Все началось с вокзала, я подошел к нему в полшестого утра. В шесть прибудет автобус. Оставалось ещё полчаса свободного времени. Полчаса, чтобы подумать, осмотреть пустующий зал ожидания, вспомнить, что спал всего два часа и попытаться убедить себя, что делаю я все правильно. Выхода нет. Инстинкт велит уехать. Но отчего? Разве все так плохо? Думаю, что нет.
…
Суть поездки была в самом понятии «уехать», оставить жизнь, на немного умереть и оказаться в раю, в прочем, можно сказать и в аду. Жизнь у меня не была столь обремененной, но что-то всегда, как вечный насморк, надоедало,  даже минуты счастья казались какими-то ложными, я часто боялся обмануться, в итоге меня обманули все. Проводя аналогию, Пермь для меня была тем же местом, что и Петушки для Венедикта Ерофеева, только там не цвел жасмин круглый год, но был магазин «Луна», где всегда тебе рады продать пиво или водку с наценкой, независимо от времени суток, даты календаря и политических убеждений. Ты приходил туда, говорил и получал. Думаю, это одно из лучших мест этого города.
…
Ещё задень то того, как я оказался на вокзале, я был с Настей. У неё было недовольное лицо, и я сразу подумал о тех новых знакомствах, про которые она мне рассказывала.  Ей было весело где-то, новые люди, новые развлечения, но со мной уже нет, скучен и безумен, в вышей степени слеп и инфантилен. Так она говорила мне, а я кивал, думал - пронесет. Я был самонадеян, годы отношений( с ней я был больше полтора года, до этого ещё более длинные отношения,) научили меня осаживать себя в мыслях об измене, ревности. Я подавлял их, топил в болоте безразличия, делал свои вещи. В тот день, как я и говорил выше, у неё было недовольное лицо, я переписывал из блокнота в ворд какие-то сочинения, она лежала рядом. Почему-то в то мгновение, в тот час, когда было уже темно, свет едва освещал её линии лица, она мне показалась поразительно красивой, красивой и злой, недовольной. Как всегда она не сопротивлялась, никогда не говорила - нет, только да.  То последнее соитие я запомню навсегда, вкус и запах, цвет волос на её голове, одежду, теплоту и влагу её тела.
…….
Я вышел на улицу. Люди потихоньку подходили к платформе, куда должен был подъехать автобус. Я отошел подальше, к небольшому спуску, где проходила железная дорога. Свет города ещё не заслонял звезды, я курил и смотрел на это черное и безмерное небо, усеянное бисером. Холод крепчал, ветер обносил снегом тропинки, я вернулся обратно. Водитель автобуса обтирал тряпкой лобовое стекло, женщина-контролер в синей жилетке проверяла по спискам билеты. Я сел внутрь. Как только мы тронулись, я ощутил, что пюре, которое я съел перед тем, как выйти на улицу и пойти на вокзал, было, мягко говоря, несвежим.  С болью в животе, в голове, я попытался уснуть. Частицы сна мешались с мутным пейзажем за окном, плюс ко всему боль. Но я ехал в Пермь, и тем был уже счастлив.
…
Я так и не смог уснуть. Пять с половиной часов я трясся в тесном салоне автобуса, до невозможности вонючим, кажется, пахло соляркой или бензином. В какой-то момент сквозь пыльное стекло я увидел очертания города. Местами заброшенный, ветхий, утыканный старыми брусчатки и дикими подъездами хрущевок. Но местами он был благоустроен, хорош, даже симпатичен. Дорогие машины, красивые девушки, нищие и бездомные, это было действительно лучшее место.
.…
Оказавшись в Перми, не дозвонившись никому, я начал бродить по улицам. Я поднялся к художественной галерее. Прошел чуть дальше, за ограду, к стоящему дереву недалеко от обрыва, достал сигареты и начал курить.
Было также холодно, как и в Чайковском, ветер дул с широкой и черной реки. Я начал думать. Собственно, в литературе есть некое сходство с боксом. Я и сам занимался кикбоксингом и, наверное, могу кинуть камень в этот огород.  Как и в боксе, в литературе есть первый бой. Первые мысли всегда ведут к самоанализу. Этот бой ты проиграешь. Первый бой, когда ты видишь собственного соперника, он также силен, как эта река, но ты ещё слишком слаб. Затем ты начинаешь готовиться к следующему бою. Даже сейчас, когда я пишу это, я веду бой, пропускаю удары, падаю. Самые грязные, хитрые удары всегда идут из прошлого. Прошлое застает тебя врасплох, и с этим уже ничего не поделать. Рефери отчитывает нокдаун. Но я ещё стою, борюсь, пытаюсь взять себя в руки. Я ещё верю, что могу вставить свое слово в этом мире. В этом и заключается ошибка. Бой ещё идет, но все уже знаю, чем это закончится.
…..
 Зазвонил телефон, это была Настя, бывшая девушка. Да, её тоже звали Настей, такова судьба, кажется, мне суждено умереть с этим именем под сердцем. И это неплохо. Она согласилась сходить со мной на концерт. Это меня утешило, так как после этого позвонил Коля и сиплым, сонным голосом сказал, что не сможет.
Наши отношения давно закончились, прошло столько же времени после разрыва, сколько мы вообще с ней были вместе. И, как бы это не звучало странно, я уже совсем забыл те времена, когда мы были с ней одно целое. Словно она всегда была для меня бывшей девушкой, с самого рождения. А те куски воспоминаний - всего лишь дурные фантазии. Но, не смотря на это, мы все равно общались. И я был тем старым и толстым Ионычом из рассказа Чехова. Я потерял себя, прошлое и все в таком духе. Это угнетало, так как я совсем уже не видел разницы между белым и черным.
…
Через шесть или восемь часов жизни мы уже стояли с ней за барной стойкой. Для начала я взял пива, она воздержалась. Заиграла музыка. Мне стало жарко, я смотрел на неё, она качала головой в такт мелодии, я заказал себе ещё, только уже покрепче. Все время, я только и делал, что смотрел на неё, она уже отцветала, время нас изменило. Но мы ещё так молоды, так незрячи слепо смотрим на жизнь, но с другой стороны мы уже никогда не посмотрим из окна из нашего общего дома на детскую площадку, где игрался бы наш ребенок. Я заказывал себе выпивки ещё и ещё – ликер, бурбон, виски, какой-то модный коктейль. Мне было уже плевать на музыку, на бармена, на весь этот город, я был пьян, просадил много денег. Надо было ехать. Настя позвала к себе, я удивился, но отказываться не стал.
Пока мы шли, я прокатился на нескольких горках, пару раз упал, и затем нес её на своей спине всю оставшуюся дорогу. Когда мы уже подошли, я зашел в магазин и купил пельменей. К этому времени я окончательно отрезвел и обдумывал происходящее.
…
Она ушла переодеться в другую комнату. Я улегся в одеже на кровать, достал блокнот и, кажется, решил оставить пару записей себе, что я ещё жив. Она зашла, была она в ласинах и футболке, очень по-пуритански.
-Тебе на полу или со мной ляжешь?
Вопрос смутил меня, я положил блокнот себе на грудь и посмотрел на неё. Черт знает, о чем я подумал в то мгновение.
-Ты боишься? – сказала она мне.
Я что-то промычал тогда, что нет, все нормально, я буду держать себя в руках. Затем она легла рядом и стала расспрашивать меня о блокноте. Я точно тогда подумал, что ей лучше не стоит лезть в мою душу, куда угодно, но только не в мой блокнот. Убей меня, разбей остатки моего сухого сердца, но не лезь ко мне в блокнот, это почти что святое.
-Ничего, - ответил я, и убрал его в сумку.
Я разделся. Я был чертовски трезв. Рядом лежала бывшая девушка, мы включили фильм Вудди Алена «любовь и смерть». Она быстро уснула. Я так и не тронул её. Даже волоска, я просто отвернулся на другую сторону и тоже уснул.

Утром, как только проснулся, я ушел.  Побрел по улице, прямо, не подозревая, куда может меня привести эта дорога.  Я оказался в гипермаркете, там я поел. Денег осталось мало, совсем ничего. А от вчерашнего дня не осталось даже похмелья. Я посмотрел на время, в запасе был целый день, ещё целый день в этом городе. Также я узнал, что в тот день был праздник, день всех влюбленных, и в киноцентре «премьер» показывали короткометражные фильмы про любовь.  Я совсем забыл о Насте, которая осталась в Чайковском. Не знаю, поздравил я её или нет, но точно писал ей. Она с кем-то гуляла, с каким-то типом, один из новых знакомых. Ну, ничего, сказал я себе, друзья, знакомства, главное, чтобы ей не было скучно.  Я прогуливался, заскочил к родственникам, помог им с передвижкой мебели. Тетя сказала, что когда-нибудь я напишу рассказ об этом. Вот и написал, хилый и вялый, тусклый как отражение луны на воде, вот и все. К вечеру я выбрался снова на улицу. Поехал в центр, в кинотеатр. Зашел, купил билеты и направился в зал. Он был оскорбительно тесный. Я был один, сел на первый ряд, даже ничего не взял себе поесть. Тут начали заходить люди, пары, естественно, день всех влюбленных, черт возьми. Я написал бывшей, но она была занята, у неё есть парень, тем и закончился разговор. Выключили свет, позади меня начали елозить пары, неловкие движения, объятия. Я был один, черт возьми, один на короткометражках о любви, в день всех влюбленных. Девушка была с кем-то другим, я не ревновал, бывшая была тоже с кем-то другим, я все забыл. Но я был один, здесь, в этом полупустом кинозале, в компании слез и поцелуев незнакомцев. Вечер канул. Я поехал обратно к родственнице. Николай все был занят. Я не судил его. Так получилось.

На следующий день мы встретились с Колей. Сходили в магазин, купили поесть. Немного прошлись, был ясный день, уже не было так холодно, как прежде. Он говорил о какой-то гнилой бабе, залупившейся ему дать, я смеялся, она была действительно странной. Мы взяли, честно, уже не помню, виски, но закончилось все это портвейном. Мы всегда скупились тратить деньги на хорошую еду, да и на выпивку тоже. Цель была простой и ясной – выпить, принять алкоголь внутрь, исцелиться на мгновение от тягостей бытия, ощутить состояние утробной нирваны, когда мир ещё не делился на добро и зло.
В ассортименте была квашеная капуста и картошка, первая слишком отдавала тухлыми носками, второе уже ничего, почти достойно, только уже надоело. Запивали кока-колой. Сейчас я почти уверен, что вначале мы пили виски. Ибо честный русский человек никогда не закусывает напитки, слабее 40 градусов.
Разговоры вели разные. От метафизики, до материализма. Политикой мы начинали, продолжали вещами уже более деликатными, такими как сущность и оправданность жизни, творческие планы, но всегда, абсолютно всегда дискурс заканчивался женщинами. Любая тема вела нас к противоположному полу. Эта была некая тайна закрытая мраком, мы сами уже не понимали, как разговор о том, что смерть неизбежна, может нас привести к тому, что мы в большей или меньшей мере тоскуем об утерянной любви.
…
Такие разговоры, поиски нитей происходящего, всегда мне напоминали действие рытья. Человек роет, откидывает землю, углубляется в почву, вонзает свои пальцы в глину, сознавая влажность и жесткость вещества. И даже на небольшое мгновение, кажется, что в этом есть какой-то смысл, какая-то тайна, которая будет раскрыта, ты думаешь, что роешь котлован для будущего, для торжества существования, но не замечаешь, что кроме земли, тут ни черта нет. В итоге, котлован оказывается обычной могилой. Собственно, об этом и писал Платонов.
…
Ближе к ночи к нам присоединился ещё один товарищ. Я его не видел года три или четыре, может даже больше. Пути часто расходятся, но он был неплохим человеком, в какой-то мере даже трагичным.  Кажется, он не пил, но поддержал наш диалог, вставив между репликой «налей ещё» и «слово определяет сущность вещей, а не наоборот» какую-то теорию относительно туннеля мыслей.
…
Проснувшись утром, мы собрались и проводили товарища к вокзалу. Он уезжал в какой-то далекий башкирский город, где он жил и работал. Я смотрел на его спину и понимал, что я его вряд ли ещё когда-нибудь увижу. Может мне будет лет тридцать, ему ближе к сорока, и мы пересечемся, но… это была непонятная муть, муть неизвестности, будущего. Мы попрощались с ним и пошли снова в магазин за портвейном.

Шел третий день как я пил. Мысли окончательно пришли в искомое состояние. Я начал обманываться, верить в надежды. Я говорил о том, что хочу снять фильм, что пишу рассказ, который до сих пор не могу закончить. Мир становился проще, и тем прекрасней было наблюдать за рассветом за окном, как солнце блестит меж серых домов. Мне даже было не стыдно ходить в магазин за очередной бутылкой портвейна за восемьдесят рублей. Лицо продавщиц выражало удивление, но я был вынослив в этом плане.  Я написал каким-то дамам. На странице встреч концерта «ночные грузчики», я наткнулся на одну девушку, она показалась интересной. Она согласилась встретиться, и мы пошли с ней гулять. Я выпил перед этим. Она была не местная, и я пояснил ей некоторые правила уральской обыденности, почему у нас везде есть магазины алкогольной продукции, почему Пастернак был свой человек. Но она не согласилась ехать со мной на мотовилиху, что и было, наверное, правильно. Ей нравились наркотики, она читала Берроуза, я был против всего этого, я был проще. Мне хватало алкоголя и Достоевского. Мы ещё немного побродили, прошлись по мосту, который выходил из города и уходил в Краснокамск. В итоге я уехал на площадь дружбы один.
Мы пили, пили, пили.
Я не стал писать своей бывшей девушке. Тот мост сгорел, исчез, после него остался только призрак прошлого, который приходил ко мне тревожными снами, совестью после эякуляции, отражением в зеркале, когда я оставался один.
Я так и не был уверен, для чего я приехал сюда. Для чего терял свою жизнь в Чайковском. Для чего писал, делал нелепые встречи. Для чего пил.
Время пришло. Надо было уезжать. И вот я сижу в автобусе. Я не занялся сексом на улице монастырской, не пролил желчь жизни на перила набережной, глядя, как Кама течет в неизвестность, уходя за черные холмы. Не занялся сексом на улице Чернышевского, на высоте двадцати этажного здания. Я даже не обнял тебя. Не поцеловал. Я не был с тобой в новостройке на улице Плеханова, недалеко от магазина "март". Я был один, спал один, бодрствовал один. Я даже не знаю, кто ты. Все это миф, который останется позади, в огнях токсичного компроса, в дорогих машинах, на кафедрах университета, куда меня не взяли. Счастье, жизнь, любовь - это всего лишь воспоминания о пьянке и недорогом портвейне.
Дома меня ждет дорогая. Кажется, я совсем о ней забыл. Я вернусь и обязательно её обниму, и все у нас будет хорошо.
После шума и ярости большого города, в тесном и тихом городе кажется страшно. Страшно внутри от пустынности улиц, от пустынности дорог. Было уже поздно, когда я приехал. Автобусы уже не ходили. На такси у меня не было денег. Я пошел пешком. Есть время подумать, осмыслить все произошедшее. Если я понимал когда-то, зачем я туда ехал, то сейчас я боюсь понимать это, ибо там более пустынно, чем здесь, более одиноко и безутешно. Здесь страшно, но там невозможно.
На следующий день написала Настя, сухим и неприветливым слогом, что надо встретиться.  Хорошо, подумал я, конечно. Уже тогда я знал все. Знал и чувствовал. Даже когда уезжал, в её взгляде я видел прощание навсегда.
Двадцать минут я стоял у магазина. Потом появилась Настя, выскочила из-за угла с совершенно бесстрастным лицом. Я нагнулся к ней, чтобы обнять её и поцеловать, но она отстранилась. Мы пошли в сторону аллеи, молча, бессмысленно молча, как чужие и незнакомые люди. Я знал, что она скажет, и поэтому сказал нет, когда она сквозь слезы попыталась что-то сказать. Не надо – сказал я. Но она остановилась, собралась с духом и сказала:
-Марат, я тебя не люблю, я ухожу к Саше.
Вот и все. Конец. Очередной тур де франц завершен.