11

  Он не умирал. Он осознавал, что не умирает, хотя пуля и лишила его способности осознавать, помнить, чувствовать... Вроде все сделал, как по инструкции: старый дедовский револьвер 32-го калибра, надежный, как банковская система США, не менее старый патрон со свинцовой цельноболоченной пулей, ствол, висок, плавно на курок... Что-то прошло не так. То ли рука в последний момент дрогнула, то ли старый патрон оказался слишком старым, то ли доставшийся в наследство череп слишком толстым... Так или иначе, пуля, пробив височную кость, сильно расплющилась и пошла не вглубь мозга, как он расчитывал, а вдоль, по касательной, и застряла у задней стенки черепа, в районе затылка. И теперь он лежал, истекая кровью, в луже собственной мозговой жидкости и корчился от боли, пуская слюни. И не умирал...
  Он никогда не думал, что уйдет вот так, молодым и здоровым, пустив себе пулю в голову, но обстоятельства в этот раз, оказались сильнее. Любой на его месте поступил бы также. И ведь из-за кого все? Подумать страшно - из-за людей, которых он давно знал, любил, уважал, на которых надеялся и даже подумать не мог, что когда-нибудь, придется из-за них стрелять в себя. Гребаная азиатка... Вечно у этих японцев какая-то подлость на уме. Она же знала, что сейчас не самое подходящее время для выяснения отношений, что кредиторы торопят с выплатами по займам на новый фильм, что давно ставшая родной студия, будет тянуть с предоплатой нового сезона самого успешного сериала... Да еще Мэтт, черт его дери... Как сговорились...
  Никто не знал, сколько он пролежал на полу своего дома, не приходя в сознание, но и не переставая мучиться от боли. По словам врачей, прошло около суток. Все правильно, он сделал это в девять утра, а Габриэла - мексиканка-горничная, всегда приходила убирать дом в восемь. Значит 23 часа. Что ж, не так плохо для "престарелого больного импотента", как она его в последнее время называла. Что самое интересное, ближе этой мексиканки у него сейчас никого не было, и, что самое интересное, молодая женщина, говорящая на ломаном английском, оказалась смышленей опытных работников скорой. Пока те доставали из машины носилки и решали, стоит ли брать мешок для трупов, она догадалась принести с кухни кувшин холодной воды и, удерживая левой рукой разбитую окровавленную голову, влить ему в рот почти литр живительной влаги. Он пил жадно, захлебываясь от собственной жадности, упиваясь водой, словно пивом в колледже. Неизвестно, что доставляло больше муки - боль от огнестрельной раны, пульсирующая в практически отсутствующем виске или жажда, горящая огнем в иссохшем горле. Может это не толстые кости и не старый пистолет виноваты в том, что он еще жив, а это смуглое дитя латинской америки в запачканном кровью переднике?
  Он лежал в палате и продолжал не умирать. Врачи ввели его в состояние искусственной комы и совещались о том, что же сним делать на бесчисленных консилиумах. Он слышал, как они говорили, стоя у его койки, что он ничего не слышит и не чувствует, ничего не помнит и вряд ли когда-нибудь сможет... Странно, он ведь как-раз все отлично слышит. Жаль не видно ничего. Кругом темнота и спокойствие, словно в могиле. Может он уже умер? Как-то не так он себе все это представлял. Душа явно еще не отделилась от тела, ведь он не видел себя сверху... Жаль... Было бы интересно посмотреть, кто же держит его за руку. Постойте-ка. Сквозь обычный шум больницы до его слуха доносится какое-то слабое бормотание. Трудно разобрать... Очень похоже на испанскую молитву... Черт! Габриэла! А ведь он видел как она украдкой бросает на него взгляд, когда он делает вид, что спит и никого нет рядом, но всегда думал, что она на все пойдет ради гражданства. Вряд ли она тут из-за сраных 10 долларов, что он ей платит за час... Черт! Надо было все же изменить жене, когда была возможность. Так бы хоть три-один получилось. В ее пользу...
  Жена. Вот про кого ему меньше всего хотелось думать... Ушла к этому своему черномазому продюсеру, и ребенка забрала. А он ее так любил, из грязи вытащил. Надо было, пожалуй, ее сперва застрелить, заодно и пистолет бы опробовал... А Мэтт что же? Где же старый друг, почему не приходит проститься? Неужели 30 лет - псу под хвост? Ну, ничего. Все еще будет так, как он себе нафантазировал. Скромные похороны, только родственники и близкие, могилка, скрытая цветами. Толпы фанатов, обильно орошающих зеленые насаждения слезами, соплями и слюнями. Вот теперь-то все поймут на ком держался ЮП и Комеди Централ: "Ну что Мэтт? Ты всегда визжал, что я не даю тебе развернуться, сковываю твой творческий потенциал. Теперь давай - действуй. Посмотрим сколько тебе потребуется, чтобы наше детище похоронили рядом со мной!"
  В палату вошли еще люди. Руке стало вновь холодно, значит мексиканка поспешно выбежала в коридор, как она всегда делала, при появлении жены. Значит жена...
  Глаза Трэя открывались, словно ржавые жалюзи. Свет больно резал, но уж очень сильно хотелось увидеть лицо жены, опухшее от слез. Рядом с ней Мэтт. Его рука лежит на ее талии, ее - на его плече. Лица у обоих напряженные и мрачные. Что?! Неужели Мэтт - и есть тот черный продюсер? Нет! Не Может этого быть! Хотя, почему не может. Когда друг развелся со своей женой, кто-то посторонний появился у собственной. Уже тогда нужно было заподозрить неладное. Блин, разве врачи не должны были беречь его от нервных потрясений? Вот только нервы-то как раз в полном порядке. Такое ощущение, что он уже давно все это знал... Хотя, лучше бы, наверно, не знал. Лучше бы он сразу умер. Гребаный старый педрила - боженька, не торопиться почему-то забирать его к мормонам - в рай, да и голубой сатана - тоже не горит желанием встречи с Трэем Паркером. Видно, придется как-нибудь повторить попытку суицида, только пистолет в следующий раз, он возьмет побольше и стрелять будет не в висок а в небо... Хотя нет. Надо будет сперва устроить армагеддон в Южном Парке, потом убить всех, кто повинен в его смерти, переспать с Габриэлой, а там видно будет... :)