1

1

***

— В Москве, — сказал Арсеньев, — в Новокосино, точнее, есть один дом.

Он, лысая крутая громада, стоял твердо, как памятник, и не делал ни движения, пока говорил. Одна рука — в бок, другая мнет бычок сигареты, слегка раскачиваясь, целится в урну. В стеклах очков блестят тусклые уличные фонари.

— Такой, большой особняк, — сказал Арсеньев, — с задним двориком, бассейном, еще до кучи всякие сауны и бильярды. И в нём постоянно, блядь, тусят. На протяжении, наверное, года, или около того — что-то типа вечной вечеринки. Великолепная вписка на сотню персон. Без перерывов. Нон-стоп. Двадцать четыре на семь. Без выходных. Владелец этого коттеджа — ебаный Великий Гэтсби, и, видимо, всего в своей жизни уже добился. Тусовка идет, люди сменяются, уходят, приходят, музыка не прекращается, сантехники и уборщицы бегают, как муравьи. А если вылить всю алкашку, которую там распили, то получится что-то вроде Ладожского озера.

— Вот это вписка. Не то что у нас, — сказал Саня.

И харкнул на поребрик. Он пытался выглядеть внушительней себя. Не получалось у него. На голову ниже Артура, работает на заправке, сутулится, и лицо какое-то детское, пухлое — ну какая тут внушительность.

Он затягивался остервенело и с шумом, выпучив глаза, так, что Артуру казалось, что он наоборот, вытаскивает из себя, из и без того пустого тела, последний воздух. Ему хотелось выхватить изо рта Сани сигарету и напихать внутрь чего-нибудь весомого. Кусков сырого мяса. Кипящей крови.

Артур что-то поддакнул, а Николай ничего не сказал.

Стайки людей неслись мимо них на Приморскую или в стеклянную пасть кафе-фастфуда. Слизывали последние капли воскресенья. Артура задел плечом неприветливой наружности гражданин. Артур грозно посмотрел на него. Гражданин оказался слабее духом. Он виновато уперся в воротник и куда-то исчез.

— А среди всяких малолетних придурков, — продолжал Арсеньев, — считается каким-то посвящением побывать на этой вечеринке. Как обрезание у евреев. Они там в основном на первом этаже ошиваются, где…

— Пиздеж все это, — сказал Николай.

Он высокий, холодный и острый, как осколок льда. Всегда полным именем. Он затушил сигарету о стену рядом с Арсеньевым, словно поставил точку.

— Чего?

— Пиз – деж. Я в Москве вырос и жил десять лет. Нет в Новокосино никаких особняков.

Арсеньев фыркнул, а Саня растерянно перевел взгляд на него. Он выглядел так, будто ему только что рассказали, что подарки под ёлку приносит не Дед Мороз.

— Ты че, просто нагнал?

— Ну да.

— Зачем? Арсеньев, мудила ты такая. Ты же мне постоянно какую-то хуйню впариваешь. И девушке моей тогда тоже рассказал зачем-то про то, как я наблевал себе в ботинки. Я тогда не в ботинки наблевал! — его лицо перекосило, и он выбросил бычок, — вот надо было тебе такую херню сморозить, я же не попал в ботинки, а ты еще сказал, типа, я в них на работу пошел…

— Ну, все, Санек. Забыли.

— Забыли! Вот тебе так легко говорить, а когда, бля, ты потом девушке в глаза посмотреть не можешь… Вот как мне забыть, а, Арсеньев?
Он почему-то встал к Артуру, то ли бессознательно ища защиты, то ли потому, что они вдвоем еще докуривали, и он почувствовал духовную близость.

— А помнишь, мы шли по Лиговскому, — сказал Саня, — думали, где поесть. Зашли в какую-то рыгаловку. Ты сказал, что тысячу раз там ел и мне сказал заказать какой-то «освенцим» со свининой. Меня, бля, чуть не выгнали оттуда. Что это такое вообще?

Артур истерически захохотал, и Арсеньев тоже снисходительно улыбнулся. Николай, не понявший шутку, застегнул куртку и отвернулся. Саня сказал:

— Арсеньев! Арсеньев, не смешно. Ты такой ублюдок, такой лицемер. Помнишь, как я тебе помогал? Я тебе всегда доверял, всегда готов был… Помнишь, как я тебя в коммуналку к себе поселил? Вот деньки-то были, а! Я тебе и диван стелил, сам спал на матрасе на полу у окна, чуть, блин, простуду не подхватил. А ты как-то друга привез с собой и все ночью перебил к чертям собачьим — и ничего, я же промолчал. Меня тогда чуть оттуда не поперли. Да, ты виноват. Ты же соседского Леонида где-то достал и к его хвосту банку привязал. Зачем ты это сделал, долбоеб?

— За то, что имя у него идиотское. Зачем они кота, как какого-то матроса назвали?

— Вот! — Саня вскочил и стал тыкать пальцем, — Вот этим ты мне и платишь, своими тупыми шуточками, постоянным… Пошел ты нахуй! — внезапно сказал он, — Пошел ты нахуй, Арсеньев!

— Тихо, тихо. Саня, вспомни, как там Иисус учил: если ударили в левую щеку, значит, за дело...

Саня пошел в психическую атаку. Его руки, как шлагбаумы, с шумом рассекли воздух.

— Что, ударить хочешь? — сказал Арсеньев.

Это было смешно. Он не смог бы. Коля бы, возможно, смог. Сам Артур, собрав по жилкам остатки юной силы, тоже. Но не Саня. Слишком хлипкий, сухой субъект.

Он и не стал. Попыхтел, как бык, покружился на месте и сказал:

— Ладно. Давай договоримся, вот прямо тут, что ты больше не будешь мне жизнь травить и всякую херню наговаривать. Особенно моей девушке.

Он протянул руку. Арсеньев усмехнулся. Хапнул своей огромной ладонью по тощей руке.

— Ну вот.

— Придурки вы, — Николай пожал плечами.

— Стяни ебло.

— Артур, — вдруг сказал Арсеньев, — тебя же Артуром зовут, да? Как короля?

Артур кивнул.

— Да ты не смущайся так, чего ты. Ты просто молчишь всегда. Мы вроде уже недели две знакомы, а я от тебя слова не слышал.

— Я просто не очень, это… Не люблю лишний раз…

— Уважаю, — Арсеньев подошел к нему и обхватил рукой вокруг плеч, — но ты всё равно расскажи о себе. Мы же тут все свои. Я уже эти лица, — он 	по очереди указал истлевшим бычком на Николая и Саню, — во сне вижу. А ты — свежая кровь. Нравится тебе в Питере? Ты в баре работаешь?

— Да.

Он понял, что нужно еще что-то сказать. Глубоко вздохнул. Выбросил сигарету.

— Ну, скажем, я из провинции. Город у нас не очень большой. Я до сих пор ваших улиц в центре боюсь. И вообще, Питер какой-то страшноватый. Меня в первый же день бухать повело. Вокруг постоянно какой-то бит. Я живу, словно в каком-то диком ремиксе обкуренного битмейкера. В центре какая-то тусовка нескончаемая, как в том доме, который ты выдумал. Внутри бара это еще виднее.

— Ну, у нас не только пьют. Вон сколько достопримечательностей, и выставок по сто на квадратный метр.

— А ты был хоть на одной выставке-то этой?

— Да не. Не был. Зачем?

— На искусство посмотреть там, не знаю.

— Так зачем? Бухать веселее.

Артур пожал плечами. Он не мог возразить. И не хотел. Арсеньев отошел.

Артур, строго говоря, не мог похвастаться, что хорошо хоть одного из этих людей. Он действительно переехал в Петербург около месяца назад. С Николаем они когда-то были знакомы в его родном провинциальном городке, пока этот целеустремленный холодный парень не уехал. Потом как-то в беседе с ним упомянул о том, что хотел бы двинуть стопы в Питер, и Коля резко оживился и пообещал, что устроит его на отличную работу и поселит в чудесную квартиру почти задаром.

«Нужно хватать момент и делать деньги, — говорил он, — сейчас мы тебя на первое время устроим там, где ты себя покажешь. В хороший бар. Это на первых порах. Потом я кое-что налажу и толкну тебя».

В бар он его устроил, но почему-то никуда не толкал, только стабильно спрашивал о том, как идут дела в баре, и неизменно отвечал:
«Молодец, брат, держишься на плаву».

Так Артур плавал. И плавал. И плавал.

Иногда говорил себе: «Я неплохо начал».

Сходу устроиться барменом, да и еще так задешево снимать квартиру! Этим не каждый приезжий в Питере может козырнуть. Ну, и его еще толкать куда-то собираются. Неплохо, одним словом. Можно ответить другу на сообщение с вопросом, мол, как жизнь:

«Да, помаленьку. В Питер вот переехал, на работу устроился».

Но все еще вокруг чего-то не хватало. В этом огромном, всепоглощающем, цветастом, исходящим соленым ветром, дешевыми наркотиками и бесчисленными поэтами городе он впервые начал чувствовать что-то неясное, смутное. Будто он что-то упустил. Будто чего-то не хватает.
Один раз, за пивом с Николаем, он даже разнылся. Дал слабину.

— Николай, вот дома так всё просто было! А здесь… А здесь я как будто бы и занят делом, да постоянно чувствую, что что-то около моего носа кружится-кружится!

Николай смотрел на него мутным взглядом.

— Вот что, Николай, человеку для счастья нужно? М? Работа? Дом? Деньги? Что?

— Ты какую-то банальщину толкаешь, — сказал наконец его друг, опуская взгляд, — сказал же тебе: скоро толкну тебя. Главное — это двигаться постоянно!

— Да куда двигаться-то? Объясни мне толком, мне, сейчас, здесь объясни! — тут Артур вскочил, — что там, в конце, куда ты меня, блядь, двигаешь и толкаешь? А?

Николай кое-как успокоил его, потом они раздавили еще две-три кружки. Потом пошли петь песни на набережной.

Время от времени Артуру писала мама. Сначала даже звонила, привычно говорила: «Артурка, как ты там?» Спрашивала, тяжело ли работать. Предупреждала, чтобы не пил на работе. Потом своей стабильностью он успокоил её сердце. Она перешла на сообщения в сети. Он получал одно раз в два-три дня. Пару раз получил смешную картинку. Написал в ответ: «ахахах».

Звонила ему только Катя, с которой он вроде бы встречался в родном городе. Вот как раз в тот вечер она позвонила ему два или три раза. Он сначала дернулся ответить. Потом посмотрел на острое лицо Николая. Потом — на пухлые щеки Сани. Потом — на самодовольное ебло Арсеньева. Вот со всеми этими рожами он не мог и слова связать в последнюю неделю. А что он скажет милой девчонке? «Э, ну это, епта, привет».

Так что он поморщился и положил телефон в карман.

А получасом позднее Арсеньев сказал:

— Бухать веселее.

И отошел, а Артур выкинул свой бычок и уставился на Саню. У них была негласная традиция ждать последнего докуривающего. Саня, похоже, об этом не особо парился. Он стоял посреди молчащих, пыхтящих от холода тел и задумчиво досасывал фильтр.

— Бля, докуривай уже? — сказал Николай.

Саня испуганно выкинул сигарету на чей-то ботинок. Они хлопнули руками и разошлись.

Ехать ему было от Приморской до Автово десять станций с пересадкой. Он считал их с закрытыми глазами.

Последнюю часть дороги, от метро до дома, Артура настиг прилив теплоты. Казалось бы, ради таких приливов он и жил. Этот прилив значил: он идет в теплую квартиру, у него есть деньги, еда, и еще почти полная пачка сигарет. Так, на энтузиазме, он проскакал до родного дворика. Его окатило буро-зеленым маревом стен и старой рябины. Запачкал кроссовки в густой грязи у парадной.

Три ступени — и внутренность дома. Неповторимая смесь запахов — нотки пива, мочи, кошачьей шерсти.

Квартиру Артур снимал неприглядную. Она оправдывала цену. Честно говоря, это было на квартиру-то не очень похоже — почти все пространство съедала огромная, в кориченвых тонах, гостиная, она же столовая и спальня, через арку — крошечная кухня. Арка смешная такая. С занавесочками. У старушки, которая сдавала квартиру, был какой-то неповторимый вкус к деталям. Из-за белой ситцевой занавесочки дружелюбно выглядывала нольпяшечка пива. Дома! Конец выходным. Завтра опять пиздошить на работу.

Он утонул в кресле, достал смятую пачку и удовлетворенно закурил. Поерзал в последний раз, скрипнув ручками, и замер. Почти тишина. Окно выходило во двор, а во дворе уже давно перестали шуметь машины. Отрывисто лаяла одинокая собака, и деревья, обливаемые луной, иногда натужно гудели под ветром. Артур чпокнул губами, выпустив клубы дыма.

Жить одному хорошо — можно курить прямо в комнате.

В час ночи кому-то взбрендило в голову завести старый жигуль. С бодрым хрипом и свистом. Артур вздохнул, затушил сигарету и прошелся по квартире. Ложиться было немного рано. Смена начиналась в одиннадцать утра. Он уперся руками в подоконник и высунулся во двор.
Жигуль шваркнул шинами, вспенив грязь, перевалился через вздыбившийся в нескольких местах асфальт, завернул и скрылся за углом. Собака перестала лаять. На мгновенье ветер прекратил, и установилась полная тишина. Наибсолютнейшая.

Он закрыл глаза.

Вспомнил до последней пылинки все свои детские мечтания. Они взорвались у него перед глазами, как две тысячи фейерверков. Космонавты, президенты, какие-то дядьки в костюмах, с приклеенными улыбками на зубах, жена, идеально белая квартира, утренняя пробежка и еще огромная собака. После них поплыла панорама Петербурга, которая, кстати, никак не хотела совпадать с ржавой убогостью стен его спального района.

И через секунду собака снова залилась лаем, и видение исчезло. Под ладони отчетливо вгрызлись трещины подоконника, а в нос ударила смесь пыли, табачного дыма и пота. Всё пропало. Остались только квартира за пять тысяч в месяц и десять часов до работы.