Снимки

Люди тихо шли по выгоревшей тропинке, томно вслушиваясь в редкое пение зеленушек и зарянок, переступая сухие вмятины на почве. Плакала Ульяна, они с Алексеем были разведены, Данил никогда её не понимал. Следом за ней шли родственники, несущие лакированный гроб, пытаясь не наступить на достаточно ранние цветения глянцевого барвинка и космеи, вышедшие за смольную оградку. Даня, дядя Кирилл, двоюродный брат Саша и Андрей, друг отца, опустили его в вырытую яму.
Даниил вдруг почувствовал лопающиеся минуты, быстротекущие, они давили на череп, и созревало ощущение, будто значительная его часть отрывается и уходит под землю вместе с отцом. Люди по очереди кидают горсть земли, цельные кусочки бьются о крышку, разлетаясь в клочья, когда подошла очередь Дани у того заныло в груди и скрутило живот, а солёные капельки сами по себе освежили и без того сухие глаза. Они взяли лопаты и заполнили могилу первородной землёй, после этого остался лишь крохотный холмик. С небольшой мраморной плиты на сына смотрело выгравированное уставшее лицо папы и широкие цифры.
Алексея хоронили рядом с родителями, было тихо, лишь Ульяна всхлипывала, изредка плача навзрыд, от её слёз Андрей чувствовал себя хуже, становилось тяжело, он окинул присутствующих и закрыл крупное лицо, беззвучно заплакал, в то время как тёплые лучики разбивались о его бледные руки, наполняя их теплом.

-Дань, пойдёшь помянуть? мы сейчас поедем, - шепнула тётя, пытаясь скрыть свою тусклую скорбь.
-Не, тёть Ир, мне на поезд, и так задержался, - сообщил он, недолго думая.
-Ну, тогда заскочи домой, там тебе Лёша оставил кое-что, только быстро.
-Обязательно, - тихо сказал Данил, он ещё несколько минут стоял, склонив голову над холмиком, словно волчонок, прощаясь с папой.

Автобус скакал по ухабам, доставляя поникшего сына на старую родительскую хату, он сидит сзади и смотрит в открытое окно; дым струился из труб близь промзоны как из сигарет "Лаки Страйк", небо протыкали ржавые шпили построек минувшей эпохи, а их гвозди скребли бледно-синею кожу, пропуская крошечные капельки алой крови, превращая небо в разорванные куски ткани. Три дня назад мама позвонила ему и не могла связать ни слова, лишь выла, комкая слова, и вкидывая их в динамики мобильного. На следующий день Даня купил билеты из Новосибирска в Алейск и вот он уже тут, смотрит на пожелтевшее лицо своего отца, одетого в чёрный костюм.
Двигатель автобуса дребезжал, но "La Dispute" в наушниках заглушали раздражающий звук советского ЗМЗ 5234, знакомые пятиэтажки остались такими же, как до переезда.
-Садовый переулок,- Крикнул хриплым голосом водитель старого ПАЗа,
Даня пришёл в себя и поспешил выйти, ссыпав двадцать пять рублей в мозолистую руку, мужик ловко вставил мелочь в прорез на мочалке и уехал, автобус оставил после себя чёрное облако химикатов, растворившееся в уже тёплом апрельском воздухе.
Данил помнил этот дворик, здесь его ещё пацаном папа пустил кататься на велике, правда, неудачно получилось, ведь после Алексей бегал за перекисью и бинтами, пока Даня тихо плакал, сидя на ступеньках возле подъезда. В память ему остался здоровенный рубец на коленке, который, спустя много лет, затянулся.
На лице Дани появилась улыбка.
-А вот здесь папа менял шины, возле этой стены.- пронеслось в его голове, беззаботное это было время, прекрасное и светлое.
Он быстро поднялся на второй этаж и открыл обитую искусственной кожей дверь, копия ключей всегда была у него с собой, даже в Новосибирске.
В нос ударил запах жимолости и облепихи, папа любил морс, летом они всей семьёй отправлялись подвязывать малину, собирать ягоду и трудиться, Данил не любил сад.
-Тут жарко и куча пчёл!- жаловался он отцу в детстве
-Когда жарко это хорошо, солнце даёт нам жизнь и еду, думаешь, выросло бы это всё без него? А нет! Так и пчёлы тоже, ягоду они опыляют, весной садятся на цветы и дают им питание,- отвечал Алексей Дане.
Даниил прошёл кухню и оказался в комнате отца, было тихо, здесь он обычно отдыхал, смотря телевизор или дописывая какие-то заметки с войны. Даня иногда спрашивал, но папа странно смотрел на него, потирая глаза, и отправлял играть на улицу.
Обычные стены и занавески, ковёр над диваном, но внимание Данила приковал к себе старый Nikon. Он прекрасно помнил этот фотоаппарат, на него папа снимал всё, что ему казалось интересным, иногда даже доверял сыну этот клад из две тысячи шестого года. Для тех лет это была прекрасная вещь, хорошая матрица, автоматическая настройка светочувствительности, Алексей долго копил на него, и очень гордился, иногда шутил.
-Вот таких как ты, Дань, мальцов, их много, даже в этом доме, а такой фотоаппарат он у меня у одного,- смеялся отец, кончено, Даниилу было обидно, он даже заперся в комнате и несколько дней не выходил.
Данил взял камеру и включил, зарядки почти не было, галерея пестрила красочными пейзажами, он листал быстро, на некоторых фотографиях видел папу; усатого и невысокого мужчину, улыбающегося в камеру, таким он его и запомнил.
Даня видел себя, молодую маму, себя девятилетнего, слишком много было его.
Он вдруг заплакал, сначала прикрыл рукой рот, а позже- глаза, больно, он вдруг судорожно залился слезами, падающими на экран фотоаппарата, перелистывая фотокарточки себя с пометкой "2009", "2010" и "2011".
                                                            ***
Данил смотрел сквозь пыльное окно поезда, он проезжал старые постройки, наблюдал вживую таймлапс заката, прижимая к груди потёртый Nikon, а в наушниках играла его любимая песня "Flowers by the Bed".