А. Мостепан:
"В первые дни после аварии, когда мы еще плохо знали лучевую болезнь, был у нас такой грех: гипердиагностика, то есть диагноз ОЛБ (острая лучевая болезнь) в ряде случаев ставился необоснованно. И теперь весь мир знает, что у нас столько-то больных ОЛБ, потому что они вошли в регистр. А у нас их, наверное, меньше. В то же время не исключено, что у кого-то ОЛБ развилась в те дни, но его не "засекли", он перенес ее где-то и теперь уже не числится в списке больных. Диагноз задним числом поставить практически невозможно.
Парадокс? Да. Это создает ряд проблем. Переболевшие ОЛБ имеют ряд существенных социальных преимуществ. И вот, бывает, я вижу человека с неправильно поставленной ОЛБ: по-человечески, он не заслуживает тех льгот, что правительство выделило нашим больным. Но разве можно теперь снять диагноз? Никто не может этого сделать. А рядом есть люди - я могу предположить, - которые действительно перенесли ОЛБ. Но на основании чего я теперь поставлю ему диагноз? На основании анализов? Он вообще сразу после аварии находился вне поля зрения медицины.
Но есть еще более серьезная проблема. Проблема больных, которые получили дозы радиации, не вызывающие ОЛБ. Ниже ста рентген. Допустим, они получили суммарно 50-60 рентген. Это те, кто был во время аварии на станции. Они больны. У них есть какая-то патология. Это, скажем, не лучевая болезнь, но, возможно, лучевая травма, повлекшая за собою спазм сосудов. Нервная патология наблюдается.
Есть на этот счет две теории. Одна - что это никакая не патология, а радиофобия (боязнь лучевой болезни). Просто стрессовая ситуация. А другая - что все-таки радиация поражает нервные окончания, вызывает какую-то не познанную еще нами патологию. Большинство киевских медиков считает, что это все-таки действие ионизирующего излучения. Москвичи настроены так: по их мнению, это - психотравма, социальная, эмоциональная травма.
Я много думал над этой проблемой - ведь все-таки вижу этих больных с первого дня и по сегодняшний день. Вначале думал, что основную роль играют лучевые поражения. Потом все-таки примерно двадцать процентов больных я отнес к разряду страдающих радиофобией.
И самое горькое - не хочется даже говорить об этом, но придется: после того, как Совет Министров, ВЦСПС, Госкомтруд установили льготы для больных ОЛБ, резко увеличилось количество симулянтов. Рвачи - это очень мягкое слово. И среди моих больных таких примерно двадцать пять процентов.
Конечно, у них находят разные болезни: гастрит, бронхит, радикулит. Давайте мы с вами ляжем в больницу - и у нас найдут патологию. Тем более, эти люди действительно пережили стресс. Кто-то в Зоне пил, кто-то, извините, дрожал от страха, а кто-то что-то непонятное ел… А теперь они требуют связать свое состояние с лучевой патологией. Прикрываясь своим заболеванием, выбивают для себя льготы. Есть у меня больной, который жил в двухкомнатной квартире, трое их. Выбил себе трехкомнатную. А для того, чтобы выбить, надо иметь железное здоровье! У него не было лучевой болезни, это знают все. Он пришел в КРРОИ (Киевский рентгенорадиологический и онкологический институт), устроил скандал, побил медсестру. И получил диагноз ОЛБ.
Рвачи недовольны всем. Но как только решаются их проблемы социальные - они сразу становятся всем довольны. Вот лежит у меня такой. Ну ничегошеньки у него нет. Он пишет одну жалобу, вторую, третью. Кормят его не так, лечат не так.
Все плохо. Только ему какую-то льготу дадут - он пишет благодарность.
Но есть еще группа больных, которые не больны ОЛБ, но и не симулянты, не рвачи. Я с ними до сих пор не могу разобраться. Вот почему я ушел от киевской точки зрения, но полностью к московской не пришел. Эти люди не умирают. И социальные вопросы у них решены. Но что-то у них не так.
- Что же?
- Не знаю. Жить бы да жить этому человеку, но что-то в нем сломано. Он и не трус, он не боится, честно работал в Зоне, он ест, пьет и работой тяжелой не измотан. Но появились у него утомляемость, головокружение, какая-то апатия. Их не так уже и много, этих людей, но разобраться с ними я не могу… В нашем отделении работает психоневролог, стараемся как-то восстанавливать таких людей. Здесь бы нужен социолог - нет его у нас. Так вот такие больные - загадка для нас. Никаких объективных данных нет, а он говорит: "Умираю, и все. Теряю сознание". Мы обследуем тщательно - ничего не находим. Объективно - немного учащен пульс и немного повышено давление. Нельзя даже сказать, что это гипертонический криз. Мы собираем консилиум за консилиумом, но так и не знаем - в чем суть этого явления".

Из письма Владимира Семеновича Палькина, Киев:
"Мне 45 лет, которые я прожил хоть и трудно, но честно. С раннего детства познал труд. С девяти лет пахал, полол на совхозных полях, убирал сено, работал в совхозном саду. Мои сверстники отдыхали в школьные каникулы, а я работал, так как мама зарабатывала старыми деньгами 300 рублей (30 руб.), а нас у нее было трое. Вот и приходилось мне на одежду для следующего учебного года зарабатывать самому ежегодно, в каникулы. Об этом я не жалею. Это навсегда определило мое отношение к честному труду. Да и в дальнейшей моей взрослой жизни только труд помогал мне преодолевать все невзгоды. Мой трудовой непрерывный стаж 30 лет, из которых четверть века я работаю на реакторе. На Чернобыльской атомной электростанции работаю 11 лет в должности старшего оператора реакторного цеха. Много сил отдал пускам блоков (а сейчас еще и здоровье). Считался лучшим специалистом. Имею правительственные награды. Дипломант ВДНХ УССР (диплом I степени). Ветеран труда. Участвовал в общественной жизни цеха, станции. Был председателем производственно-массовой комиссии. В общем, жил настоящей жизнью. Дома - семейный уют, здоровая обстановка и все здоровы. Все это было. А что сейчас? Сейчас я выброшенный из колеи жизни. Больной человек, без средств к существованию, пытающийся встать в эту колею жизни, быть полезным обществу, семье, обрести то, что потерял. А сейчас получается, как будто и не работал я 30 лет на благо нашей Родины. Как будто и нет у нас законов, охраняющих мои права. Не верю в это! Всё у нас есть! И законы, и права! Только некоторые высокопоставленные товарищи еще боятся гласности и преподносят свою работу и отчетность в "розовом свете". В ущерб нам (народу), но для пользы своей карьеры. Мало того, они развернули кампанию за сокращение числа пострадавших после чернобыльской аварии. Сократить любой ценой, принося даже в жертву моральные и материальные блага больных и уважение к себе. Кто же они? Это люди в белых халатах, которые стоят на страже нашего здоровья. Парадокс? Да! Но судите сами. Вот суть дела.
До чернобыльской аварии я был здоровым человеком. Ежегодно и поквартально проходил в обязательном порядке медицинскую комиссию. Никаких отклонений по здоровью не было. Заключение медкомиссии всегда гласило: "Здоров. Годен к работе". Чувствовал себя прекрасно, занимался спортом, сдавал нормы ГТО. Но вот пришла беда. Беда для всей нашей Родины. 26 апреля 1986 года произошла авария на ЧАЭС, в глобальность которой я не верил. Окна моей квартиры напротив атомной станции, жена весь этот день моет их, готовится к 1-му Мая, зная уже об аварии. Я был на выходных. Сразу на улицу, узнать информацию. Встреча с коллегами. Целый день в спорах, в обсуждении. А утром, в 6 часов 40 минут, 27 апреля я приехал на станцию и отработал смену по ликвидации последствий аварии на II очереди. Составлен был новый график работы, по которому мне нужно было выходить в следующий раз на работу 1 мая. 28 апреля меня три раза пыталась забрать "скорая помощь" в больницу, но я отказался, объяснив им, что 1 мая мне на работу. Но когда мне стало плохо: сильные головные боли, рвота, то меня увезли в больницу райцентра Полесское, а оттуда в Институт рентгенрадиологии и онкологии г. Киева. В институте я находился в тяжелом состоянии: сильные очень головные боли, боли в костях. Огнем горел пищевод, есть не мог. Из горла шла кровь, из заднего прохода шла слизь с кровью. Сказали: "Радиационный ожог пищевода". Отстали десны от зубов. Пот лил ручьем. Температура поднималась до 39 гр.С. Капельницы работали на всю мощь. В первые два дня в меня влили пять литров всевозможных лекарств, в том числе и кровь. И так полтора месяца: капельницы, уколы, таблетки и пр. Два раза приезжал бывший министр здравоохранения СССР т. Буренков, осматривал меня; два раза - министр здравоохранения УССР. Навещали меня журналисты, интересовались моим диагнозом у начмеда. Тот отвечал: "У него лучевая болезнь I степени".
Но вот подошло время к выписке (в это время приехал из Москвы главный гематолог т. Воробьев). По институту пошел слух, что диагнозы будут на порядок занижать. Так оно и вышло. Вместо "лучевой болезни" ставят "лучевую травму". Вместо радиационного ожога пищевода ставят "эрозивный эзофагит". Когда я спросил у начмеда: "В чем дело?" - тот объясняться не захотел. Да и я особо не настаивал. Бежал оттуда без оглядки, очень рад был выписке. Не думал я в то время, что диагноз сыграет большую (отрицательную) роль в моей судьбе.
Так вот. Был здоров, а вышел я из института с болезнями: эрозивный эзофагит пищевода, гастродуоденит, колит, холецистит, остеохондроз, фарингит, стенокардия, атеросклероз, гипертрофия левого желудочка сердца, миокардотрофия, простатит.Видите, какой "букет", но это еще не все. В течение года добавляются: вегето-сосудистая дистония, гепатит, гипертония. Но об этом ниже, все по порядку. В институте корреспондент радиожурнала "Подвиг" меня спросила: "После того, как вы перенесли столько мук, пойдете ли вы еще работать на станцию по ликвидации последствий аварии?" Я ей ответил: "Пойду". Слово свое я сдержал. Вернулся на станцию и успел отработать на II очереди, более 500 часов (три месяца), но меня "вычислили", что я работаю с таким диагнозом, и приказом директора ЧАЭС вывели из зоны строгого режима в чистую зону. Может быть, и вовремя, так как через некоторое время я стал падать, теряя сознание, обострились все болезни, состояние точно такое же, как было в институте. Опять попадаю в больницу, в отделение лучевой патологии клиники N25 г. Киева. Лечили меня вдвое дольше, чем в институте. Поставили дополнительные диагнозы, о чем я выше писал, но главный диагноз снимают. Это "лучевую травму", а все остальные, дюжину диагнозов, выводят в формулу - "хронические". Не странно ли? Правда же? Спрашиваю у заведующего т. Мостепана: "На каком основании сняли диагноз "лучевая травма", вы что, меня вылечили, что ли?" Отвечает: "Такового диагноза в медицине не существует". Странно, раньше существовал, а теперь не существует. Сейчас-то я знаю, что он мне лгал. Прошу допустить на комиссию ВТЭК, не допускает. Тем самым нарушая закон, так как по положению, если больной лечился четыре месяца и более в течение года в стационаре, он обязан пройти ВТЭК. Спрашиваю: "Если у меня повторится обострение, могу ли я рассчитывать на лечение в вашей больнице?" Отвечает: "Нет. Так как у вас сняли связь с ионизирующим излучением, а у нас отделение лучевой патологии, специализированное".
Все! Взяли и выкинули. Сначала сняли связь, потом закрыли за тобой дверь на ключ. Все очень просто делается. Так что? Мне обращаться теперь за лечением, может, в другую страну? Обращаюсь за консультацией в Москву. Приезжают два доктора из Шестой клиники - тт. Тарубаров, Баранов. И… проконсультировали. Тарубаров заявил: "Ну и что, что вы до аварии были здоровы, а сейчас больны? Вчера еще была девочка, а сегодня женщина. Разве так не бывает? Эти болезни у вас не от аварии, и связи с ионизирующим излучением у вас нет".
Так что? Я работал на кондитерской фабрике? Объелся конфет, отсюда и все болезни? Выходит, так. А акт Н-1 о несчастном случае - мне его выдали на ЧАЭС, а не на кондитерской фабрике? Разговаривать с людьми, которые только защищают честь мундира, бесполезно. Позже приехала член-корреспондент АН СССР, профессор Гуськова А. К. И я в этом убедился еще раз и понял, откуда все идет. Рассказал я ей все подробно о себе. И что я работаю в атомной промышленности 25 лет, и что после ликвидации последствий аварии на ЧАЭС в тяжелом состоянии находился на лечении, и как это протекало, и что за лето пять раз упал без сознания, и что на солнце не могу находиться и десяти минут, и что до сих пор не прекращаются боли в пищеводе, в желудке, селезенке, костях, и т. д. Все это ею оставлено без внимания. Она только спросила: "Что вы перед тем ели, как забрала вас "скорая помощь"? Я сказал: "Яичницу на сале". Она: "Вот почему у вас поражен пищевод, вы с салом занесли инфекцию".
Даже врачи в комиссии, опустив головы, заулыбались. Нет, уважаемая Ангелина Константиновна, не салом я сжег пищевод. Не на мясокомбинате я работал, а на аварийной атомной станции. И в акте Н-1 о несчастном случае у меня запись: "Травмирующий фактор - ионизирующее излучение". Так что это далеко не сало. И мне непонятна ваша позиция шапкозакидательства. Подумаешь! Радиация! Она к советским людям не пристает. Вот за границей - там да! Там радиация коварней и сильнее нашей. Почему они там и болеют. А у нас никто не болеет. Нам она только на пользу пошла. С таких позиций может смотреть кто угодно, но только не медики. Профессия врача - самая гуманная профессия. Вот почему мы им слепо верили. Я даже больше скажу, что это святая святых, охрана здоровья нашего народа. А здоровье народа - богатство страны! Так откуда же такое отношение? А вот откуда. Это не только мое мнение. Первое: чем больше спишут таких, как я, тем выше показатель "вылеченных" от радиации. А это плюс Минздраву. Второе: не дать тех льгот, которые установили для нас партия и правительство. Оплату больничных листов в пятикратном размере, бесплатные лекарства, процент потери нетрудоспособности, группу инвалидности, легкий труд, пенсия, и т. д. Третье: "святая святых" редко контролируется комиссиями, неспециалистам в ней трудно разобраться. Хоть куда пожалуйся - для проверки приедут коллеги. И как я уже писал, честь своего мундира они всегда защитят. И последнее: просто все хотят поскорее забыть чернобыльскую аварию. Может, это и правильно. Не знаю. Зачем бередить раны! Я тоже не хочу вспоминать об этом. Но мое здоровье не дает мне пока этого сделать. Болезни прогрессируют… О нас забыли… Одни пишут диссертации о наших болезнях, другие выжидают, что с нами будет дальше, а помощи - ниоткуда. Подождем перестройки в Минздраве!!!"