Детство – краеугольный камень становления человеческой психики.

Пролог.  Сон.
Лиля шла по лесной тропинке, держа за руки мать и отца. Вокруг тропинки раскинулся чудесный кедрач. По могучим столбам вековых кедров и сосен скребли маленькими лапами белки. Откуда-то сверху монотонно куковала кукушка. По тропинке изредка пробегали посеревшие зайцы. Они не боялись троих взявшихся за руки людей. Останавливаясь и рассматривая этих странных существ с короткими ушами и почти без шерсти, зайцы спешили дальше по своим заячьим делам. Сквозь широкие кроны кедров просвечивало голубое небо, и солнечный свет полупрозрачными лучами падал на кусты, покрытые фиолетовыми ягодами-капельками черники. Грибы смущённо прятались от любопытного взгляда Лили под своими разноцветными шляпками. Цветы же, наоборот, словно улыбались ей и раскрывали объятия своих лепестков. Всё источало всеобъемлющую доброту и ласку. И светочем этой доброты была Лиля, доброе и наивное дитя, жалеющее всех и вся, готовое покормить с рук безжалостного хищника. Для неё это было привычным положением вещей: все любят друг друга и заботятся друг о друге. Довольная этой мыслью, Лиля с семьей шла дальше.
Кедрач, тем временем, сменился густым и мрачным ельником. Упитанные грузди и подберёзовики сменились обманчиво-привлекательными мухоморами. Напряженно заухал филин. В посеревшее небо периодически взлетали дрозды. Потрескивал дятел. По бокам всё чаще и чаще стали попадаться гниющие пни. Лиле эта картина не казалась страшной. Её доброе сердце не отталкивало некрасивые вещи. У себя во дворе она прослыла у местных ребят странной, когда приласкала старого и облезлого одноглазого кота. Но для нее в этом не было ничего странного. Она не понимала, что может быть странного в том, чтобы проявить ласку и заботу к тем, кто в ней нуждается. Но одно тревожило Лилю: её отец начал спотыкаться.
Лиля озиралась по сторонам. Папа отставал всё сильнее. Туман вокруг него сгущался. Лиля торопила его, но он, словно не слыша, шёл всё медленнее и медленнее. Она начала дёргать маму за подол платья: «Мама, мама, что с папой! Почему папа ушёл?». Мама ответила что-то невразумительное, вроде «Папе пора» или «Папа устал», но Лиле этого хватило. Она всегда старалась верить, что всё будет хорошо.
Лиля с мамой уже не шли по тропинке, а пробирались сквозь дебри. Вокруг было слышно пение какой-то странной птицы, напоминающее токанье  тетерева. Неприятно пахло сыростью и гнилыми шишками. Изредка попадались трупы белок и землероек. Нечаянно Лиля наступила на сухую ветку и вверх с оглушительным карканьем взлетела  стая ворон. В почти молочном тумане Лиля различала быстрое движение, окружавшее их с мамой. Это заставляло её сильнее сжимать мамину руку. Она заметила, что мама исцарапана ветками и идёт, прихрамывая. Сквозь деревья всё чаще прошмыгивали серые тени. Изредка Лиля оглядывалась на откуда-то раздававшееся утробное рычание, но успевала заметить только отблеск хищных глаз и серую, клочкастую шерсть. Она поняла, что их окружают волки. Мама остановилась, и Лиля взглянула на неё умоляющим взглядом. Хищники собрали вокруг них плотное кольцо. Они хищно рычали и скалили пасти, полные острых, жёлтых клыков. Кольцо становилось всё плотнее.

Часть 1.

Лиля проснулась, сама не понимая, от чего. Она подошла к окну и начала смотреть на звёзды. Наваждение как будто смыло ручьём лившегося из окна лунного света. Несмотря на её агорафобию, звёздное небо всегда завораживало её. Лиля очень любила в эти редкие моменты ночного бодрствования смотреть, опёршись локтями на подоконник, на эту заполонившую все небо смесь шёлковой темноты и голубых огоньков. Она еще не знала, что звёзды – это огромные облака раскалённого газа, но для неё они уже были чем-то метафизическим и непостижимым. Их красоту она ощущала не так, как ощущает ребёнок цветок, который срывает и радостно приносит матери, а как что-то, что вызывает поистине Тютчевские переживания, заставляя держать этот всплеск эмоций внутри себя.
Уже отвернувшись от подоконника и почти дойдя до кровати, Лиля бросила ещё один взгляд блестящих глаз на ночное небо. Этот взгляд был символическим актом прощания с чем-то, что можно созидать только в особые, редкие моменты, которые всегда хочется немного продлить. Она легла на кровать и вдруг поняла, почему она проснулась. За дверью, в гостиной, родители о чём-то разговаривали. В голосе матери чувствовалась тревога, а в отцовском – оттенки стыда и отчаяния. Любопытная Лиля прокралась к приоткрытой двери и, сев на корточки, стала слушать:
- Юра, что ты хочешь этим сказать, хватит ходить вокруг да около!
- Войди в моё положение, Арина, и дай мне сказать. От того, что ты будешь торопить меня, лучше ни мне, ни нам всем не станет, – интонации отца были, как всегда спокойными.
- Я не тороплю тебя, милый, но я вижу, что ты никак не можешь сказать всё прямо.
- Это трудно.
- Всё будет хорошо, Юра, - у мамы всегда очень убедительно получалось произносить эту фразу. Вкупе с её сильными, но добрыми чертами лица и мягким голосом эти слова превращались в чудодейственный успокаивающий бальзам. – Я не стану на тебя злиться.
Отец подавленно вздыхает и прокашливается.
- Прогорел я.
Лиля не поняла, что имел ввиду отец, но, представив отца в виде догорающей в печи деревяшки, занервничала и начала отгонять эту мысль. Родители, тем временем, продолжали разговор. Лиля услышала грустный и подрагивающий голос матери:
- Как прогорел? Совсем?
- Совсем. Окончательно. Ещё и по аренде задолжал.
После чего, как Лиля поняла по шуршанию домашних свитеров, мама обняла отца. Она ещё пару минут сидела у двери, вслушиваясь в гнетущую тишину, прерываемую всхлипами убитого новостями папы, которые встревожили её ещё больше. Папа никогда не плакал. Когда хоронили бабушку, мать Юрия, Лиля с мамой плакали навзрыд. Юрий прижимал их к себе и с выражением меланхоличной задумчивости на лице смотрел на фотографию на мраморном надгробии. Когда гроб опускали, он подошёл к могиле, встал на одно колено и лаконично произнёс: «Спасибо, мама. Большое спасибо». Затем, без единой слезинки он встал и стоически держался в течение всей процессии. Звуки отцовского плача сейчас, на фоне каких-то сложных и непонятных слов, казались Лиле тревожным предзнаменованием. В ту ночь она долго не могла заснуть.

На следующее утро Лиля уже забыла о том, что слышала, думала и ощущала вчера ночью. Она отлично умела забывать тревожащие её мысли.  Бывает так, что когда забываешь о какой-нибудь плохой мысли, тебе начинает казаться, что её и не было вовсе. Вот и Лиля в тот раз забыла о ночном разговоре родителей и провела весь день, смотря мультики по телевизору, играя со своей любимой игрушкой ¬– чёрным плюшевым котом по имени Лапа, имя которого Лиля, ещё не умевшая произносить все буквы, звала Япой, рисуя всё, до чего дотягивается её широкое воображение, и остальными вещами, которыми дети занимаются в её возрасте.  Лишь одно вселяло смятение, маленькой чёрной кляксой запятнавшее её безмятежность – мама весь день говорила по телефону с какими-то подругами, дальними родственниками и прочими людьми, которых Лиля не могла опознать по телефонным репликам мамы. После каждого звонка мама становилась всё грустнее. Когда Лиля звала её играть, она не отказывала ей, но была какой-то отстранённой, что было необычно для женщины, которая любила играть с дочкой в монополию едва ли не больше, чем сама дочка. Она засматривалась куда-то в окно, забывала, что наступил её ход и часто путала фигурки. Пару раз любившая побеждать в играх хитрая девочка использовала это, чтобы незаметно поставить дом на свою собственность, но она отчётливо понимала одно: с мамой что-то не так. Порой мама просто сидела на диване и задумчиво разглядывала узоры на ковре. Тогда Лиля подбегала к маме, садилась к ней на колени и пыталась её развеселить, хватая её за щёки, обнимая её руки и дёргая за волосы. Мама улыбалась ей, но Лиля видела в её глазах что-то такое, что делало её улыбку сардонической. Поиграв с мамой какое-то время, Лиля снова убегала в свою комнату рисовать и играть с Япой, а мама снова бралась за телефон и подолгу говорила, меняя интонации и выражение лица. Так прошло несколько дней, прежде чем случилось то, что Лиля назвала «папа заболел».

Часть 2. Папа заболел.

Отец приходил с работы уставшим. У него появились мешки под глазами и грубая сероватая щетина. Его лицо выражало безразличное отчаяние. Когда он приходил, мама уводила Лилю в её комнату, а сама уходила с отцом на кухню. Там они подолгу о чем-то говорили, и было слышно, как время от времени отец срывался на крик. Когда отец был таким, мама всячески старалась не подпускать к нему Лилю с её любознательными расспросами, уводя её то играть, то помогать на кухне. Укладываясь спать, Лиля засыпала маму вопросами: «А почему папа молчит?», «А почему папе грустно?», «А почему у папы глаза синие?» и многим другим. Устало вздыхая, Арина целовала дочь в лоб и своим успокоительным тоном отвечала: «Папа просто заболел», а затем читала ей на ночь. Арина уже давно не читала Лиле сказки, которые казались ей скучными. Несколько недель назад  Лиле приглянулось творчество Паустовского. Слушая мамин голос, воспроизводящий поистине живые описания природы средней России, она засыпала в считанные мгновения. Арина всё ещё читала ей, но она уже была где-то в глубине своего воображения, где живописные картины оживали, приветливо зовя её к себе. Убедившись, что Лиля спит, она целовала её в лоб, заботливо укрывала одеялом, откладывала книгу и возвращалась к отцу.

Лиля очень любила своего отца, как и он — её. Они оба это знали, но их взаимные проявления чувств были более умеренными, чем между мамой и Лилей. Он редко принимал участие в настольных играх, так полюбившихся его жене и дочери, и, когда они играли на большом ковре в зале, обычно смотрел телевизор, время от времени поглядывая на своих домочадцев взглядом, полным этой мужественной теплоты, суровой, но искренней. Выходя на балкон покурить во время рекламной паузы, он останавливался около них, смотрел с пару секунд на картонное поле «Монополии» и, усмехаясь, спрашивал «Ну что, кто побеждает?». Лиля в то же мгновение взметала руку вверх и гордо заявляла, что побеждает она, независимо от того, было это правдой или нет, а мама, смеясь, гладила её по голове. В такие моменты Лиле становилось очень уютно, словно она завернулась в тёплое одеяло после ванной.

О работе отца Лиля не знала практически ничего. На вопросы сверстников во дворе и в детском саду она отвечала, что папа — бизнесмен, хотя представления о том, что это значит, не имела. Она понимала, что квартира в достаточно хорошем районе и довольно богатая обстановка — результат папиного труда, но о самом труде она тоже ничего не знала. Разные мультфильмы дали ей собирательный образ бизнесмена — толстый, усатый мужчина во фраке и цилиндре, вечно курящий сигары и носящий на носу странные очки без оправы, которые мама назвала пенсне. Такому образу отец ничуть не соответствовал, но Лиля видела это скорее как исключение из правила. Она знала, что работа отца была трудной и старалась не докучать ему, в чём ей помогала мама, но иногда он сам приходил к ней, садил к себе на колени и слушал, как она с задумчивым выражением лица перечисляет всё, что она делала весь день до мельчайших деталей.

Отец был предсказуемым. Практически никогда не было такого, что его посиделка в баре с коллегами и возвращение домой опьяневшим становились внезапными. По его действиям и словам всегда было понятно, что у него на уме и чего он хочет. Это значительно упрощало семейные отношения и избавляло его от многих ссор с женой. Он никогда не держал секретов от жены и дочери. Этому во многом способствовал довольно выносливый характер матери. У Юрия и Арины за время отношений появился некий симбиоз этих полезных черт характера. Арина знала, что у её мужа нет к ней секретов, а Юрий знал, что жена не будет винтить его за свойственные мужчинам проступки. Их ссоры, когда таковые бывали, никогда не проходили на повышенных тонах. На Лиле это отразилось положительно, хоть она и воспринимала это, как данность.

Тем временем, отец становился всё мрачнее. Он стал больше курить и чаще возвращался домой пьяным. На вопросы Лили о том, почему исчезли так любимые ей, но довольно дорогие голландские вафли он до грубости кратко отвечал, что просто забыл их купить. Несмотря на то, что лишений Лиля не застала, её нельзя было назвать избалованным ребёнком, поэтому к исчезновению любимого лакомства она относилась с пониманием и не капризничала, пусть и в душе у неё оставалась грустинка от обманутой надежды на любимые вафли. Её гораздо больше беспокоил сам отец. Она очень хотела помочь папе и постоянно вилась вокруг него, звонко смеясь, залезала к нему на колени и загораживала собой экран телевизора. Вопреки своему обыкновению, отец, привыкший удовлетворять нужду дочери во внимании, просто просил её уйти к себе в комнату и самое ужасное для неё – не мешать. Когда он так говорил, сердце Лили заполнялось чувством обиды и непонимания, сходным с тем, что ощущает человек, когда ему в грубой форме отказывают принять подарок. После задумчивого сидения у себя на кровати и перешёптываний с Япой, обида в сердце ребёнка сменялась сочувствием. Лиля любила своего отца.