Глава 3

Глава 3

Телефон завибрировал, и он перегнулся через кровать, чтобы прочитать сообщение от Лисички:

«Артур, вечер. Я не знаю, ты меня, наверное, не поймешь. Я видела, как ты на меня смотрел, и добавляешься, и всё такое, просто хочу сразу пресечь, чтобы тебе же было лучше. Чисто дружески я рада и всё такое. Но, пожалуйста, будь готов, что мутить я с тобой не буду. Мы люди немного, как бы сказать, разных кругов».

Артур шумно выдохнул, ничего не ответил и закурил прямо на кровати, стряхивая пепел в чашку. Там, в море из чая, гордым линкором плавал бычок синего «Винстона».

Артур добрел до ванной и стал с огромным любопытством разглядывать бритву. Вот если бы он прямо там, в ту же минуту полоснул бы себя по венам? Так, чтобы кровью всё залило, стены, пол, белоснежный край ванной. Чтобы скорая мигала под окном, и дядя Миша чтобы бегал под окном, чесал бакенбарды, и потерянным таким голосом бы всем говорил: «Вот был парень, душа нараспашку, вам ни чета…» И Лисичка бы долго ждала ответа на своё сообщение, а потом бы заволновалась, позвонила бы Диме, а Дима бы ответил ей: «Он умер. Ты только не нервничай». Но она бы занервничала. И тогда она бы села на кровати. Взглянула бы в своё отражение в зеркале, на лицо в обрамлении чудесных рыжих волос. Закусила бы губу. Тогда бы…

Впрочем, Артур просто побрился, поковырялся в ушах и поскоблил язык.

— Доброго утречка, — сказал дядя Миша, куривший на крыльце, — с работы поперли?

В субботнем уличном воздухе крепко отдавало сиренью и бензином.

Он взял с собой Ремарка, и в метро присоединился к культурной части Петербурга, вальяжно раскрыв книжку в толкучке. На одной станции даже вступил в забавную игру с некой черноволосой девушкой. Они одновременно прочитали названия книг на обложках друг у друга и встретились взглядами. У девушки было «Бытие и время».

После работы Арсеньев пригласил его к себе на Академку.

Там были также Николай и Санек, а также парочка хихикающих девиц и какой-то качок с выступающим надбровным валиком. На столе они возвели храм из двенадцати «Туборгов» и трех «Беленьких».

Арсеньев попыхтел и разрешил курить в комнате, сказав:

— Машка только завтра вернется, проветрится.

— Машка твоя, — сказала одна девица, морща носик, — не будет этой херней дышать. О нас бы подумал. Как эти, евреи в газовой камере.

Поднялся ропот, но Арсеньев раскатисто пробасил:

— Спокойно! Давайте выпьем! Раз уж такая тема пошла, то первый тост — за холокост!

Вперемешку со смехом заструилась водка; звякнули рюмки; чье-то неуверенное «вздрогнем»; затем несколько секунд тишины. Артур допил первым, стукнул рюмкой на красную скатерть и закусил соленым огурцом. Арсеньев оглядел всех сидящих, и, вероятно, заметил крошечную не примиренность в глазах одной девицы, потому что сразу же заговорил:

— Если дамы пожелают, мы можем благородно дымить на балконе.

— Верно, — сказал Артур и встал из-за стола.

Он выпинал собственное тело на балкон, нащупал в кармане пачку сигарет и закурил в плотную стену дождя, как герой какого-то дешевого кинофильма. Через какое-то время рядом появился Николай и попросил сигарету.

— Смотри, — сказал Николай, затянувшись, — паук.

Он приоткрыл окно и стал пытаться прижечь животное. Паук, ползавший по наружной стороне стекла, этому противился. Он хотел жить.

— Да брось ты. Он же не вредитель.

— Абсолютно бесполезное, блин, создание, — ответил Николай.

Паук упал в темноту вечера. Они посмеялись. Потом помолчали. Николай смотрел на него в упор, и Артур не выдержал:

— Что?

— Ничего. Ты совсем как-то скуксился. Скучно?

— Не то что бы. Да. Нет. Немного. Я бы, честно сказать, поговорил бы с кем-нибудь, но…

— А о чем ты хочешь поговорить?

Артур окинул взглядом видимый кусок Проспекта науки. Улица отплевывала остатки прошедшего дождя. Он подумал. Первая мысль, пришедшая ему в голову — о книжках. Поговорить о том, что он прочитал. Но мгновенно эта идея оказалась наивной, сухой, пошлой, пошлее, чем все шутки Арсеньева, вместе взятые — потому что кому интересны его обмусоливания «Триумфальной арки»? Этому есть название — «снобизм».

Однако ничто другое Артура в тот момент не интересовало, все остальное, скучное, не попадало в его голову, скользило по краю сознания и куда-то падало, и ничего с этим поделать было нельзя.

— Ну? — сказал Николай.

— Я не знаю, — сказал Артур.

— Да зачем вообще говорить-то? Пошли лучше бахнем, чего ты как маленький.

— Да ладно, Николай. Иди. Я позже подойду.

Николай, не выразив никаких эмоций, ретировался боком, обойдя торчащий в проем диван, а Артур начал засорять легкие очередной сигаретой. Он не дождался конца вечеринки и отступил домой, словно в военный госпиталь, потеряв руку или ногу.


Ночная смена обещала никакую активность. Четверг, ещё и беспощадный ливень, в результате — три-четыре одиноких посетителя. Они с охранником Митей курили у заднего входа.

— Вот в такие моменты, — сказал Митя, отчаянно затягиваясь, — хочется нахер послать эту работу. На неделю зарплату задержать! Я уже вторые сутки крупой какой-то питаюсь. Да и работа такая еще… В центре гораздо спокойнее было, если честно, тут не район, а клоповник какой-то, даром что север, так все равно же — отбитые перцы гоняют. Что я один толпе сделаю? Ментов вызывать, это само собой, да что менты… Я пока молодой совсем был, мне нравилась такая работенка. А теперь… очко вроде не жмет, но такая тоска сучья.

— Я тоже с ума схожу с этой зарплатой.

— Тебе в конверте выплачивают?

— Да нет, почему. Всё, как у людей — на карту.

— Ну так тебе ещё не так херово, как этим внештатникам, — Митя указал окурком на фигурку официанта сквозь мутное стекло, — что они
получат? Да кукиш с маслом. Неурожайный месяц.

— Взгляни с другой стороны. Зато сейчас не людно, можно хоть до опизденения курить на крыльце. Ну, и относительно тихо и спокойно.

Митя сморщил широкое лицо, как будто в него брызнули лимоном, и кивнул в конец улицы:

— Вот спорим, это те самые даги, и они снова к нам идут?

Они засмеялись.

Грязные блики фонарей мерцали на рукавах кожаных курток. Фигурки плотно идущей толпой вырисовывались всё ближе и ближе к бару. Один, двое, трое, четверо. Пятый вынырнул из-за спин. Шестой — сзади всех, высокий, раскачивающийся, как сосна. Их шаги отзывались то плеском свежих луж, то звенящими пинками мусорных баков, то хрустом банок.

— Ну нахуй, — сказал Митя, — ну нахуй, ну нахуй!

— А на что мы спорили? — спросил Артур.

— Так, — сказал Митя, — разворачивайся и в бар, я сам с ними разберусь, а то они еще агрессивнее будут. Давай, давай!

— Митя…

— Без глупостей. Вперед.

Он отошел на пару шагов в бар, выбросив окурок. Кровь в руках и ногах замерзла. Группа подошла к входу. Одинаковые, до безумия веселые, с особой, выточенной грацией. К Мите метнулся танцующей походкой тот же самый бородатый малый, что и неделю назад, остальные встали за
ним.

— Братан, смотри, мы без бухла! — сказал он, тыкая в нос Мите сумку, — шмонай, ничего нет! Пустишь нас, а, братан?

Митя осторожно раскрыл сумку и провел рукой по её внутренней поверхности.

— Проходите, — сказал он.

От них не пахло алкоголем.

— Они не пьяны, — неуверенно сказал Артур.

— Обдолбанные. Беги за стойку, мля.

Родная ледяная гладь стойки немного успокоила его нервы. Чтобы дышалось легче, он стал думать о Лисичке, но тут же вспомнил утреннее сообщение и совсем расстроился. Тем временем развеселые ребята встали с другой стороны, чему-то улыбаясь.

— Что закажете? — сказал Артур.

— Мы? — невероятно удивился бородач, — мы — ничего. Мы же не пьющие, да, ребят?

Взгрохотнул новый приступ смеха и смел на улицу пару испуганных посетителей. Высокий парень сказал, шепелявя:

— Э, говори за себя. Я водку буду.

Артур кивнул и достал рюмку, но его тут же остановил крик:

— Э! Куда! Давай целую бутылку!

— Простите, по правилам нашего заведения…

— Опять правила! — закрутился на стуле бородач, выражая крайнее возмущение, — опять они какие-то правила придумывают, каких в конституции нет, в конституции нашей страны лю-би-мой, э!

Последние слова он произнес, стуча кулаком под одобрительный гул.

— Давай сюда живо, братан!

Артур от греха подальше вытащил запотевшую бутыль, ища глазами Митю. Высокий схватил бутылку.

Он чувствовал это: конфликт. Мордобой. В воздухе, вот оно, висит, можно пощупать. Шот «Хеннеси», не запивая. Горечь в глотке спускается дальше по пищеводу и обещает приятную истому. Облизнуть губы. Митя идёт. Огибает боком столики. Смуглое лицо высокого, словно вырезанное на обожженной плоской табличке. Веселая музыка над правым ухом.

— Я вспомнил, — зашепелявил высокий, — я же тоже не пью!

Он размахнулся. Бутылка сверкает бликами. Синяя этикетка медленно вырастает в перспективе.

Он ударил. Брызги стекла — фонтанами в лицо Артура. Высокий изгибается вместе с остальными в гомерическом хохоте. Почему у людей такой отвратительный смех?

Митя, пока не касаясь никого руками (чудовищное самообладание), как в тумане, заговорил:

— Немедленно прекратите, или мне придется…

— Что? Что придется? — восторженно закричала толпа.

Артур стал выбираться из-за стойки. Митю толкнули. Митя схватил поперек и кинул на пол.

Тут уже стало не до Лисичек. Не до Ремарков. Не до стихов и песенок. Тут — только бешеный стук крови в висках. Тут — неизмеримая ценность каждой секунды. Хуже, чем в кино. Родней, чем запах в прихожей маминой квартиры.

Он толкнул первого и успел втащить второму. Удар вышел слабый. Ответа не последовало, видимо, всё внимание на Мите. Успел нанести ещё и ещё. Под костяшками больно хрустнула чья-то косточка. Лица — бешеная карусель. Ему ушибли плечо, как будто мышцу налили горячим свинцом. Выверенным движением — в центр вражеской хари.

Рокки всегда был прав. Неважно, хорошо ли ты бьешь, главное — сколько сможешь отхватить люлей. Его нос залило солью. Он чуть отступил. Вот ведь вышел в ночную смену! Сука!

Удар, еще один. Нет. Нет, похоже, это не он бил — руки и лицо немеют у него самого. Он не смог поднять левое предплечье. Его уронили. Голоса слились в сплошную вонючую завесу. Где Митя? Больно. А теперь нет. Нельзя падать! Нельзя! Встать! Он ухватился за чью-то ногу и получил кедом по носу.

Казалось бы, больше некуда. Но есть куда. Как минимум в ноги и живот. Последний удар, и вдруг всё затихло.
Кажется, они отступили, оставив вместо себя кипящий котел боли, скрежещущей по всем конечностям. Артур приподнялся. Его трясли.

— Артурка! Не спать! Артур! Ну, мать его… Жив? Братан, я думал, ты всё!

Митя ощупал его голову.

— Куда они? — вывалилось изо рта Артура.

— Они? Эти отбитые? Да смылись уже полчаса назад.

То есть, его вырубило.

Он не стал фиксировать побои (Митя вызвал ментов), выслушал утешения Мити, тоже довольно потрепанного. Поплелся домой. Включил инструментальную музыку…

Почему-то лучшим решением показалось подписать увольнительную. Дождаться зарплаты и подписать. Ничего не изменится, он знал, станет только хуже. Но что-то внутри него перекрылось. Это была не драка в его родной провинции, это больше было похоже на неудачную охоту на медведя в его собственной берлоге; кроме того, всё пошло вразрез с тем незримым, что он обретал целыми днями, просиживая за книжками, меняя мировоззрение — или как это называется. Или это всё идиотская иллюзия, и нихрена он не менял? Есть этому название. Плацебо, эффект плацебо.

Стойкие мысли сменились пустотой. Он не помнил, как вышел из метро. Запомнил только, как сердобольная женщина сказала ему: «Молодой человек, у вас кровь!» И как затем он тщательно стирал эту кровь с нижней половины лица, стоя в идеально чистом туалете какого-то торгового центра.

Слабо пульсировало плечо, саднила челюсть. Прислушиваясь к этим ощущениям, он вдруг оказался с бутылью дешевого портвейна и пачкой «Мальборо» в своей квартире.

Какое отвратительное пойло, сказал разум. Какой гадкий, не похожий даже капельку на портвейн, достойный немедленной утилизации коктейль из мочи, воды и спирта! Но потом он играл с бутылкой в гляделки. Играл долго. И бутылка выглядела очень виноватой. Ему было до бритвенной остроты жалко несчастный портвейн, и он сорвал крышку, не глядя, опустошил до середины, а потом выкурил пару сигарет и добил бутыль.

Тут со всех углов на его измятое тело стали наступать непривычные вопросы. Они не могли толком материализоваться в его голове, даже не из-за алкоголя, болевого шока, а из-за того, наверное, что он не понимал самого себя. Он начал эту пародию на саморазвитие (какое смешное слово, он его не так давно стал использовать) из-за Лисички, но, кроме того, что ничуть к ней не приблизился, похоже, стал отдаляться и от собственного «я». Ни одна статья и ни один фильм не дали ему ответов — только сплошные мутные вопросы. Вот, вот они, пытаются его доконать, сволочи, беззащитного, пьяного, в конце концов — лежащего!

Почему в чужом городе так одиноко среди самых доброжелательных людей?

И почему?.. Почему?

Что он только что хотел спросить у самого себя? Почему — что? И откуда играет музыка?

Сблевать бы!