Рано утром даже в середине лета было очень холодно. Тонкая футболка не спасала от выбивающего мурашки ветра, и Иван потирал руки и ёжился. Под ногами влажно хрустели ветки. Вот уже третье утро подряд он приходил сюда, нервно озираясь по сторонам и дрожа, и все никак не мог привыкнуть к этому. Деревья в лесополосе были тонкими. Петров никогда не был ботаником и в растениях не разбирался, но здесь почему-то взгляд просто лип к стволам и листьям. Смотря под ноги, где увлажненная предрассветной моросью земля изгибается под кроссовками, как слегка нагретый пластилин, он мог заметить какое-нибудь насекомое или - не приведи Господь - змею или жабу. А животных Иван терпеть не мог.

В сотне метрах от мальчика иногда проезжала машина. Звук цивилизации напоминал ему о существовании мира, в котором существуют не только немые деревья,холодный ветер и змеи под ногами. Но тем не менее Иван только ускорял шаг, как только оцепенение отступало, давая его мысля намеки на свободу.

"Дурак, - мысленно кричал он на себя в такие моменты, - идиот! Теперь всегда буду следить за языком! Всегда!"

Он вспомнил, как позавчера поцеловал грязную землю. Последние слова молитвы слетели с уст, губы прикоснулись к почве, и слезы выступили из глаз. Но он ведь все равно не оживет. Можно сколько угодно молиться, плакать и просить, он все равно останется прежним. Будет сидеть там внутри и кормить своего щенка. Но нет, нельзя так думать. Зачем же, в таком случае, он идет туда?

С этими мыслями Иван разгреб кучку из травы, мха и веток и пролез в нору под ней. Пока он полз по узкому туннелю, его страх достиг высшей своей черты. Руки дрожали, намеков на мысли не было, но он продолжал ползти.

Невозможно определить, сколько времени занимает марш-бросок в эту кроличью нору. Время липнет в единый комок. А Ивану и в голову не приходило пытаться как-нибудь его засечь.

Старик, как всегда, сидел на стуле, держал в руках Хикку и засовывал ему в рот почерневший палец. Мизинец, последний оставшийся на левой руке. Когда Иван вылез из отверстия и страх мальчика отступил, он заметил его, поднял голову и ухмыльнулся. От этого действия одна из язв на гниющей щеке, которая, видимо, "спела" уже давно, лопнула, и из нее потек бледно-желтый гной. Глаза старика были закрыты. Между веками, как раствор между кирпичами, были закиси. Каждый раз когда Хикка вгрызался в мертвую плоть, старик морщился, но изо всех сил пытался это скрыть.

- Опять я. - Начал Иван.

Нет. Так не пойдет. Такими темпами он ничего не добьется.

- Знаю, - сказал старик, - вас немного таких. Опять то же?

Он улыбнулся. Дряблая мертвая кожа треснула. Несколько капель черной крови стекли по подбородку и упали на голову щенка. Хикка издал звук удовольствия.

- Ты должен выбраться отсюда.

- Зачем?

- Там, наверху, мир, жизнь. Здесь ты скоро умрешь.

Голос Вани звучал жалобно. Он вовсе не собирался так говорить. Он всегда так начинает, но старик отвечал по-разному.

- Жизнь имеет свойство заканчиваться, я буду умирать здесь дольше, чем ты будешь жить там. Я, так презираемый вами, презираю вас еще больше. Ваши ценности, устои, традиции... Вся ваша жизнь это череда одних и тех же действий, который иногда скрашиваются гибелью дорогих людей.

- Ты не прав...

- Прав. - Голос старика, тихий и спокойный, заставил пацана осечься, как это не сделала бы автоматная очередь. - Вы что-то там чувствую. Благодарите друг друга. Прячете себя за моралью. А я презираю тех, кто делал мне добро, из-за кого я жив...

Хикка одобрительно тявкнул. Звонко и громко. Судя по виду этого дистрофичного щенка, нельзя сказать, что он вообще способен издавать звуки. Очень редкая шерсть, местами голая шкура. Тонкие, хлипкие лапы. Кожа шеи обвисла и сморщилась.

- Я же говорю тебе, мой мальчик, - продолжал мертвый оратор, - презирай делающих тебе добро, пока они не начали делать зло, издевайся над слабыми, пока ты сильнее, смейся над смертью, пока она не посмеялась над тобой.

"Я воскрешу его! Спорим! Если я не справлюсь, быть мне петухом!" - вспомнил Иван сгоряча сказанный слова. Вспомнил лица своих друзей. Старик заявил, что даст ему три дня, три попытки. Каждый день он оставлял за собой право на желание. "Следи за языком".

- Это неправильно! Ты сидишь здесь и обманываешь себя, но кормишь его! Разве это не доброта? - Ваня указал пальцем на Хикку. Щенок заскулил.

- Нет. - Тихо, почти шепотом, сказал старик, чем заставив мальчика замолчать. - Ты так ничего и не понял! Он! Этот щенок... Он мог бы вырасти в сильного пса и жить, как все. Но он, сам того не понимая, ест мою плоть. На самом деле это он кормит меня. Глядя на него, я черпаю силы для существования!

Иван всерьез испугался. Он вспомнил, как пел гимн и прыгал на одной ноге, вспомнил, как стоял на коленях, читал молитву и целовал землю.

"Его не вернуть, - понял мальчик, - никто не сможет".

- Этот щенок никогда не станет сильным! Он проживет жизнь, понимая свою слабость и ища ей оправдания! - Орал во всю глотку старик. Веки раскрылись, обнажая пустые глазницы. - И ты тоже!

Третье желание вступило в силу. Он не мог сопротивляться. Тело двигалось само собой. Щенок одобрительно тявкал. Зубы Ивана кусали мертвую плоть. "Но ведь я пытался. Подумаешь, ничего не вышло. Наверное, умение добиваться своего в генах.А я не такой. Я податливый. Это мама  виновата. Она всегда учила меня подчиняться" - думал Иван. А Двач смеялся.