Дух Арктики

1
Лопасти гремели уже добрых двадцать минут. Денис никак не мог разобраться в чем же заминка.
-И вот так каждые две недели. – донеслось со скамьи напротив. Игривые глаза пожилого якута в меховом капюшоне явно давали понять, что для него многочасовые перелеты в вертолете давно уже стали обыденностью. Об этой обыденности доходчиво сообщили и умиротворенные глаза его лайки. Собака удивительно спокойно переносила стук воздушных волн о жестяной корпус транспортного ми-8 без всяких защитных средств на ушах. Переносила спокойно и без всякого интереса. Вполне может быть, что она уже налетала больше километров над тундрой, нежели Денис проехал на своем мерседесе по улицам Москвы.
Лайка вдруг заметила, что стала объектом стороннего интереса, резко повернула взгляд на Дениса, и в её глазах он словно прочитал негостеприимность. Ты чужой здесь – без зла, а словно лишь констатируя факт, говорили ему глаза собаки.
Сбегая от нелепого наваждения, вызванного пристальным взглядом мохнатого человечьего друга, Денис отвернулся к окнам. Всматриваясь в белую пелену за стеклом иллюминатора, он пытался выловить желанное движение вверх. К этому моменту уже три часа отсижено было на скамье транспортного вертолета, затем двадцать минут Денис мерз на полустанке во время дозаправки, и вот теперь двадцать минут ерзал на скамье под гулом механизма в ожидании планового взлета. Его разум отчаянно требовал движения и раздражался неведеньем.
-Двадцать минут копаются, какого хрена? – пробурчал негромко Денис.
Разумеется, гул лопастей, растекшийся по грузовому отсеку, проглотил неуверенные слова, и немногочисленные дремавшие пассажиры не одарили вниманием источник возмущений. Только лайка повернулась и воткнулась в Дениса знакомым взглядом, будто бы осуждая поправшего традиции чужака за нарушение негласного тихого часа.
-Интересные люди. Как они вырубиться успевают, даже не взлетев? А вдруг ЧП какое? - Денис уже собрался было пройти к кабине пилота, и побеспокоить помощника в надежде прояснить для себя ситуацию. Готов он был даже подключить свою врожденную столичную борзоту. На случай неудачных переговоров намекнуть, что он не турист какой-нибудь, а целый студент выпускного курса геофака МГУ, что он прилетел делать важную работу по гос-контракту, и что его как бы усердно ждут на том конце маршрута. И что «пора бы уже двигать, шеф».
Но вот, напоследок перед разбирательством, нервозно уткнувшись в иллюминатор раз в десятый, Денис наконец разглядел на неподвижном белом полотне медленно проплывающее темное пятно. Это была какая-то рощица, выглядевшая с высоты оазисом в арктической пустыне. Вестибулярный аппарат предательски забыл дать знать Денису о том, что транспорт на самом деле давно уже взлетел. Кто бы мог подумать, что старые советские транспортные вертолеты могли иметь столь плавный, буквально незаметный ход сквозь облака?
И какова, однако, ирония… Еще минуту назад Денис раздражался заминкой, затянувшейся стоянкой. Но теперь, при первых осмысленных ощущениях незамеченного прежде движения, его настигла редкой степени суровости паническая атака. Он все-таки летит! Летит туда, вдаль от гудящих городов и даже вдаль от границ постоянного проживания людей. Там, куда он летит, люди уже не проживают, только работают. Пашут на ипотечные кредиты и на прожорливых детей. А как же коренные народы? А что коренные народы? Разве же это жизнь? – подумал Денис - люди там не живут…
Он вдруг словно очнулся ото сна, от морока уныния. Осознание наконец опустилось полным грузом на его плечи. Все его думы в один момент оказались перечеркнуты короткими лозунгами: “четыре часа вертолетного лёта на север от Якутска”, “четыре часа лёта от цивилизации”. “Четыре часа вглубь ледяного молчания крайнего севера”.
К горлу его подступил совсем уж беспощадный комок отчаяния. Внезапно для себя Денис ощутил внутренний бешенный порыв вырваться из своего воздушного плена, выбить лестницу трапа и выскочить во тьму. Приземлиться на крону какой-нибудь сосны, пока еще есть возможность уйти красиво с огоньком. Ведь еще чуть-чуть и сосен под вертолетом уже не будет вовсе!

Конечно, виноват Денис был вроде как сам в своем досадном положении. Паника оказалась кратковременным помутнением и потихоньку отпускала, сменяясь апатией. Мысли о прыжке с трапа испарились, на их место пришло окончательное уже принятие своей судьбы. Этот вертолет летит плавно и ровно, не похоже, что с ним что-то случится. Денис все-таки прилетит туда, и ему придется работать, работать не во благо своего будущего, но морозить жопу за ошибки прошлого, такого, казалось бы, ещё недалекого прошлого, отвязного, веселого… Молодому авантюристу оставалось только думать «Когда же жизнь свернула не туда? Неужели точка невозврата уже пройдена?»
А точка невозврата пройдена скорее всего действительно была. У Дениса к моменту вылета в Якутск уже не было особого выбора. Впереди были три беспрерывные недели беготни по голой тундре под промозглым ветром. И это испытание было лишь первым в длинной череде грядущих трудовых подвигов во имя расплаты за неуемность. Любишь кататься на разноцветных колёсиках, люби и гравиразведкой в заполярных пердях заниматься. Ещё пару недель назад Денис был опьянен молодостью, метилендиоксиметамфетамином и мефедроном – золотой мМм для золотой молодежи. Но накопившиеся долги быстро вынудили его протрезветь.
Или удары того амбала отрезвили его?
-Хорошо ведь вмазал, собака! Вырубил одним нерасторопным хуком, а теперь даже синяков не видно – думал Денис – интересно есть ли какой-нибудь термин в психиатрии, определяющий ощущение попадания в дешевенькую экранизацию бульварного детектива?
Пока сокурсники догрызали гранит науки на пути к диплому, Денису предстояло крещение безжалостными ветрами севера Якутии. Паника, сменившаяся прежде апатией, а затем смирением, окончательно оформилась в опустошенность. Транспортный вертолет улетал все дальше на север, и, оставляя позади параллель за параллелью, всё глубже утопал в темноте зимних полярных сумерек. Еще несколько часов назад Денис успел притомиться ожиданием рейса в зале аэровокзала. Теперь он ждал, когда же его растормошенный стимуляторами юный организм дойдет до кондиции, способствующей скорому засыпанию. Но пока не стемнело за окном, закрытые глаза непослушно открывались, а мозг непослушно требовал зрелищ, или хотя бы рефлексии. Лишь долгожданная темнота ночи запустила наконец какой-то физиологический процесс в организме, и Денис потихоньку начал проваливаться в сон…

Так ему сначала показалось. Но жизнь его обратилась и впрямь в паршивенький романчик про безалаберного юнца, расхлебывающего с крайне переменным успехом кашу своей молодой адвенчуры. Экранизация, в которой Денис себя ощущал, была по мере паршивости под стать первоисточнику - закадровый диктор не успевал закончить зачитывать вводный текст, когда сцена убегала вперед. В таких случаях набившие ремесленную руку нуар-режиссеры отправляли героя в какой-нибудь бар, запихивали ему бокал в руку, включали простенький блюз на фоне, и давали время диктору дочитать наконец строки, раскрывающие всю глубину экспозиционной тягости бытия.
Но в этой экранизации не было не то что реквизита в виде бокалов, но даже режиссера. Денис подумал, что засыпает, но это был очередной поворот не туда, и вместо сна он провалился в иной виток рефлексии:
-А вот когда говорят, что жизнь свернула не туда, то что обычно подразумевают? Типа есть какая-то развилка с двумя дорогами – правильной и неправильной? Есть ли в продолжении каждого из выбранных путей другие развилки, позволяющие скорректировать вектор? Или после первого и единственного поворота дальнейшие развилки не более чем иллюзия? Как в тех многочисленных интерактивных видеоигровых историях? “Ваши решения влияют на сюжет конечно, но в конце вас ждет вариация из трех-четырех катсцен, не более. Извините, художники и программисты хотят жрать, как и маркетологи. Поэтому одни говорят про захватывающую и вариативную историю, вторые лепят по лекалам своих прошлых проектов системный продукт с шаблонной сюжетной структурой”. Покупатель раздражается штамповкой и враньем рекламщиков, устает от формата и всё, очередная художественная жила исчерпана.
После сравнения своей жизни с интерактивным сериалом, Денис вновь пожалел, что не решился выпрыгнуть на сосну. Не смог применить shift-del к папке со своей жизнью, к папке с этим “штампованным неизобретательным говном, не заслуживающим места на жестком диске истории”.
-Значит у меня был где-то тот самый поворот не туда? Ну то есть не совсем так уж драматично. Скорее это был относительно медленный и контролируемый путь вниз. Жаль каждый новый поворот, который казался возможностью выправить курс, в результате усугублял положение еще сильнее. – На этом витке мысли Денис вспомнил своего одноклассника, которому в 8 лет назад поставили диагноз «клиническая депрессия». В его глазах порой даже проскакивала даже бравада в духе «терплю мрачность бытия, пока вокруг меня радуются солнышку восторженные идиоты». Наверное, такая помогала ему продвигаться сквозь непростые будни, но она же отвадила от него всех друзей и товарищей. Через полгода бедолага наконец нащупал колеса от своей беды, и вновь стал как все, если даже не веселее.
- Хорошие, наверное, колеса были. Но прежде чем он их нашел, какой же валенок он был… Пока он еще приходил со своей кислой миной в школу, он частенько начинал заливать периодически свои телеги про засасывающую бездну, падение с обрыва, скатывание вниз и т. д. Стоило ему начать, как дальнейшее его нытье было просто невыносимо слушать!
Первоначальный порыв мимопроходивших самаритян-доброхотов помочь страждущему с хмурым ликом и безжизненными глазами, стремительно оборачивался в опасение подхватить вирус его хандры из той самой смердящей тленом бездны, о которой он постоянно затирал. Депрессия заразна, это уж точно. Страждущий инстинктивно ищет опору в окружении в надежде разделить страдания, чтобы переносить их было проще, но в этой формуле никогда не было простой арифметики. Выблевав внутреннего дерьма на соседа, порой получается только преумножить собственного.
-Неужели я сейчас так же жалок как тот депресснутый Васёк Свиблов из 8Б 1134-й школы? Ну нет. Я хотя бы один на один со своим дерьмом, один в своем болоте, один всю жизнь. Никого не тянул с собой на дно, лишь вытягивал по мере сил всяких Васьков, пока они бессовестно повисали на мне. – Внутренний адвокат Дениса наконец проснулся, и начал свою оправдательную речь, покрывая единственного подозреваемого в халатности. Адвокат обращался к присяжным заседателям: совести, добродетели, здравому смыслу и абстрактным “обездоленным”.
-Давайте, обездоленные, назовите меня мажором, скажите, что у меня всё было – богатый папа с квартирой с видом на набережную, дорогая машина, красивая женщина. И скажите, что я всё просрал! Давайте, скажите, и я хотя бы посмеюсь с вашего убожества.
-Чертов Витя Чипорюк! Оборзевшее провинциальное чмо посмел тогда два года назад ляпнуть, что я разбазариваю свой потенциал, что отбрасываю тень на академический уровень группы. И три его верных шестерки махали своими послушными кукушками. Да, тень отбрасываешь, постыдился бы, моральный облик группы, мы ведь рады помочь, только попроси!
-Сраные интервенты. Я бы тебе устроил интервенцию один на один, Витя. Я бы тебе пояснил, что ты в некоторых категориях и сам блатной - чудик из далеких пердей, которому так было важно пробиться в старосты группы. Твоя мамка всю жизнь корячилась в больничной столовой, а твой батя точил гайки до кровавой мокроты только бы ты на свои олимпиадки ездил! Тогда на первом курсе ты активно делился со всеми деталями своей биографии, ждал, что тебя и здесь похвалят за твое достижение вопреки. Знаем мы вас, дальневосточных «толстовцев». Приезжаете с горящими глазами в Москву, видите вокруг детишек богатых родителей, и вдруг начинаете мнить, что вам чего-то в этой жизни недодали по заслугам, и что у вас есть некий моральный пьедестал, с высоты которого взирать на столичных «гедонистов» есть ваше сакральное право.
-Да, вы ведь не знаете каково это! Вы привыкли быть для своих родителей сыночкой-кровиночкой, светочем наук, маленьким гением, даром Божьим. Привыкли быть местной знаменитостью в своих Усть-пердюйсках, о победе которых на всероссийских олимпиадах провинциальные училки начальных классов вспоминают затем десятилетиями. Дескать он это из-под моего начального курса вышел такой победитель!
-А потом вы такие хорошие приезжаете “покорять Москву”, проводите паломничество к Сити для модных фоточек, и затем меряете своим замыленным взором столичную реальность словно посвященные! Думаете, что у нас, столичных мажоров, все тоже самое, что было у вас, но еще плюс дорогие тачки, цацки, клубы и прочие атрибуты материального достатка? Но вы ведь не знаете каково это быть для ворочающих миллионами родителей вовсе не ангелочком и кровиночкой, а ненадежным активом, требующим инвестиций повышенного риска. Не знаете каково это, когда мать выбирает сказку на ночь с осторожностью, только бы не внедрить в сознание дитятки какой-нибудь неочевидной скрытой моралью крамольные мысли, которые затем помешают формированию «естественного аристократизма», а то и того хуже – коммунистом вырастет. Вы не знаете каково это вдруг осознать истинно скромные размеры своей золотой клетки.
-Да, Витя, ты сейчас долбишься в десны с Вертилиным с кафедры геоморфологии. Будешь у него как сыр в масле кататься, на защите диплома получишь своё отлично, а затем как собачонка пойдешь к нему в аспирантуру, халтуря экспертизками с его подачек. Да, Витя, ух я бы тебе поправил сейчас твой крючковатый нос. Ведь ты до сих пор считаешь себя правильным парнем, а меня просравшим все полимеры избалованным ребенком. Вот только я, Витя, три месяца дикарем по побережью Баренцеву бегал, пока ты в лаборатории в песочек иголочкой тыкал, зарабатывая расположение своих господ, вместо денег. И теперь я лечу на край света заниматься настоящей идейной работой, а не сижу в лаборатории и не поливаю реагентами «уникальные образцы» гальки со дна Москвы-реки. Я, Витя, разгибал прутья своей клетки, разрывая жилы, пока ты усердно строил себе свою. Да, сытый голодного не разумеет. Вот только верно и обратное. И знаешь, Витя, мне кажется, что, пусть и прожив всю жизнь за прутьями, а здесь и сейчас я всё равно знаю о свободе больше, чем ты знаешь о золотой клетке. Ух, Витя, ну и разные же мы с тобой люди. Аж убить тебя за эту твою морду самодовольную хочется!
Выпустив пар, отругав в пустоту своего принципиального оппонента по жизненным принципам, Денис вдруг почувствовал облегчение.
-Да. Не стоит врать себе, и нечего вздыхать по золотой клетке. А гнев, когда очень холодно, всяко лучше отчаяния. Дает силы…
Вовсе не депрессия не позволяла уснуть Денису, унося его в дебри неспокойных размышлений, вместо красочных снов. Это был скорее кризис мировосприятия, который требовал тщательного самоанализа. А где, как не в арктической пустыне, проще осознать себя? Уж точно не в гудящей столице проще.

2
Вопреки опасениям, ритмичный гул несущего винта скорее помогал войти в дремотный транс, нежели сбивал с сонного настроя. Правда уши под тряпичной шапкой и массивными пассажирскими наушниками слегка ныли. Но в конце концов беспокойные размышления все-таки сменились беспокойными снами. Денису явился пейзаж с картин Дали. Желтоватый, «телесный» ландшафт, позаимствовавший детали с полотен “Сон”, “Великий мастурбатор” и ''Постоянство памяти” в качестве декораций. В своем странном сне Денис шагал обратно по своей «линии жизни», по разветвленной системе капилляров-выборов, двигаясь к тому самому злосчастному первоначальному повороту, когда жизнь именно что свернула совсем не туда. Позади него тропинка, по которой он шагал, окрашивалась в красный цвет, впереди горела голубым. Небо пульсировало, меняясь с палитры психоделических радуг на вангоговскую звездную ночь, и обратно. Дойдя наконец до фигуры великого мастурбатора, той самой, что с выставки работ Дали Денису, ввиду названия, запомнилась больше всего, он увидел движение. Массивное желе тела мастурбатора дрогнуло, завибрировало и с нижнего конца аморфной фигуры выскочило огромное яйцо. Медленно вращаясь оно периодически показывало на одной из своих сторон дорожный знак «Stop». После неспешной остановки этого вращения, скорлупа раскололась, трещина прошла поперек знака, разделив его на примерно равные части по две буквы. Из правой части вальяжно «вылупилась» Галка, встала на ноги и, нисколько не стесняясь своей «новорожденной» наготы, уставилась прямиком в переносицу Дениса. Её огненные волосы ласкали фарфоровую кожу плеч. Та самая Галка, покровская блядь, сладострастная нимфа. Та самая, что пару лет назад сказала «нам обязательно нужно сгонять на выставку Дали под грибочками. Не парься, триптамины это очень круто, тебе надо почитать Шульгина! Он был не просто химик, он был ни много ни мало философ! Просто писал свои трактаты буквами из вариаций бензольного кольца»
Мде, вот вам и ребус. – подумал Денис – спасибо, подсознание, выручаешь как никогда! А то я не догадывался, что дело в ней! Шерше ля фам блять!
Но да, наверное дело было в ней. Наверное именно тогда, возжелав огня её души, страсти её сердца, Денис и свернул не туда. Правда сначала был отец…
Сначала умер отец, он был стар, и он умер быстро. Типа не мучился, типа выдрал счастливый лотерейный билет. Денис же “типа” переживал, и даже убедил себя, что скорбел, но вскоре понял, что в целом его смятение ни в коей мере не скорбь. Именно ощутимый недостаток скорби был главным камнем преткновения в траурных буднях тех дней для Дениса. Его отец был стар, и он умер, и он оставил наследство, и он был кормильцем, и он любил сына. И сын его любил… Так почему же настолько пофиг было этому сыну? – думал Денис. То есть не то, чтобы пофиг, скорее ощущалась какая-то внезапная пустота. И что самое недоуменное, так-то, что эта пустота воспринималось степенью свободы, а не бездной падения. Ответ был ближе, чем Денис искал, но на поиски этого ответа под носом времени ушло не мало. Как минимум три месяца…

Вернувшись из блужданий по сновидениям и неспокойным мыслям в реальность отсека вертолета и бросив взгляд на часы, Денис вдруг осознал, что за созерцанием психоделических инсайтов, подаренных Морфеем, удалось скоротать лишь 27 минут. Погасший экран часов ознаменовал воцарение темноты столь густой, что Денис решил даже снять наушники, чтобы слегка взбодриться шумной реальностью. Да, без наушников стук лопастей был по-прежнему неприятно громкий. Суматоху Дениса заметила лайка старого якута, которой наушники не были положены, потому проследовать за своим хозяином ко сну ей было, наверное, несколько сложней. Собака привычно пронизала Дениса своим взглядом. Однако в этот раз в её голубых, едва проступающих в темноте, глазах Денис не разглядел неприязни. Скорее, как будто бы жалость.
-Ой всё, нечего себя накручивать всякой мистической пургой - сказал он себе – псина просто хочет гулять и чувствует, что я тоже очень хочу. Но я ей не помощник, сосны под вертолетом давно кончились, а без сосны не красиво будет.
Однако жалостливый взгляд собаки дал понять, что в реальности, состоящей лишь из кромешной тьмы и стрекочущего несущего винта, ловить особо нечего. Потому Денис свалил в очередной виток самокопания…
Отец скрыт землей, отец оплакан, отец, казалось бы, забыт, но нет. Слишком уже велика оказалась его фигура, чтобы её можно было вырезать ментальным скальпелем из памяти под местным наркозом. Это ведь по его милости Денис сейчас летел туда, не зная куда:
-Восстановим полную хронологию…  Мне три года, зоопарк. Я запомнил, было здорово. Там было много зверей, но особенно запомнились верблюд. У него были разной высоты горбы, напоминали дюны Сахары, прям как с картинок в старой советской энциклопедии юнната. Тот верблюд забавно плевался в единственный куст в своем вольере, который затем жевал. А я ведь так и не узнал нормально ли это для верблюдов таким образом смачивать пищу, или конкретно тот в зоопарке сделался психически не здоров под степенным московским солнцем, и начал плеваться, дурея от акклиматизации? И почему один единственный куст? Черт, я кажется читал, что детские воспоминания могут собирать в единую картину кучу фрагментов. И потом поди разбери где правда, а где малолетние фантазии. Но в куст тот верблюд точно плевался.
И пятнистый леопард, какими же яркими были его пятна! Сколько раз Денис не ходил в последствии в зоопарки, так не было ни одного кошачьего экзота с такой яркой шкурой и пятнами, как у того первого увиденного!
Потом был парк аттракционов. Американские горки. И один из тех родительских уроков, которые остаются в памяти на всегда. Rosebud’ом Дениса была третья порция сладкой ваты. Это был акт свободы от материнских указаний. Когда Денис попросил вторую порцию, отец согласился без замешательств, но предупреждая, что животик будет бо-бо. Когда Денис попросил третью, отец прочитал ему короткую лекцию на тему выбора, кратко сформулировать её можно было в форме “Только не говори потом, что тебя не предупреждали”. И животик таки был бо-бо, и Денис почувствовал, что свобода вне золотой клетки обходится дорогой ценой. Но это было важно, это было первое его настоящее приключение вне заботливо выстроенной маминой клетки, в которой сладкое можно только на десерт и совсем чуть-чуть.
Потом, разумеется началась учеба, школьные друзья, куча учителей, каждый из которых стремился быть взрослым авторитетом, притеснили значимость отеческих наставлений. Денису легко давалась школьная программа, и в контексте учебы родителям оставалось только умиляться силе юного ума своего чада.
Но отец всегда был рядом, отец всегда сам покупал книги, компьютеры, консоли, электронику, настольные игры. Мать довольствовалась должностью стилиста. И отец содержал, отец работал, отец выполнял свой мужской долг перед семьей.
Так почему же было настолько пофиг? Неужели это было чем-то из плоскости Эдипова комплекса? В социальной среде можно было разыгрывать карту траура и выбивать для себя минуты покоя в пики усталости от назойливых соболезнований. Сказать, что устал и хочешь побыть один. Но наедине с собой обман рушится. Можно принимать сочувственные взгляды и утешение как данность, проникаться внутренней бедой, но рано или поздно фитиль внутреннего конфликта дотлеет, и ты спросишь себя «какого хера?! Когда я об этом думаю, я чувствую дискомфорт, но источник его мне не ясен. Толи моё чувство потери еще не оформилось, толи меня всего лишь раздражает этот маскарад. Все мои друзья, товарищи, мамкины знакомые, батины знакомые по кафедре при виде меня лепят маску понимания, и ждут от меня в ответ маску печали. Устал я печалится! Ему был 71 год, он прожил довольно яркую жизнь и тихо ушёл. А у меня впереди еще учеба и молодость. Можно я не буду играть в вашем театре общепринятых эмоций и траурных ритуалов? Я может просто слишком молод еще чтобы понять. Можно я не буду отдавать частички своей молодости жертвой на смертном одре моего отца? Можно я осознаю это все как-нибудь потом? Мне ну вот реально сейчас некогда, у меня 12 зачетов и 5 экзаменов впереди. А еще я наконец влюблен!»

Галка же в тот скорбный месяц была в своём объебанном репертуаре. Она была изначально дева-пьяный ураган. Само их знакомство началось с непринужденной фразы. Абсолютно глупой и нелепой. Той самой шаблонной, оскорбительно мятной, которая тем не менее в исполнении милой нимфы обретает какие-то магические черты:
«Слушай, я видела ты латте взял, а у меня американо, мне много молока нельзя, прыщи на лбу будут. Долей мне плиз немного для пенки». Это было в начале сентября в студенческом кафе, в самом начале нового семестра, за месяц до смерти отца Дениса. Галка не осилила третий семестр на экономическом факультете «лучшего™» университета страны. Восстановившись, она искала себе кандидата во френдзону первого круга. Требованиями к этому кандидату в первую очередь были очки, за которыми обязательно должен был быть умный взгляд. В последствии Денис, оценив её академическую подготовку, даже дивился вообще факту ее поступления. Нет, она конечно была вовсе не глупа, но выделялась очевидным отсутствием рвения к учебе на фоне своих что старых, что новых сокурсников. Выделялась показным нежеланием следовать учебной программе. Выделялась показным желанием кутить и предаваться пороку большого города в полной мере.
Происхождением из маленького городка во владимирской области, огни столицы вовсе не обожгли её ангельских крыльев ввиду их отсутствия к тому моменту. Уже в свои 17 в момент поступления и переезда в столицу, она была тот еще суккуб. В общем-то знакомство с Денисом предполагало изначально аккуратно выверенную дружбу в обмен на домашки. Когда она выяснила, что папа у Дениса обеспечен, и посадил сына за руль мажорного AMG к 18-ти годам, то у кандидата во френдзону первого круга внезапно появились очень серьезные шансы на главный приз. Дружба с ботаном – одно, а дружба с ботаном на мажорном мерседесе – другое. А может даже и было где-то место искренним чувствам в её молодой головке. Она была меркантильна, это факт, но умела пробуждать страсть за гранью товарно-денежных отношений. Денису казалось, что такую страсть женщина без толики взаимности в мужчине пробуждать неспособна. А если способна, то и не женщина вовсе, а реально суккуб.
-Нет, наверное, не было никакой в ней взаимности. – отрезал для себя Денис. - Не потому, что я не заслуживал, но потому что она не умела любить человека в отрыве от атрибутов. Черт, надо было устроить аутодафе этой ведьме! Околдовала, Вавилонская блудница!
До Дениса еще тогда очень быстро дошли слухи, что восстановиться Галке на второй курс позволили раздвинутые ноги перед одним далеко не последним человеком в деканате. И сам Денис, после сближения с нею, скорее верил в правдивость этих слухов. Она действительно могла. Но он влюбился в неё той самой молодецкой любовью задрота, который школьные годы посвятил наукам точным, а не наукам своих физиологических влечений. И да, тогда он еще верил, что это он сможет и будет влиять на нее. Оказывать позитивное влияние, превращая её из провинциальной хабалки в утонченную диву…
-Но где же в этой любви случился неправильный поворот? Я не смог её контролировать? Она меня победила, она влияла на меня? Деструктивно и бесповоротно? Стоило сказать ей ещё там, в кафетерии, что бесплатный кофе только в мышеловке? Или остановить её шаловливую руку в ту романтичную ночь, когда на парковке на Воробьёвых горах с видом на Лужники она подарила мне первый поцелуй, а следом, не преминув, и первую оральную ласку?
Да, наверное в тот самый момент, когда её наученные пальцы нащупали его ширинку, ему следовало проявить волю. Нет, вовсе не отказываться от приятного. Но не давать себя околдовывать. Да, женщины, особенно в молодости, на пике своего обольститеьности имеют невероятную власть. Но не надо, не надо было покупаться на её женский лоск…
Когда умер отец, Денису было сложно разобраться в своих чувствах, конкретней в своем безразличии и раздражении этим безразличием. Галка же в той ситуации увидела некий шанс. Даже готова была разыграть карту сочувственной гёрлфренд, оплакать почившего родителя своего суженого, параллельно прикидывая в уме дебет-кредит и прочие детали наследного вопроса. Однако разрастающаяся в Денисе амбивалентность касательно ухода отца приводила Галку в растерянность. Она готова была утереть сопли переживающему потерю любовнику. Но не знала, что делать с непредсказуемыми метаниями его совести. Да и в какой-то момент она осознала, то её ботаник на самом деле не такой уж наивный дурачок, которой идеально вписывался бы в её френдзону первого круга. Её магия женской грации и утонченных ароматов действовала на него безотказно. Он по щелчку пальцев мог превратиться в услужливого и послушного песика. Но в плане философской и психологической глубины понимания мира между ними была пропасть. Галка привыкла считать себя девой вполне духовной, интересующейся историей искусств и причастной к опытам над своим сознанием. Справедливости ради, по меркам 19-летней провинциалки, она все-таки шарила. Умела говорить не только о любимом Дали, но и обозначить, например, влияние Рафаэля на прерафаэлитов конкретными примерами без гугла. А за два полных года в столице она успела прикоснуться своим носом, ртом и даже анусом к широкому ассортименту порошков, таблеток и смоченных во всяком разном картонных квадратиков. Просто никакого глубинного понимания в родительской психологии у нее не было. Сказать Денису что-то помимо банальностей уровня «Время лечит» у нее никак не получалось. А на какие-то авантюрные психологические манипуляции, она не отваживалась, боясь вспугнуть своего послушного песика с солидным наследством. Потому уже через пару недель, не нащупав отклика привычным сострадательным инструменталом, у Галки на все семь бед стал один ответ: “Пойдем вечером в Clash, почиллим под dj нонейм. Он конечно не международных высот патимейкер, но тебе обязательно следует попробовать Ешки. Под ешками и нонейм почти Тиесто. Отвлечешься, тебе это очень надо”. К тому моменту её вера в чудодейственные свойства мдма в плане воздействия на все осложнения эмоционального толка была непоколебимой. Да, Галка определенно не была создана для учебной программы экономфака МГУ. Она скорее научилась чувствовать принципы экономического пульса большого города интуитивно. И если природа одарила примечательной внешностью, и достойным, но не столь примечательным умом, так может и не стоит играть умом? Или хотя бы оставить его на эндшпиль, когда красота уже увянет? Конечно она не умела далеко наперед стратегически мыслить, разыгрывать шахматные партии. Женщина и её интуиция – отдельный любовный роман, в который не вхож ни один мужчина.
Но что она умела, так это ловить кайф от жизни...



3
В этот раз возвращение в реальность оказалось куда менее щадящим. Пронзительный гул со стороны несущего винта дал понять, что с механизмом случилось что-то очень и очень нехорошее. Спустя секунду Денис услышал совсем уж жуткий звук, похожий на удар кувалдой по арматуре. Казалось, что одна из лопастей просто отломилась. Впрочем долго обдумывать информацию о бедствии не было возможности. Внезапно ощутив центробежную силу Денис вдруг обнаружил, что его притягивает к стенкам сильнее, чем к полу. Похоже транспорт находился в режиме свободного падения и хаотичного вращения. Денис успел уловить протяжный вой лайки и почувствовать, как стремительно опорожняется его кишечник за секунду до того, как в лоб ему прилетел вылетевший из поклажи самовар. Прежде чем окончательно отключиться в следствие удара, Денис вдруг вспомнил фотографию своего школьного приятеля рядом с огромным самоваром в музее. Фотография была подписана «С приветом из Тулы, епта!»
Очнувшись с гудящей головой и нещадно ноющими висками, Денис с содроганием понял, что на свою голову пережил крушение, но теперь он один посреди снежной пустыни. Взвыть от отчаяния помещала пронзительная боль в спине. Ноги отказывались двигаться, но руки вроде функционировали. Выползая из обломков фюзеляжа, Денис бросил взгляд на горизонт. К своему непомерному удивлению он увидел куст. Развевающийся под воем зимней вьюги посреди снежного полотна пышный зеленый куст шиповника, или типа того. Двигая локтями, Денис по-пластунски пополз в сторону миража. Нет, куст не загорелся и таинственный голос ничего не сказал. Но Денису не довелось разочароваться. Ведь он услышал клавишную мелодию шопеновского похоронного марша. За кустом стоял рояль, впиваясь деревянными ножками в наст, за роялем белый медведь носом наигрывал траурный мотив. Увидев Дениса, он отвернулся от инструмента и заговорил:
-Привет, наркоман, не пугайся. Ну то есть я тебя сейчас жрать буду, но тебе один хер пиздец, так что не пугайся того, что я разговариваю. Представь, что я предсмертный глюк, а лучше представь, что все сейчас происходящее – сон лайки того якута. Ну а так я дух Арктики, хотя ты зови меня лучше Черная смерть. Я хоть и белый, но вокруг темно, так что сочтем тему раскрытой, тем более один хуй дедлайн. Просто демиург этого нашего с тобой мира тот еще графоман, и ни хера не смог вместиться в положенное количество символов на конкурсе. Поэтому из длинной портянки про твои приключения в подпольном казино пришлось перепрыгивать в неадекватный и откровенно пошлый бред про внезапное крушение вертолета и проч. Старый добрый хуяк хуяк и в типографию. Ну кароч не серчай, я постараюсь быстро.
Денис закрыл глаза, но тут его разразила молнией одна мысль, которую он не мог оставить без решения.
-Стой, медведь, падажжи, можно один вопрос перед смертью?
-Ну лады, валяй.
-А как ты похоронный марш играл на рояле носом? Ну там же вроде аккорды, их в две руки надо играть разными пальцами. А ты одним носом?
-Да ты охуел, Шерлок?! Может еще спросишь че не на орлах? Можно ващет узнаваемый мотив вычленить, и сыграть одноклавишно.
-А, ну лан.
Медведь вгрызся в горло Денису, и тот недолго чувствовал терзающую боль, оставляемую клыками хищника. Удостоверившись, что жертва мертва, медведь вгрызся в брюхо мертвого Дениса. Дух Арктики вырывал кишки с говном, подбрасывал их в воздух, ловил говно зубами и ревел басом: «Арпеджио!»