Наталья, спотыкаясь о неровную стилку камней, дошла до паперти. Вслед ей вполголоса камнем
пустили грязное, позорное слово. Под хихиканье стоявших на паперти девок Наталья прошла в
 другую калитку и, пьяно раскачиваясь, побежала домой. Перевела дух у ворот своего база,
вошла, путаясь ногами в подоле, кусая распухшие, искусанные в кровь губы. В сиреневой
кочующей над двором темноте чернела приоткрытая дверь сарая. В одно злое усилие собрала
Наталья оставшийся комочек сил, добежала до дверей, торопясь шагнула через порог. В сарае –
сухая прохлада, запах ременной упряжи и слежалой соломы. Наталья ощупью, без мысли, без
чувства, в черной тоске, когтившей ее заполненную позором и отчаянием душу, добралась до
угла. Взяла в руки держак косы, сняла с него косу (движения ее были медлительно-уверенны,
точны) и, запрокинув голову, с силой и опалившей ее радостной решимостью резнула острием по
горлу. От дикой горячей боли упала, как от удара, и, чувствуя, смутно понимая, что недоделала
начатого, – встала на четвереньки, потом на колени; торопясь (ее пугала заливавшая грудь
кровь), обрывая дрожащими пальцами кнопки, зачем-то расстегнула кофточку. Одной рукой отвела
тугую неподатливую грудь, другой направила острие косы. На коленях доползла до стены, уперла
в нее тупой конец, тот, который надевается на держак, и, заломив над запрокинутой головой
руки, грудью твердо подалась вперед, вперед… Ясно слышала, ощущала противный капустный хруст
разрезаемого тела; нарастающая волна острой боли полымем прошлась по груди до горла,
звенящими иглами воткнулась в уши…