Глава 5

Глава 5

Утро воскресенья всегда особенное, даже если ты безработный. Колонки выплевывают одну за другой грустные романсы начала XX века, солнце карабкается по крышам однотипных серых домов и острыми пальцами царапает предметы обстановки в однокомнатной квартире, облизывает обои в цветочек и уже дышащий на ладан чайник, хватается за трещины в стекле пузатого сервиза, и, наконец, добирается до вытянутых волосатых ног в черных тапочках. Артур тупо смотрел в окно, на пустующую улицу.

Ему, не выспавшемуся, небритому, но получившему своевременную дозу никотина, стало вдруг открываться, что мир несовершенен. По крайней мере, всё стало полной противоположностью тому, как он считал, когда только открывал первую взятую у дяди Миши книжку. Тогда он, пораженный масштабами знаний, которые открывались перед юным взором, был уверен, что всё-то теперь ему будет ясно. Что мир — это некая четкая схема, которую нужно понять. Что «одно из другого следует прямо и просто, что всё течет и уравновешивается», как увещевал бедный Иван Карамазов. И если требуется (а это требуется), то всякую деталь мироздания можно уяснить какой-то книжкой. В крайнем случае, найти книжку, которая будет пояснением к другой, и тогда-то всё станет на свои места. Или спросить у человека знающего. Или заглянуть в интернет.

Но теперь, в шесть часов июльского утра, он, Артур Свердлов, объяснил самому себе, что человеческий мир не поддается никаким объяснениям, и что всегда остаются какие-то смутные, белые пятна, и пока идешь к одному, появляется другое. И даже не то что бы не было смысла их разоблачать. На это просто не хватит отведенных человеку лет, как бы усердно ты не просиживал штаны в библиотеках и за экраном компьютера. И так эта несмазанная, кривая машина под названием «мир», будет без чьего-либо внимания пыхтеть, поглощать по непонятному принципу людей, эпохи, знания, мотивы, цели, и вываливать пережеванными в неподдающемуся логике порядке.

К сожалению, единственный пример, за который он мог ухватиться, был любовью. Буквально пару недель назад Артур уверял себя, что влюблен в эту несчастную Лисичку. А теперь он сидит на немного покосившемся от времени стуле на старой кухоньке, потягивает зеленый чай, раздувает ноздри, и ему нет никакого дела до того, как она к нему относится, да и как он сам к ней относится. Осталось только какое-то болезненное участие за её жизнь. А что на этот счет говорят книги? Дают они четкое определение любви? Да хрен там плавал. Каждый автор стремится доказать, что он-то знает о любви больше всех, причем с этакой скромностью, со снисходительной усмешкой. А если собрать всех в кучу и заставить говорить о любви, получится такой нестройный гул, что и говорить об этом нечего. Пока что Артуру больше всего нравилось объяснение чувств, которое выдал дядя Миша:

«Ты, — сказал он на крылечке дома, — когда любишь, о себе напрочь забываешь. Вот думал о себе, а теперь не о себе думаешь. О какой-то там цаце, которая, может, знать о тебе не знает. А она для тебя дороже целого мира, ты её увидал, и сердечко сразу — цок-цок-цок…»

«Вот Дима дурак, — думал Артур, разглядывая пальцы ног, — все пытается в какой-то механизм всемирный вписаться со своими веществами и полезной информацией. Кому он там нужен? Он сам себе там не нужен. Да у него хоть цель есть…»

Артур немного покривил душой — у него цель тоже была. Он чувствовал краешком подсознания, что всё равно хочет и может добиться Лисички и хоть чуть-чуть узнать, чего он ждал, и чего ему ждать дальше.

На этом его поток мыслей разбился о твердь стола в красной скатерти. На столе громоздились предметы в следующем порядке: пустая бутылка «Коффа»; три грязные вилки; раскрытая на середине «Критика чистого разума», даже на взгляд сухая и черствая; половинка лимона; тарелка с недоеденным омлетом; салфетница без салфеток. Артур не помнил, зачем встал так рано, но решил занять себя на утро уборкой бардака по всей квартире.

Прервал это благородное занятие звонок телефона.

— Спишь? — спросил Дима.

— Я занят, — сказал Артур, с сожалением глядя на швабру в руках.

— Тут Лисичке плохо, я к ней еду мимо тебя. За тобой завернуть?

— А что с ней?

— Да откуда я знаю, вчера пили, ночью домой поперлась, сейчас звонит. Через слово стонет и кряхтит. Короче, если ты со мной…

— Я с тобой.

— Выходи к парадной через пару минут. Я с Ирой.

Артур натягивал джинсы и напряженно вспоминал, что это за Ира и почему она в шесть утра ездит с Димой. Подумал, купить ли пива. Он не пил уже несколько дней. Решил, что купить, вытащил из бумажника пару смятых купюр и покинул квартиру.
Ира сидела на переднем сиденье, растрепанная, по-утреннему прекрасная, заражающая своей цветочностью даже грубую натуру Димы. Он сидел, расплывшись в улыбке, как чеширский кот, и не сразу ответил на приветствие Артура.

— Ира — Артур. Артур — Ира.

Он кивнул.

— Нам на техноложку. Живет с родителями, но они сейчас уехали, и проследить за этим ребенком некому. Я взял аптечку. Ира — медсестра. Она чего-нибудь посоветует.

— А ты откуда, Ира? — спросил Артур, застегивая ремень, — вы с Димой встречаетесь?

Он не услышал ответа и поднял голову. Они целовались. Артур кашлянул. Зажегся зеленый, Дима с неохотой оторвал сухие губы от своей пассии и надавил на газ.

— Ладно, ответа не нужно, — сказал Артур, — как у тебя с курсами нейростимуляторов?

— Ооо! — сказал Дима.

Остаток пути они провели в тяжелой сети из фактов, советов и историй о препаратах, которую Дима плел с неистовой вдохновенностью, иногда прерываемый возмущенными возгласами своей возлюбленной медсестры. Замелькали улицы, пародирующие законсервированную далекую эпоху. Поворот, одна из Красноармейских улиц, щебетанье птиц, пустой тротуар. Не соответствующая внешнему лоску парадная и не менее забавная лестничная площадка. В трещине в стену вставлены окурки фильтрами наружу, как кладка из бревен. Один — от «Парламента», что немного добавляло Петербургской аристократичности этой картине.

— Лисичка! Лерка! — Дима застучал по двери. Через минуту Лисичка, сгорбленная и жалкая, пустила их внутрь.

— Господи, что это тебя так перекосило, — сказал Артур и подхватил её правой рукой. Лисичка благодарно кивнула, и они вчетвером прошли в спальню.

Сзади слышалось беспрестанное щебетанье Иры:

— …и вот она меня хотела выгнать, просто потому что этот мудак на меня настучал. Вот люди бывают! Ты за ними носишь утки, поправляешь одеяльце, делаешь анализы, как заботливая мамочка, а тебе такой монетой платят…
 Лисичка легла обратно на диван, уткнулась в мятую подушку и простонала.

— Ира? — неуверенно сказал Артур.

— Да. Да, сейчас.

Она подошла и стала щупать живот Лисички.

Артур и Дима вышли на кухню.

— Мне потом надо кое-куда заехать, — сказал Дима, хватая арахис из стеклянного блюдца на столе, — останешься с ней, проследишь.

— Намекаешь на что-то?

— Да нет. Артур, не надо везде намеки видеть. Намеки — это для подростков и мечтателей.

— Однако ты меня дернул в шесть утра из квартиры, чтобы я один в результате посидел с Лисичкой.

— Ну ладно, ладно… Я просто подумал, что у вас будет шанс, ну, как это. Сблизиться.

— Вот спасибо. Ей не сближаться надо, а хорошего врача.

— Да я не думаю, что это серьезно, Артурка. Пошли проверим, что там.

Он зашел обратно; Ира сидела на краешке дивана, сложив руки, как Гаутама Будда, и настойчиво и тихо говорила:

— Лерочка, давай вызовем скорую. Я не могу точно поставить диагноз. Скорее всего — желчный рефлюкс на фоне гастрита. Или что-то подобное. Нужно скорую, милая, тебе же потом легче будет.

— Господи, я не хочу никаких скорых! Я ненавижу больницы. Я ненавижу лечиться. Я ненавижу этот город. Я все, блядь, ненавижу. Просто дайте мне полежать, все пройдет. И дайте каких-нибудь таблеток, я всё сожру.

— А что ты вчера пила, Лера? — сказал Дима.

— Пиво. Ты же помнишь.

— Нет, хорошо, тогда так — что ты пила до пива?

— Вино?

— Вино, а между вином и пивом у нас был перерыв, в котором мы пробовали дорогой ликер. И где-то посреди этих дегустаций ты бегала за сидром. Помнишь? В тот магазин старый.

— Припоминаю.

— Причем сидр ты пыталась смешивать с вином, и, хотя тебе не понравилось, ты допила, «чтобы не пропадало зря».

— Ой… опять ты нудишь. Дима, мне и так плохо… Уйди. Уйди, говорю! Еще дальше, чтобы я твоего пиздежа не слышала даже. Там и стой. Ох, господи… Больно.

— Так, — Ира убрала смартфон и погладила Лисичку по голове, — алкоголь тут вряд ли причина. Ты вчера много ела, милая?

— Дохера. Мы же в баре…

— Ну всё, понятно. Ничего опасного, не бойся, но тебе нужно проблеваться.

— Ох, мать, — Лисичка тяжело вздохнула и оперлась на плечо Иры, — веди в ванную.

После пяти минут страдальческих звуков со стороны коридора Ира вернула Лисичку в более или менее порядочном виде; она даже не горбилась и осмысленным тоном попросила воды.

— Артур, — сказал Дима, — иди заливай ей полный бак воды, а нам пора бежать. Ира, тебе ко скольки?

— Лучше к девяти, можем по пути заглянуть в… — доносилось уже из прихожей. Артур словно бы всем телом почувствовал, что остался наедине с Лисичкой. Хлопнула входная дверь, отзвенели цепочки замков, форточка закрылась с неприятным стуком. Из комнаты вдруг выкачали весь воздух, и Артур поспешил встать за водой, чтобы не оставаться наедине с несчастной Лерочкой.

«Трус! И слабак!»

Главное, не слушать внутренний голос. Это не он сам, это его недавно появившаяся потребность в самобичевании приобретает любые формы, чтобы довести его до белого каления. Не думать об этом. Делать, что повелевает сердце.

«Сердце не может повелевать, — раздался в голове насмешливый голос Димы, — это просто орган перекачки крови, мышца, кусок мяса. Повелевает твой мозг. Вернее, ты сам. Всё остальное — херня для девочек».

Со злости он перелил воды в стакан и расплескал себе на грудь.

— Лера, тебе принести еще что-то? — спросил он немного дрогнувшим голосом. Сейчас она впервые за долгое время обратится только к нему.

Это будет реплика, которая выдаст, как ему казалось, всё — её отношение к нему, всю её потаенную сущность, это будет не просто обмен пустыми фразами, а серьезный вербальный контакт, начало для чего угодно — или конец. Сейчас. Вот эта фраза. Ну же, слишком долго!

Наконец, сквозь весь мир звонкой струной:

— Посмотри, там осталось пиво?

И что это? Это «да, я готова идти с тобой на контакт», это «ты недостоин ничего, кроме как таскать мне пиво», это «я даже не хочу серьезно с тобой говорить»? Господи, как же это глупо!

— Пиво? — неуверенно переспросил он, замерев в пахнущем хлоркой коридоре, — ты серьезно?

— Абсолютно. Я хочу немножко пива.

— Нет, Лисичка, — он зашел в комнату и протянул ей стакан воды, — никакого алкоголя я тебе давать пока не буду. Твой организм сейчас как китайская фарфоровая игрушка, я даже не знаю, как он работает, а ты предлагаешь мне залить туда этой забродившей мочи.

Лисичка засмеялась, и в её взгляде проскользнули какие-то теплые пледы, горячие кофеи и… и дешевое пиво.

— Ну давай хоть покурим.

— Хорошо. Только сильно не затягивайся.

— Какой ты стал заботливый! Пошли.

Они вышли на балкон, но там оказалось неудобно стоять, и они вернулись в спальню.

— Ладно, курим здесь, — воодушевленно сказала она, — я в таком состоянии, что готова выслушать даже вопли мамы сегодня вечером.

Они посмотрели на пачки друг друга. Лисичка обменяла один свой «Кент» на классический «Мальборо» Артура. Они прикурились от спички и затянулись одновременно.

— От зажигалки, — сказал Артур, выдохнув, — остается неприятный привкус в дыме. Настоящие ковбои прикуриваются от спичек, причем не от головки. Она очень вредна, сера и прочие ужасы. Нужно ждать, пока пламя достигнет щепки, и прикуривать уже от неё.

— Я уже и забыла твою речь.

— Что в ней особенного?

— Вот сейчас. Ты не говоришь, а читаешь по бумажке. Причем с таким… я не знаю. С такой добротой, что ли, с юмором. Тебя приятно слушать.

По правой руке — мурашки. Она совсем рядом, можно чуть наклониться вправо и коснуться её теплой щеки и копны рыжих волос. Он вдруг вспомнил Колю. Ни к чему, просто вспомнил его острое лицо и приподнятые в вечном ледяном недоумении брови. Николай, конечно же, а не Коля. Вот он бы сказал: «Дурак ты, Артур. Хватай её, пока тепленькая. Ждешь, пока тебе сами будут на член садиться?»

Артур рассмеялся вслух. Лисичка обернулась.

— Да я ничего, — сказал Артур, — просто вспомнил одного…

— Да поцелуй меня уже, — сказала Лисичка.

Она, оказывается, держала его за щеки. Он не мог сопротивляться. Не физически, а психически. Его тянули тысячами ниточек, его холодные губы — к её горячим. Причем немного неверно. Если так прямо и двигаться, то можно не состыковаться и попасть в щеку. Веки сами закрылись. Они состыковались без зазоров. Мгновенно.

Потом ещё какие-то странные минуты страсти и елозанье руками. Он задыхался в её цветочном запахе, смешанном с сигаретным дымом. Он не мог вдохнуть и только раздувал ноздри, как утром на кухне. Всё — в черной мгле. Только тактильные ощущения. Господи, этого не может быть. Это же Лисичка. Вот он стоит, глупый, чуть ли не налысо бритый, неловкий, за стойкой бара, а она с убийственной насмешкой смотрит ему прямо в глаза. А вот он её засасывает, на её собственном диване, по её собственному желанию. Он добился. Почти.

Её волосы росли настолько густо, что, когда он запускал руку в них, ему казалось, что он обхватывает какую-то упругую подушку. Её губы…

АГГГ-А!

Привет, Мартин Иден! Как ты вовремя кристаллизировался прямо посреди головы!

Артур открыл глаза. Он не мог их больше держать закрытыми, как будто бы он долго задерживал дыхание. Он смотрел прямо ей на переносицу. У неё чудесные ресницы, это само собой. Но, черт побери, она вообще что-то из себя представляет?

Ему стало тут же очень стыдно за эту мысль, и, то ли из-за неё, то ли из-за этого резкого стыда он отнялся от её губ. Лисичка восприняла это как логичное завершение лобзаний и улыбнулась. А он не улыбался. Он вообще забыл, как выражать эмоции, и не представлял, в какой гримасе изогнулись мышцы его лица. Всё, о чем он думал — господи, как же будет плохо, если они, Артур Свердлов и Валерия Синицына, переспят. И ещё — что надо осторожно докурить сигарету, оставшуюся в пепельнице. И сквозь эти две тягучие мысли он смог выжать из себя:

— Так, может это… кинчик посмотрим?

Через несколько секунд, как со дна глубокой пропасти:

— Серьёзно?

— Абсолютно, — сказал он.