I

Дело было после второй чарки. Ринаг сидел, покрякивая от удовольствия, с красным лицом и мутными глазками, поглаживал встрёпанную пегую бороду, и рассуждал о том о сём.

— Вот ты, Марулай, как думаешь, есть ли на свете ложь?
— Ну, наверное, — промямлил я, подозревая, что сукин сын устроил мне ловушку. Потом встрепенулся и добавил: — Конечно, есть! Ты мне тут не заливай!
— Э! — Ринаг поднял кверху свой заскорузлый палец, указывая наверх. На всякий случай я туда поглядел. Грязный потолок с мутными разводами и кое-где отвалившейся штукатуркой остался таким же, каким я видел его раньше.
— Вот скажи, если ты считаешь, что правда и ложь, они противоположны?
— Конечно.
— Вот ты рассуди, правда без лжи быть может? А? Точно, может. А ложь без правды — она как-нибудь себя в ентом мире выражает? Да её б вообще не было!
— Ну ты мыслитель! — восхитился я, с вожделением поглядывая на бутылку с самогонкой. Та была наполнена чуть ли не наполовину, и мне уже хотелось промочить успевшее запылиться горло.
— То-то и оно, — усмехнулся мой напарник, потянувшись к пустым кружкам. И тут словно демоны Нижнего мира меня за язык дёрнули — полез я с расспросами.
— Ну-ка, а вот ответь. Знаешь господина Хавлиуса с Каменного переулку?
— Как ентого ублюдка не знать-то? У него ж пруд рядом, в нём чуть ли не каждое утро девок утопших находят.
Я почувствовал, что победа моя близка.
— И как они там оказываются, а?
— Вот будто сам не в курсе. Хватают его холуи баб зазевавшихся по вечерам да и относят к нему. А там он с ними уж позабавится, а после и горло перережет, — бросил Ринаг и сплюнул под стол, да косо — ему на живот, этакий бочонок пивной, угодило. Я не выдержал, заржал. Ринаг зло покосился на меня, цыкнул зубом.
— Ага! Значится, а ежели сказать, что енти бабы сами там топнут, то будет тебе ложь первостатейная! — Я скорчил ехидную рожу, почувствовав, что мой собеседник в тупике. Но долго тот в раздумьях не был.
— Ты сам-то, дурень, подумай башкой навозной своей! Вот ты придёшь к Хавлиусу, хватанёшь его за манерный пиджачок, повытрясешь мелочь из карманов да заявишь, мол, он убийца, душегуб. Что с тобой случится тогда?
Тут уж пришла моя череда чесать затылок.
— Ясно что. Побьют меня слуги, собак ещё спустят. Могут и пришибить ненароком. А то ещё к лорду обратятся, чтоб меня засадил, во как. И чё?
— Вот потому-то лжи и нет. Иначе б Хавлиуса посадили, не тебя. Есть только правда, а она шлюха ещё та. Знаешь, к чему шлюхи тянутся?
— К деньгам, вестимо.
Ринаг даже рукой по столу хлопнул, гордясь моей догадливостью.
— От молодца! Понимаешь!
— Да чё там понимать, если Марфа-уродка за три гроша ноги перед всяким раздвинет… — протянул я озадаченно.
— Да не к тому я! — отмахнулся мой собеседник. — А к тому, что правда — шлюха, да ещё какая! Первосортная, симпатичная. Сиськи — во! Задница — во! И ву-у-умная… Потому только на богатеев и корячится. У кого деньги — тот и правду имеет, хе-хе. И посему Хавлиус прав, в пруду дуры всякие тонут. От любви несчастной, верно…
Я заартачился.
— А как же мы? Нам-то как жить?
Ринаг печально хмыкнул, голову повесил. Чуть слезу не пустил, клянусь Нижним миром!
— А никак. Это богатые живут, мы — существуем. И не отведать нам передка правды никак. Ну а нам что за печаль? Лишь бы не лезли всякие аристохраты енти, а уж мы найдём, как устроиться, — заключил он уже бодрее и разлил ещё по чарке.
— За что пьём?
— За то, чтобы хоть раз в жизни нам поиметь правду, — провозгласил я.
— Эх, достойно! — согласился со мной Ринаг и осушил ёмкость.
Я сунул в рот водянистый корешок самиу, начал жевать. Корешок был твёрдый, как камень. Зубы скорее расколешь, чем прожуёшь такой, но я попыток не оставлял: не зря мать в детстве говорила, что я упорный. Вон, даже до городского чистильщика дослужился. Работа мерзкая, но особливо не пыльная, а платили больше, чем за торчание за станком круглыми сутками.
Нашу трапезу прервал тонкий детский голос, похожий на девчоночий. Ворвался в наш дом, разлился там юной хрупкостью, шмякнулся о стены, упал да там и остался.
— Дядь Рин, дядь Мар, там для вас работа есть. Полицейский сказал, чтоб пошевеливались, а то пожалеете. — Мелкий оборвыш, словно нарочно в пыли вывалянный, чумазый, стоял в дверях. Его светлые волосы чернели застарелой грязью, а одёжка жутко воняла.
— А, енто ты, Рик, — сказал приветливо Ринаг. Мы паренька жаловали. — Так что ты там говорил?
— Дядь, на площади Болтунов какой-то старик разорался. Мол, пора бы лорда Арэлла скинуть, а самим зажить в равенстве и достатке. Чо аристохраты все поголовно воры и кровопивцы, а народ сам ведает, как ему жить. Ну, его полицейский того… пристрелил, так-то. Ну, вам теперь там прибраться надо.
Мой напарник тяжко вздохнул, покосился на самогонку, на тарелку с самиу. Выматерился и медленно поднялся.
— Демоны с ними всеми, сволочами драными. Потопали, Марулай.
— И чего их всё стреляют? Правильно говорят же. Как бы хорошо стало, не будь полицмейстеров, лордов да королей. Ух, как хорошо! — произнёс я, выходя с ним на улицу. Рик увязался за нами.
— Ты бы это… потише. — Ринаг опасливо огляделся по сторонам. — Помнишь, что про правду тебе говорил? Вот это она самая. У них токмо.
— Ну шлюха, и что? Перекупить всегда можно. Они на деньги падкие. — Я бросил мальчишке грош. — Посторожь покуда здесь. Мало ли кто тута шастает.
Оборванец кивнул, а Ринаг пошел запрягать в телегу нашу клячу, которую звали Золотой. Цвет у неё и впрямь был бледно-жёлтый, не как у золота, а как у больного ветряной лихорадкой али у мочи после доброй пьянки.
— Да где ж мы такие деньги возьмём, — донёсся до меня голос напарника. И впрямь, где?
Лошадь упиралась. В сенях было тепло, уютно. На улице тоже холода не чувствовалось, но кто ж в здравом уме от какой-никакой, а кормёжки уйдёт? Наконец, с сопротивлением было покончено. Золотая заковыляла вперёд. Я устроился в телеге, улёгшись прямо прелое сено. Ринаг был за возницу.
Вынырнув из задворок, мы поехали по широкой улице, мощёной самым настоящим камнем. Даже гордость брала — у других лордов, говорят, такого не было. Разве что король мог позволить себе более-менее приличные дороги. Сам я, ясное дело, других лордств не видывал.
С домов наружу выкидывались помои, у которых тут же начинали виться мухи и особливо голодные дети. Несло говном и мочой, разок я, высунувшись из телеги, заметил мужика, ссавшего в переулке на стену. Люди, ходившие пешком, были все поголовно оборванные. Те, у кого достатка хватало, покупали себе лошадь, а то и телегу, как у нас. У нас-то казенные были, но другие об этом не знали — я хоть приличным человеком себя чувствовал в сравнении с другими. Да и одежда у нас получше имелась, как-никак лордству служим. Выделялись безлошадные кареты аристохратии, именуемые одним мудрёным словом, но оно из головы выскочило. Эти кареты мчались, дороги не разбирая, — берегись, коли им попался на пути! От них исходил горячий пар, который и обжечь мог, ежели близко сильно подойдёшь. Говорили, техника особливая, а что за техника, никто не ведал. Ну да нам и не положено. И другим тоже, даже безродным богатеям. Только имеющим титул такие дозволялось иметь.
Мы достигли площади Болтуньи. Не, её нормальное имя — Центральная площадь, ведь она как раз находилась в самом центре лордства Девонуар, но прозвище Болтунья за ней не зря закрепилось. Вечно там выступали — мудрецы между собой спор водили, пророки разных вер, из других лордств добравшиеся, свою религию навязывали. И безумцы всякие, куда же без них. Как тот дохлый старик. Он, к слову, быстро обнаружился. Лежал на неровной поверхности — кое-какие камни наружу выпирали, — а из дырки в голове кровь сочилась. Ну, то есть, когда мы подошли, она уже перестала, но раньше сочилась, судя по огроменной луже. Его обходили — ввязываться никому не хотелось, а то ещё и пособником объявят да тоже в расход пустят.
— Бери под мышки, я за ноги, и затаскивай, — скомандовал Ринаг.
— Чё? С хрена лысого я должен в его мозгах пачкаться? — возмутился я и даже руки на груди сложил в знак протеста.
— Не ломайся, как целка. У нас ещё полбутылки самогона простаивают без дела, — напомнил мне этот жирный скот. Мне пришлось согласиться с этим доводом, и вместе мы затащили мертвяка на телегу. Золотая даже ухом не шевельнула — привыкла. Всхрапнула только от увеличившегося веса, когда мы залезли на облучок — я ж не псих, чтобы с покойником лежать!
— Ну, тронулись…
Золотая послушно затрусила к ближайшим городским воротам. Нас там знали и пропустили без нелепых придирок типа: «Эй, да у вас тут труп сзади! А ну-ка, ребята, вяжите обнаглевших засранцев!». А поначалу попадало. По рёбрам, по голове даже — удары подкованных сапог уж больно болезненны. Хоть бы выслушали сперва, сволочи…
За пару часов мы доехали до границы лордства. Выгрузили труп, подтащили его к забору. Полдень давно миновал, природа неспешно, но верно красилась в алый. Деревья шумели листвой, птички сладко пели — и мертвец со скорченной рожей. Всё удовольствие испортил, падаль! Я зло пнул старика.

— Эй ты чего? — Ринаг покосился на меня.

— Да так… тут красота, а он мёртвый… Мерзавец.

— Это верно, — ничуть не удивившись, поддакнул толстяк. Вот за что его уважаю, так это за то, что завсегда может притвориться понимающим.

— Ну что, кидаем?

— Молитву бы надо.

— А ты знаешь, какой он веры?

— Да и хрен с его верой. Святая Нельянна, покровительница мёртвых, подхвати ветром сего несчастного, вознеси к себе в райские кущи… — забормотал Ринаг. Я покачал головой. И на кой ляд святой понадобится дохлый старик. Но говорить ничего не стал, пусть напарничек отведёт душу-то. Небось в храмы десяток лет не ходил, а тут вроде как повод для обращения есть.

Закончив с формальностями, мы подняли на руках мертвеца и, ухнув, перекинули его через забор. Труп устремился вниз — в скрытую облаками бездну. Ринаг поглядел ему вслед, покачал головой.

— И как мы только в небесах держимся…

— Боги нас держат, как же ещё, — ответил я.

— К демонам Нижнего мира богов! — внезапно разозлившись, крикнул толстяк.

— Эй, ты чего? Смотри, как бы они за тобой не пришли. Ну, демоны то есть… — Я испуганно вжал голову в плечи.

— Да, погорячился. Только вот подумал — а если боги ни при чём? А дело всё в технике. Ну, как безлошадные кареты. Тоже паровые. Этак прислушаешься ночью, и чудится, что из-под земли что-то тихонько свистит, — шлёпнул губами Ринаг.

— Помнишь, что ты мне про правду заливал? Не нашего ума енто дело. Пар, не пар. К нам правда не притопает, бедные мы для неё. А свистят… демоны и свистят. Заманивают.

— Вот тут верно сказал, — с этими словами напарник стянул с себя портки и помочился прямо в пропасть. Хохотнул:

— Пусть знают, скоты, как праведную душу совращать.

Тут он погорячился. Ну, с праведной-то душой. Но спорить я не стал.