Глава 1

Если бы история, которую я собираюсь рассказать, произошла в те времена, когда выражение «условно осужденный» ещё не приобрело другой смысл – то есть, до событий, прозванных вдохновенными жёлтыми СМИ генетической революцией, повествование, как это было модно, началось бы с рассказа о матери главного героя. Рискну так его начать и я, обречённый на неудачу, потому что мать в жизни Липатова сыграла только эпизодическую роль.
Не сказать, чтобы она повлияла на формирование его личности, потому что Липатова от неё забрали сразу после того, как он родился, не без её горячего содействия. Она была его матерью и всё. Не думаю, что ошибусь, если скажу, что и этого с неё было достаточно.
Беременность её была из тех, которые в наше время не называются поздними только из политкорректности. Годы матери Липатова – скорее всего, известной вам под другой, настоящей фамилией: помимо того, чтобы рожать уродов, эта женщина не без пользы для общества строила карьеру в одной из противоречивых и публичных сфер с тем рвением, с каким иные строят любовь… так вот, годы матери Липатова, представляющей собой выдающийся образчик современной косметологии, стремились к сорока.
Находясь по служебной необходимости в чужом неблагополучном государстве, она, тем не менее, обрадовалась признакам беременности и делала всё от неё зависящее в лучших традициях суеверных российских женщин. То есть, смотрела на всё красивое (это было сложно: неблагополучное государство красотами совсем не изобиловало), не вязала (это было легко: вязать она никогда и не умела). Липатов кувыркался в околоплодных водах под звуки классической музыки, в счастливом неведении насчёт своей дальнейшей судьбы.
Авиаперелёту на родину лелеемый плод не подлежал под угрозой выкидыша. Местной медицине мать Липатова не то чтобы не доверяла, но считала, что у её малыша должно быть всё самое лучшее. Аборигены, выглядевшие тем неухоженней и диче, чем большая чистота и стерильность окружала их на рабочем месте, в частности, в оазисах здравоохранения в пустыне, из которой неблагополучное государство состояло на три четверти, в представления о лучшем не вписывались.
Неудивительно, что она попала на приём к врачу уже после того, как сберегла Липатова от отторжения измученным двадцатью лет фертильности нутром, которое нет-нет, да и кровило в первом триместре, как подошла к концу командировка и выжженная солнцем грязноватая столица страны третьего мира растаяла под крылом самолёта.
Со скандалом отказавшись на границе от положенных карантинных процедур, мать Липатова отлежалась дома, жалея себя, и гордо понесла в консультацию выдающийся живот. Она ещё не знала, что настоящие испытания ей только предстоят.
Никто ни пропустил её в кабинет вперёд себя, ни уступил места на банкетке, потому что вся очередь была оснащена не менее крупными круглыми животами. У одной из беременных ногти на ногах были накрашены вызывающим бирюзовым лаком. Мать Липатова ощутила укол зависти. Сама она уже не могла дотянуться до ступней, чтобы сделать педикюр – мешал такой драгоценный живот.
Она поймала себя на мысли, что хочет бросить в щебечущую толпу что-нибудь сварливое, в духе советских акушерок, тех, которые приговаривали над роженицами: «Ну что ты орёшь? Как ноги раздвигала – не орала», но не смогла ничего придумать и почему-то обиделась. Против воли она подумала, что уже не так молода, как привыкла считать.
Размышления прервала возмутительно белобрысая голова, выставленная в коридор с вопросом:
— Кто на двенадцать пятьдесят?
Мать Липатова поспешила в кабинет и с неудовольствием отметила, что белобрысая голова приставлена к обтянутому коротеньким халатиком телу, будто сошедшему с экрана, на который транслируется порно «Врачи. Медсёстры». Что понимала эта смазливая сопля, из вида которой недвусмысленно следовало, что рожать он соберётся не раньше, чем начнёт стариться? Забыв о том, что она и сама в молодости не торопилась использовать репродуктивную функцию по прямому назначению, мать Липатова отвернулась к врачу.
Врач тут же потребовала обменную карту и отчёт о гинекологическом анамнезе. Вопросы оскорбляли до глубины души. Сколько ей лет, когда она начала спать с мужчинами, сколько мужчин у неё было в тот период, когда предположительно был зачат Липатов? Не ваше собачье дело!
— Я только в прошлом году проходила полный медицинский осмотр, что ещё вам от меня надо! – кричала она.
Болела спина после стояния в очереди. Отекали ноги, и невозможность носить каблуки лишила половины уверенности в себе. Ей не хотелось забираться в изуверское кресло и что-то объяснять. В конце концов, это она пришла за тем, чтобы ей сказали что-то лёгкое, радостное, выразили восхищение её грядущим материнством, а почему бы и нет.
Беременность, тем временем, перевалила далеко за середину, и были упущены все сроки не то что аборта, но и плановых УЗИ с анализами.
В процедурном кабинете взяли целый шприц крови и направили в лабораторию, чтобы определить, не замечен ли Липатов в физических и ментальных пороках развития. Мать решила, что это простая формальность, и, немного поплакав от жалости к себе, твёрдо решила в консультацию впредь не обращаться.
Каково же было е удивление, когда до неё дозвонились по оставленному впопыхах номеру и настоятельно предложили зайти. Настоятельно, но без ставших привычными хамских ноток в голосе.
Предчувствуя нехорошее, мать Липатова обречённо вернулась в консультацию. На стол легли результаты анализа.
— Что с моим ребёнком? – воскликнула она. Замутило от нарастающего ужаса. – Он что, болен?
Можно было сказать и так. Пряча глаза, врач растолковывал что-то о поведенческой патологии, скрывающейся за составленным из латинской буквы и нескольких цифр эвфемизмом. Мать Липатова поняла только, что это несовместимо с жизнью в обществе и является абсолютным показанием к прерыванию беременности. На любом сроке.
— Но это же ещё не точно, я правильно поняла? – повысила голос она и решительно вытерла слёзы.
— Нет-нет, - отодвинулась врач. Она уже понимала, к чему идёт ситуация, и с тоской прикидывала, как бы вывести проблемную пациентку из-под своей компетенции. Очень уж не хотелось лишаться квартальной премии. – Тест позволяет определить по косвенным признакам предрасположенность к патологии. Чтобы поставить окончательный диагноз, потребуется забор околоплодной жидкости.
Когда мать Липатова вышла, беременные то ли расступились перед ней, то ли шарахнулись, как от заразной. Они, кажется, подслушивали под дверью.
И наплевать. Замаячившая впереди трагедия заставила будущую мать вспомнить, что она – не только не слишком молодая баба, начинённая не очень здоровым ДНК, готовым сдетонировать, достигнув полового созревания, но и личность, целеустремлённая и несгибаемая. Она помогала сиротам в сгорающей от СПИДа стране и вела переговоры в захваченном террористами здании. Она ещё поборется за своего малыша, как и не снилось этим девушкам с красивыми пустыми словами, шепчущимся у неё за спиной.
Для начала она перелопатила Интернет. Впервые она осознала, что генетическая революция – не просто параграф из учебника, в котором говорится о том, что преступность практически удалось победить, а профориентация вышла на новый уровень, но что-то, что имеет непосредственное отношение и к её жизни.
Она читала о трагедиях прошлого – о серийных убийцах, геноциде, жестоких экспериментах над людьми – и понимала, что всего этого можно было бы избежать, если бы тогда существовали современные технологии, позволяющие предугадать, что уровень агрессии зреющего в чреве плода имеет тенденцию к превышению нормы, утверждённой ВОЗ.
Что была в сравнении с ними психиатрическая экспертиза, в чём-то сходная с гаданием по внутренностям; что пятна Роршаха – кофейная гуща, и только…
Она читала форумы, на которых родители детей с патологиями с тревогой обращались друг к другу: Можно ли считать такое поведение ребёнка жестокостью по отношению к животным?», «Сын подрался», «Загорелась микроволновка. Боюсь подумать, что не сама по себе…» и боялись, боялись. Боялись, что чадо убьёт их однажды ночью. А ещё больше – того, что ювенальный службы сочтут, что нарушаются его права или он чересчур опасен для общества, и отберут его.
Мысли метались от беспомощной «Почему именно я?» до благородной «Я буду любить его даже такого». Конец им положила вонзившаяся в живот игла лаборанта. Ещё до того, как пришёл подтвердивший худшее результат анализа, осталось только чёрное отчаяние, не выражаемое в словах.
Мать Липатова закрылась дома и почти не реагировала на звонки с просьбами зайти к врачу – сначала сочувственными, затем требовательными на грани истерики. Только когда пригрозили уголовной ответственностью за то, что она не торопится ставить на учёт потенциально опасный элемент, она пошла на назначенную участковым гинекологом консультацию психотерапевта.
Она ожидала увидеть женщину, моложавую и энергичную, похожую на ту, какой была она сама когда-то, которая расскажет, как жить дальше. Но в кабинет, опоздав чуть ли не на час, вошёл мужчина. Одного взгляда на него хватало, чтобы понять – избавление от опасного элемента, как окрестили Липатова, всего лишь дело времени. Уверенность в этом, отпечатавшаяся на лице психотерапевта, гипнотизировала.
— Я не собираюсь избавляться от ребёнка и знаю, что имею на это право, - стряхнув оцепенение, сообщила мать Липатова.
— Закрой рот.
— Да вы знаете, кто я?!
— Знаю, - спокойно ответил психотерапевт и сел напротив. – Поэтому буду говорить прямо. Баба ты умная, так что поймёшь.
Их разделял стол, а на столе лежали буклеты, иллюстрированные картинами счастливого материнства. От них у женщины заслезились глаза.
— Я хочу, чтобы ты отдавала себе отчёт в том, что то, что происходит с твоим ребёнком – не особенность темперамента. Чёрт, да сам термин «допустимый уровень агрессии» некорректен! Это не температура, которую можно сбить. Это принципиально другой способ мышления, которые человеку вообще-то не свойственен.
Он прервался, чтобы закурить. Мать Липатова инстинктивно заслонила живот, и ребёнок пнул её в ладонь.
— Каков один из основополагающих человеческих инстинктов? Благодаря чему современная цивилизация существует в том виде, к которому мы привыкли? Инстинкт самосохранения. Сохранения себя, как индивида, и всей популяции, поскольку человек – социальное существо. Каждый из нас руководствуется в принятии решений милосердием, хоть и не осознаёт этого. Взять больных детей. Почему при тяжёлых пороках плода показано прерывание беременности?
— Ну как же, - сбиваясь, заговорила мать Липатова. Она чувствовала неуверенность, неприятную и навязчивую, как зуд, - чтобы они не страдали…
— Вот именно. Из соображений милосердия. А что ты скажешь на то, что в прежние времена были люди, которые считали, что таким людям не стоит жить для того, чтобы не тратить на них силы, деньги…
— Подождите. Я не понимаю… Но ведь как раз потому что они больны – я о тех, кто всё-таки появлялся на свет, естественно – потому и надо было тратить на них силы и деньги. Как не тратить, если они нуждались? Бросить их страдать?
— Например, кто-то считал, что средства лучше потратить на помощь животным. Потому что люди, в отличие от животных, злы, равнодушны и оставят в беде, поэтому и не стоит им помогать.
— Но это же лишено логики. – Женщина заволновалась. – Предлагая оставлять нуждающихся без помощь, они сами становятся теми людьми, которые по их же логике недостойны существовать и… Извините, я что-то…
— Ничего-ничего, - успокоил психотерапевт и неожиданно перешёл на «вы». – У вас будет достаточно времени, чтобы сформулировать, прежде чем вам придётся объяснить это своему ребёнку. Нормальный человек может проявить агрессию, находясь в состоянии аффекта. Или когда защищается от проявления агрессии со стороны. Или когда находится перед сложным моральным выбором – как те террористы, которым пришлось проявить агрессию к обществу, чтобы добиться милосердия для своих близких. Или из соображений логики, в основе которой лежит, опять же милосердие – как в случае детских патологий. Существо же с патологией агрессивности проявляет жестокость в случайном порядке, и доводы, возникающие в его сознании, параноидальны.
Женщина подавленно молчала. Даже не обращала внимания, что давно не чувствует жизнеутверждающих шевелений Липатова. Она не подозревала, что всё настолько серьёзно. Что ребёнок может не внять её воспитанию, поскольку то, что она будет закладывать, попросту разойдётся с его личными искорёженными представлениями о морали.
Да, это действительно была страшная патология. Как одержимость дьяволом.
— Идём дальше. Как, вы думаете, вы будете его воспитывать? – Мать Липатова вздрогнула от впечатления, что психотерапевт прочёл её мысли. – Как будете предупреждать вспышки его неконтролируемого гнева?
— Уйду с работы и буду постоянно за ним следить.
— Хватит ли вам смелости признаться себе, что какой-то его поступок – не детская шалость, а жестокость, выходящая за рамки нормы? Найдёт ли вы в себе силы сообщить о случившемся в социальную службу? В прошлом веке был случай, когда женщина помогала сыну-маньяку расчленять тела замученных им девушек и избавляться от них. И даже сама находила ему жертв.
— Я никогда не пойду на это! – испугалась мать Липатова.
— Милосердие, помните? – прищурился психотерапевт. – Милосердие матери не знает границ. Чтобы спасти ребёнка, она способна пойти на преступление. Не бойтесь, вы пока ни в чём не виноваты. – Он выделил голосом слово «пока». – До этого не дошло, и ребёнок ещё не родился, поэтому я советую вам обдумать всё ещё раз. Потому что однажды у вас может не оказаться выбора.
Уже у дверей её настигла фраза:
— И кстати, этот разговор тоже был актом милосердия. Его заслуживает каждая женщина, вынашивающая плод с патологией агрессивности.