз уж я тут, это означает, что я уникален, что я был призван сюда с определённой целью, под которую неведомые боги должны были выдать хоть какие-то таланты. Если бы мне довелось дать богам совет, я бы всеми руками и ногами проголосовал за игровую систему с прокачкой в виде раскидывания очков опыта. На втором месте стояла бы внутримировая Википедия. Строго говоря, может ли вообще история без этих пунктов считаться полноценной? В глубине души ещё тлела надежда, что я просто не нащупал способа открыть админскую консоль. От божественного благословления отказываться я бы тоже явно не стал: кто в здравом уме отринул бы роль апостола веры, которая дарует могущество и призвана нести благо? На худой конец сгодился бы и артефактный меч или, скажем, дух, способный подсказать неопытному приключенцу, как выбраться из передряг и устроиться в новом мире. На этом мысли окончательно смешались, и я потряс головой, изгоняя бессмысленные вереницы рассуждений. Ничего из этого мне не досталось (по крайней мере, я был не в курсе), а работать приходилось с тем, что было на руках. На руках же было одно воспоминание о том, как Вероника пробудила в моих ладонях огонёк тьмы. Я сложил их лодочкой и осознал, что девушка сделала всё сама, пока я сидел со скучающим видом на телеге. Нужно было спросить, как работать с внутренней (ли? Чёрт побери, я не знал и того, откуда черпалась сила для заклинаний!) маной. Затея быстро приобретала окраску клоунады, однако останавливаться на полпути было даже глупее, чем начинать. Альтернативным путём лежала бессонная ночь без смысла и цели, наполненная тревогами и изнуряющими предположениями о своей судьбе.
С закрытыми глазами я представил, как собираю лучи энергии со всего тела и направляю её в область груди. Представил, как воля концентрирует её, формирует шар, похожий на второе сердце. Представил, как этот шар пульсирует в такт ровному дыханию.
Сперва не было ничего. Затем пустоту заполонили остатки дневных сцен. Вероника, крепко державшая кинжал. Страх на лице Ланды, сменившийся стыдом, когда она поняла, что превратилась в разменную монету и подвела церковника и орден. Задумчивый взгляд Ала. Его хищная улыбка. Я вздрогнул. Последний образ отказывался отступать. Тогда я вообразил ростовое зеркало, в котором мелькали отражённые события этого дня, забегая за лишённую украшений раму. В [воображаемой] руке сама собой появилась кувалда. Я замахнулся и с силой ударил по зеркалу. Оно разбилось. Его осколки исчезли прежде, чем попали на меня. Ещё одно зеркало. Ещё один взмах. И ещё. И ещё. Разум очищался с каждым ударом, и настал миг, когда я, оглянувшись, обнаружил, что стою посреди тьмы. На сей раз сосредоточиться удалось с поразительной лёгкостью. Второе сердце забилось в унисон со первым, конечности слегка похолодели, и меж ладоней родилась чернота. Её природа отличалась от тьмы, в которой я находился, это стало понятно при первом взгляде. Окружение было… никаким. Не ощущалось ни холода, ни тепла, ни дуновения воздуха. Я мог видеть свои руки и ноги, но освещения тоже не было. Оно не могло зародиться тут, в пространстве, которое отрицало любое бытие. Жизнь и смерть, законы физики, понятия верха и низа — ничто не существовало тут, и моё появление в месте наподобие этого заставляло против желания задуматься. А есть ли я? Живу ли я? И если живу, то не растворюсь ли я в этой не-среде, как только внимание перейдёт на что-то другое? Хотел бы я сказать, что по спине пробежали мурашки, но, не видя её, я начал сомневаться в том, что она у меня осталась. Концентрация была единственным спасением. Я очутился в ловушке.
Огонёк в моих руках разросся до шара размером с кулак взрослого. По его поверхности ползали масляные пятна, изредка дававшие грибообразные протуберанцы. Эти протуберанцы отталкивали не-бытие. Внутри шара вились неясные тени. Я почувствовал спасение. Оно вызревало в ладонях. Если вложить в тьму больше себя…
Первобытный ужас охватил всё моё существо. Он не нуждался в логическом обосновании, он отрицал его, он питался им. В шаре было… нечто. Нечто древнее, нечто неестественное, нечто, чего никогда не поймёт человеческий разум. Это нечто нельзя было объяснить другим миром. Нечто находилось вне рамок любого мира. Темнота вокруг меня была не-бытием. Тьма в моих руках являлась тем, что было до не-бытия, и тем, что останется после него, явлением и атрибутом, выходившим за границы человеческих представлений о мироустройстве. В шаре билась частичка невыразимого, невыносимого абсолюта, что принадлежал к тем вещам, понятиям, смыслам,  которые оставались непостижимыми даже после падения в пучины безумия. Ибо безумие входило в  каталог вещей и порядков, созданный человеческим разумом. Стремление постигать подчиняло и не-бытие, которое было всего лишь изнанкой того, что любой видел, осязал, ощущал. Но это стремление было беспомощно перед частицей того, что находилось за грагранью постигаемого.
Сойди я с ума, моё положложение не изменилось бы ни на йоту. Неведомые пропасти глубоких видений Отчаячаячаяние затопило меня. Ослепительный хаос непонимания Тело затрястрястрястрястрясло, в глазах застыли слёзы, шорохи на грани слышимости руки загорелись болью отдавало в левом плече дродродрожь — тряска — шторм-м-м судороги боль невероятные формы нарастала плечо тьма ползла чудовищная  по рукам захватила плечо плечо плечо плечо плечо плечочочо затылок оно подобралось к голове голова осознать знать ппонпонипонимать~
— Да проснись ты наконец!
Я открыл глаза и обнаружил, что лежу на полу. Затылок гудел, словно я сполз с дивана головой вниз (вполне вероятно, «словно» было излишним). Вторичная боль охватывала левое плечо, которое яростно трясла Вероника. Её губы кривились от досады, нарушая гармонию точёных черт лица, но в глазах стояло ледяное спокойствие, смешанное с лёгким удивлением. Ноздри девушки широко раздувались, точно она принюхивалась к чему-то, и мне в голову закрались нехорошие мысли. Я завозился, незаметно ощупывая себя, не обнаружил ничего порочащего и расслабился. Сон, ещё секунду назад владевший мной, испарился, как туман под полуденным солнцем, оставив кислое послевкусие кошмара на языке. События сна тоже исчезли из памяти. Я не знал, радоваться этому или нет, но долго раздумывать, мне не дали.
— Поднимайся и собирайся. Мы выходим.
— К-куда?
— Сначала на Восточную площадь, а после — из столицы. Не будем злоупотреблять гостеприимством короны.
Я вспомнил, какие события привели к появлению в моей жизни Восточной площади. Вспомнил — и сглотнул.
— А мне туда точно нужно?
В голове не укладывалось, что стоявшая передо мной девушка была обречена на прилюдную порку. Воспитанный в гуманистических традициях человека XXI века, я в глубине души верил, что никогда не столкнусь с подобным варварством, и всё ещё надеялся, что в последний миг обстоятельства обернутся в пользу Вероники. Это был даже не страх перед её местью: телесные наказания были дикостью для личности, взращённой современной цивилизацией. Я почувствовал себя мерзко, ведь именно по моей вине ей придётся пройти через боль и унижение. И внутренний голос прошептал мне, что, увидь я самолично последствия своих обвинений, тяжесть вины умножится стократно.
Вероника недоумённо посмотрела на меня. Она перестала принюхиваться и пожала плечами.
— Мелочные люди всегда хотят видеть страдания других воочию, особенно если сами подготовили сцену для этого. Раз уж ты решил, что я заслуживаю нерациональной боли, пусть она хотя бы удовлетворит тебя.
Я не собирался подставлять Веронику. Чего я действительно хотел, так это сбежать от рыцарей Владыки. Впрочем, это признание могло вызвать куда больше проблем, чем решить. Вместо этого я спросил:
— Разве бывает рациональная боль?
— Разумеется. К примеру, во время длительного жертвоприношения в ритуале, когда жертву убивают медленно, чтобы напитать освобождающейся энергией начертанную фигуру. Боль в качестве инструмента или сигнала, а не цели — рациональна.
Только сейчас я осознал, что по-прежнему лежу на полу, и поднялся. Ступни кольнуло. Действительно… Я же проспал всю ночь в туфлях, которые были мне малы. Пугающие слова я решил пропустить мимо ушей. В конце концов, не могла же эта реальность настолько отличаться от Земли? Куда проще было поверить в то, что она хотела выглядеть крутой, рассказывая с небрежным видом о зверствах.
— Собирайся, — повторила Вероника. Она не выглядела злой на меня или подавленной предстоящим наказанием. Странным образом она походила на старшеклассницу, на которую повесили заботу о бестолковом новичке из другой школы, когда перед глазами уже замаячили экзамены. Правда, старшеклассницы не носили на поясе кинжал и предпочитали юбки и рубашки, а не кожаные куртки, обшитые металлическими пластинами, и льняные штаны. — Переоденься в свою одежду. Королевских подарков следует избегать сильнее, чем королевского гнева. Рыцари Владыки не могут позволить себе оказаться в долгу у Даларана.
Девушка скрестила руки на груди и выжидающе уставилась на меня.
— Э-э-э…
— Что?
— Ты не могла бы выйти?..
— Зачем?
— Чтобы я… переоделся.
Вероника нахмурилась.
— Что тебе мешает сделать это сейчас?
— В моей стране… девушки и парни переодеваются в разных местах, — подбирая слова, ответил я.
— Ты не в своей стране. Но… — она устало махнула рукой. — Поторопись. Не хочу задерживаться здесь дольше, чем необходимо.
Оставшись один, я переоделся. Сказать по правде, состояние что ветровки, что футболки было аховым, а о разношенных кроссовках и затёртых джинсах и заикаться не приходилось. После бархатного изящества камзола ходить в обносках удовольствия не доставляло.
В дверь осторожно постучали. Я удивился: в моём представлении Вероника была последним человеком, кто стал бы стучать перед тем, как войти.
— Входите.
В комнату вошла Айра. Она остановилась у входа и коротко поклонилась. Бесстрастное выражение на её лице контрастировало с живыми бегающими глазами, которые внимательно изучали меня. В них не было вчерашней гадливости, скорее, они полнились немым вопросом.
— Я пришла забрать вещи, одолженные господину.
Это можно было сделать и после того, как я покину дворец. Тогда… зачем?
Айра замешкалась (хорошая выучка проиграла человеческому любопытству), прежде чем спросить:
— Господин отправляется с госпожой Вероникой?
Я кивнул.
— Как господин… смотрит на это путешествие?
Что я терял, сказав ей правду? Скорее всего, я видел Айру последний раз в своей жизни.
— Мне страшно. Очень, очень страшно.
Действительно ли черты служанки наполнила жалость?
— Прошу простить меня за дерзость расспросов. Пусть ваша дорога будет удачной, господин.
Снова обращение напрямую. Наверное, это был её способ поддержать меня. Я не знал наверняка. Я уже мало что знал вообще.
 Она поклонилась, забрала камзол, туфли и брюки и удалилась. Я в последний раз проверил карманы, убедился, что взял смартфон и ключи — связующие нити между этим миром и Землёй, последний рубеж моего здравомыслия. Прощальным взглядом охватил я гостиную… и остановился на металлическом блеске, видневшемся из низины меж спинкой и телом дивана. Маленький нож для писем, наспех заточенное лезвие на безыскусной рукояти.  Дар понимания. Дар сочувствия.
На глазах выступили слёзы признательности. Я поклонился призраку ушедшей Айры.
— Спасибо...
Запоздалая благодарность — не столько за нож, сколько за то, что разглядела истинную причину кражи. Любой человек заслуживает того, чтобы его поняли.