Chapter 14

Глава 14. Голографический принцип.

Свой первый курс пройдя до половины, Андрей оказался в сумрачном лесу. Впереди, сквозь череду декабрьских снегопадов маячила неделя тихой скорби и четыре коротких, но мучительных круга. Промежутки между ними природа института, не терпящая пустоты между ушей студентов, заполняла днями мучительного вталкивания в голову того, что не поместилось там за семестр. Кто-то уже начинал украдкой повторять пройденное, другие даже не задумывались об этом, готовясь встретить своего Вергилия, несущего пачку халявы под мышкой.
Декабрь почти ежедневно обрушивался с неба, город огрызался потоками тепла, но в отличие от Москвы, из-за этой борьбы потонувшей в реках жидкой грязи, ==== оставался почти целиком бел. Экстаз первого снега, вызывающий неутолимое желание устанавливать корявые шары Данделена в воображаемые конусы, или остервенело швырять шары поменьше друг в друга.
Но увы, нельзя уже по полдня заниматься этим лучшим в мире времяпрепровождением, есть только десять минут по дороге туда и чуть больше – по дороге обратно. И, казалось бы, остановитесь и отдайте полчаса, чтобы вернуться домой с красными онемелыми руками, снегом за шиворотом и в ботинках, и азартной радостью в глазах. Но что-то уводит прямо под сияющий в трубках люминофор, в комнату, где лежат стопки листов, сшитых, беспорядочно раскиданных; заполненных угловатыми радикалами, змеями интегралов, и длинными, не умещающимися в один лист преобразованиями.
Порой Андрей осознавал, что за семестр исписал бумаги уже почти на целую Коробку. Однажды ему пришла в голову идея, что Болгаренко просто делал БДЗ, только немного своеобразно оформляя. Он подумал об этом как-то раз на семинаре, и глупо хихикал под недоумёнными взглядами со всех сторон. Андрей сбился. Альфред не пришёл в назначенное время и не прислал ничего на электронную почту. Неясно было только, откуда он узнал бы адрес, но способности Альфреда доставать информацию Андрей уже перестал удивляться. Временами он оглядывался, прежде чем о чём-то говорить, не бродит ли вокруг кто-то подозрительный.
На четвёртый день, проторчав два часа у запертой дворницкой, он не увидел вообще никого. Пару раз он ломился в дверь, но только вой ветра в антеннах Башни был ему ответом. На другой день он снова пришёл на место, на этот раз раньше, в надежде застать хоть кого-то. В дворницкой обедали трое, и Андрей спросил Альфреда:
- Какого Альфреда? – Спросил дворник. На Андрея уставились три пары глаз настолько тюркских, что почти слышно было за стеной перестук копыт всадников Алп-Арслана.
- Адольфыча что ли? – Уточнил второй. – Не заходил.
- Когда его смена?
- Нет его смена. Он не в записи. – Ответил третий.
- В каком смысле?
- Шабашит он. – Пояснил второй.
- А когда будет?
- А хер его знает! Не было его уже давно. Пятый день как нет. А тебе-то зачем? – Второй дворник запоздало проявил осмотрительность.
- Он ничего не оставлял? Ни для кого?
- А ты чьих будешь?
- Каменскому ничего?
- Чего? Никому он не передавал. Тут почта что ли?
Андрей вышел из дворницкой. За его спиной сказали что-то не по-русски и захохотали. Андрей пошёл обратно, вместо обеда купил пачку сигарет и принялся курить.
С тех пор прошла не одна неделя. Альфред на связь не выходил, начался декабрь, и у Андрея появилась возможность на время позабыть обо всех неразрешённых загадках прошлого и сосредоточиться на настоящем.
Жизнь его словно втекла в форму для отливки и стала спокойна и размеренна. До начала зачётной недели он жил как в смутном, но прекрасном сне. Будни пролетали незаметно, Андрей безо всяких сомнений занимал их учёбой с тем же упорством, что было у него в первые недели, не давая себе ни минуты отдыха, кроме двух-трёх раз в неделю, когда они с Ниной ходили в кино или шатались до ближайших кафе.
Они больше уже не садились учиться вместе, чувствуя себя отстранённо и настороженно. Их притягивало друг к другу, но каждый чувствовал необъяснимые опасения относительно другого, поэтому встречи их занимали ровно столько, чтобы разговоры не уходили в слишком откровенное русло.
Стоило им слишком долго пробыть вместе, как Нина начинала всё больше выходить из себя, претензии начинали безудержно литься из неё наружу. Андрей же всё больше начинал видеть свидетельств её странных помрачений. Позже он уверял себя, что измыслил их сам, но спустя пару часов общения с Ниной начинал замечать то, как в разговоре она порой опускает глаза и хмурится, прежде чем продолжить говорить, словно вспоминает что-то, что ей не нравится. Перепады настроения её стали чаще, чем смена погоды в апреле.
Андрей думал, что между ними как бы тяжёлая пружина. Находясь подолгу вместе, они уставали держать её сжатой и с облегчением расходились, чтобы потом, едва отдохнув, снова изо всех сил сжимать её.
Впрочем, Андрей чувствовал, что привык к этому. Он не мог сказать точно, когда он перестал бояться своих опасений. Мрачные предчувствия никуда не делись, но не подкрепляемые ничем,  они быстро превратились в незаметный фон, рутинно приходя и так же обыденно исчезая.

Однажды во вторник Андрей как обычно пришёл пораньше на факультатив по физическим основам фотографии. Из девятнадцати человек первой подгруппы в коридоре возле аудитории собрались только четверо. Андрей сразу же увидел знакомую парочку: берцы и ботинки на каблуках.
Неделю назад подгруппа разделилась на пять меньших групп для предзачётной работы. Заключалась она в получении нескольких достаточно чётких изображений, проведении правильной цветокоррекции и сдаче теоретического материала. Самой трудной частью работы, по заверениям их преподавателя, Алексея Викторовича Идрисова, была съёмка движущегося объекта с наносекундной выдержкой. Предназначенный для неё аппарат, похоже, застал ещё академика Гараничева. Идрисов порекомендовал досконально изучить устройство камеры. «Если вы сами поймёте, в чём проблема», - сказал он, - «а проблема может возникнуть, и скорее всего, возникнет, нам с Арсением Игнатьевичем не придётся искать её. А только исправить». Арсений Игнатьевич Самарин, лаборант, приходивший проводить лабораторную часть курса, приходил в отчаяние при одном только упоминании наносекундной камеры.
Андрей сам не понял, как оказался в группе с Леной и Карповым. В какой-то момент он задумался, а через мгновение список уже был составлен. Оставалась только одна группа, куда они втроём и записались. «Только без фанатизма», - предупредил его тогда Карпов.

Теперь же Карпов, едва завидев Андрея, расплылся в своей обычной медвежьей улыбке:
- Салют, страдалец. – Они с Андреем пожали друг другу руки.
- Привет, Андрей, - как обычно сдержанно помахала Лена.
Андрей сел рядом с Карповым и вытащил из сумки тонкую папку.
- Вот оно.
- Что?
- Конспект по наносекундной.
- Так сканы техпаспорта же есть.
- Я с Идрисовым поговорил, он мне примерно пояснил, на что внимание обращать. Какие признаки на какую неисправность указывают.
- Так зачем? Он же сказал, что всем и так поставит, если уж совсем ничего работать не будет.
- Пока поймём, что не работает, замотаемся.
- Будет криво работать - позовём Самарина.
- Он же сказал, не подойдёт к этой камере на пушечный выстрел.
- Ха, куда он денется. Будет материться, но подойдёт.
- Ну и ладно. Я в любом случае хочу во всём разобраться.
- Ты слишком буквально всё воспринимаешь, - подала голос Лена.
- В каком смысле? Что именно? – Спросил Андрей.
- Когда Идрисов сказал, что поняв, что к чему в этом курсе, станешь королём лаб по оптике в четвёртом семестре. Так ведь ведь он сказал, а, Игорь?
- Хер знает. – Ответил Карпов. – Тут главное к Семёнову не попасть. Говорят, зверь.
Карпов был для Андрея загадкой, отражением собственной личности. Он тоже рос без отца, но отличие от Андрея, он своего даже не помнил. Зато Карпову достался весь отцовский стол, бережно сохранённый матерью в память о муже, при жизни которого она ежедневно грозилась выкинуть из квартиры «всю эту проводку». Маленький, вечно напуганный и болезненный, Игорь Карпов не один год упрашивал мать позволить ему хотя бы прикоснуться к паяльникам и осциллографу. В конце концов, мать махнула рукой, и Игорь был допущен к радиотехническому алтарю.
Карпов взялся за дело с великим азартом. В десять он проштудировал от и до истрёпанный том «Основ радиотехники» Эверитта, несколько раз сжигал предохранители в доме, в двенадцать собрал первый коротковолновый приёмник, и ночи напролёт слушал жуткие голоса номерных радиостанций, пытаясь разгадать их шифр. В четырнадцать он спаял комбоусилитель, проверил его на гитаре школьного товарища и понял, что из мусора ничего дельного собрать не получится. Проработав всё лето на вырубке, он приобрёл с рук фабричные гитару и усилитель, и принялся практиковать спид-металлические соло, после чего едва не был выселен матерью в гараж.
Всё, до чего доходили его руки, Карпов стремился довести до ума, и с тем большим трепетом и бережностью он относился к качественно сделанной технике. В пятнадцать мать собиралась отдать его учиться в колледж, но к тому времени Карпову стало мало прикладных расчётов. Он твёрдо настоял на своём, перешёл в другую школу и спустя два года поступил в МИТПФ, причём не по успевшей наскучить ему радиоэлектронике, а на Фундаментальный факультет.
Здесь ему, впрочем, было нелегко. Привычка к немедленной опытной проверке всех расчётов приносила ему жуткие неудобства, когда дело касалось длинных теоретических выкладок.
При всех своих навыках, к восемнадцати годам Карпов стал к тому же ещё здоров, как жеребец. В среде, его породившей, слабый просто не смог бы жить и держаться своего пути. Для Андрея Карпов был тем, кем мог бы стать он сам, человеком, который не укрывался в себе, но щедро выплёскивал творческую энергию на окружающий его мир. Андрей не мог представить, чтобы Карпов был эмоционально зависим от  кого-то, но он и не был нелюдимым или замкнутым. Карпов был словно идеальной вещью в себе.
Андрей думал, что может быть, поэтому в последние недели они и начали сходиться. Может быть, не только Андрей видел в Карпове утерянный для себя вариант возможной судьбы, но и Карпов различил в Андрее ту же неуверенность, которой страдал до обретения самого себя? Андрей этого не знал.

Люди понемногу собирались, начался ежедневный ритуал пожимания рук. Андрей по привычке сравнивал пожатия. Кто-то, по-видимому, воображал себя кузнецом, сжимающим клещами заготовку, у других руки были как вялые медузы, после которых Андрею всегда хотелось вытереть ладонь, вне зависимости от того, что за человек был перед ним.
Из тех, кто ходил на этот факультатив, мало кого интересовали собственно физические основы. В основном сюда собирались те, кто хотел подкрепить теоретической базой свою способность держать горизонт ровно в момент нажимания кнопки затвора, или те, кто попросту не хотел с первого семестра загружать себя ещё одним тяжеловесным курсом. Лена относилась к первым, Карпов ко вторым, Андрей же был из малого числа третьих, для кого оптика была делом смертельно серьёзным.
Звонок врезался в гул голосов, разговоры на мгновение прервались и тут же продолжились снова. Идрисов пришёл с опозданием и отпирая дверь аудитории сказал: «Так, ребята, мне на совещание кафедры надо идти, поэтому мы сегодня на полчаса от силы только. У кого есть вопросы, можете задать, остальные свободны». К удивлению Андрея, Карпов остался и, проводив Нину, решительно раздвинул горстку ищущих ответов. Андрей пошёл следом. Пока он ждал своей очереди, он понял, что на свой вопрос ответ уже знает, поэтому остался в стороне, делая вид, что слушает, о чём говорят остальные.
«Сейчас я отвечу остальным, вам подробнее скажу», - услышал он голос Идрисова, поднял голову и увидел, что Карпов кивнул, отошёл и принялся бегло печатать что-то на телефоне. Через двадцать минут очередь разошлась, казалось, Идрисов сдерживал свою страсть к долгим беседам, а это могло значить одно из двух: либо он действительно спешил, либо готовился к долгой речи.
Когда последний человек вышел из аудитории, Алексей Викторович обратился к Андрею:
- Чем могу?
- Да нет, я просто послушать. – Ответил Андрей.
- А, ну слушайте, - сказал Идрисов и повернулся к Карпову. – Ну что ж, если мы разобрались в способе хранения данных на цифровой матрице, то посчитать энтропию информации тут проблемы нет.
- Я думаю, есть. – Карпов начал отвечать быстро, словно подготовившись. – Информация потеряется в среде, из-за дифракции на ирисе, аберрации на линзах, в конце концов. Да и разрешающая способность тоже не бесконечная.
- Ну! Что же вы. Упускаете. Вот эта вот самая информация и будет записана. О рассеянии в среде, о свойствах объектива. Надо будет только сличить её с исходным объектом.
- Всё верно, но как мы сравним её? Идеальных приборов нет, всегда и везде будет потеря.
- На это я вам, как уроженец Одессы имею полное право ответить вопросом на вопрос. Вам теорию измерений рассказывали же в лаборатории? Что нужно делать, если есть разброс?
- Больше измерений, но мы же не с разбросом имеем…
- Верно, но фактически с любым источником погрешности история та же. Выдвинуть предположение, исключить, измерения повторить. Айн. Цвай. Драй.
- Но тут мы исключить не можем…
- А если исключить не выходит, можно выделить зависимость и учесть её. Пожонглируйте значащими факторами, найдите те, которые можно фиксировать. Если хотите знать, как уточнить эксперимент, почитайте хотя бы старика Тейлора или вон, Мещерякова.
- Хорошо, Алексей Викторович, я к вам попозже подойду. Наверное, всё-таки, я не по адресу обратился.
- Возможно. Я просто не могу понять, чего вы хотите. Хотя, догадываюсь. Вы Бекенштейна читали?
- Довелось…
- Так и думал. Думайте, только не заходите далеко. Знаете, сколько народа по молодости начитавшись оккультных эпигонов Бома и Прибрама, заканчивали свои дни строя гипотезы совершенно несостостоятельные.
Идрисов взял, сумку и приглашающим жестом предложил следовать за ним. Все трое вышли из аудитории и двинулись по коридору.
- Это вам надо скорее к философам обращаться. Хотя философы занимаются ерундой. В нашем мире каждый учёный должен быть философом, иначе он просто продвинутый инженер. Знаете что? Если вам действительно интересно, можете написать на почту Самуилу Игнацовичу Верешу. Давайте я вам запишу. Он мой старый друг, раньше мы работали вместе, только он потом как раз занялся философией. Но ему можно доверять, в оккультных измышлениях замечен не был. Но смотрите. Тема сравнительно молодая, весьма спорная, можно всю жизнь на ней просидеть, и карьеру загубить свою и талант. Для общего развития ознакомиться стоит, но ради бога, не увлекайтесь.
Карпов молча взял листочек с адресом. На лице его отражалось сильнейшее сомнение.
- Ну всё, дерзайте, - Идрисов, кивнул им и скрылся на лестничной клетке.
- До свиданья… Алексей Викторович. – Сказал Андрей уже в пустоту. Потом повернулся к Карпову. – О чём вы говорили, вообще? Я ни слова не понял.
- Я тоже, - пожал плечами Карпов. – Я думал, с оптикой как-то связано. С распространением света. Нет, конечно, связано. Но не так как я думал. Я думал, можно зафиксировать…
- Стоп-стоп! Давай с начала.
- Ну пойдём. По пути растолкую. Заодно по бутеру перехватим.
Они пошли к главной лестнице.
- Ну так о чём?
- Читал я ещё в школе книгу. Начиналась за здравие. Мощно там, красиво описывалось всё. Подгонялось под гипотезу. Янсенитские чудеса, стигматы, исцеления чудотворные… Всё подгонялось под голографическую гипотезу.
- Слышал. Вскользь.
- Тогда поймёшь меня.
- Понравилась книга?
- Книга-то понравилась, да это не суть. Когда ты не знаешь ничерта, тебя всякая лабуда зацепит. Ну меня вдохновило так. Думал, вопросы вселенские раскрылись.
- Не раскрылись?
- Да никак вообще. Сейчас смотрю – муть похлеще Рен-тв какого-нибудь. Ну знаешь там, виманы-НЛО, пирамиды, рептилоды. Э то из той же оперы писанина.
- Ну а если это всё бред был, зачем сейчас вспоминаешь?
- А то что бред-бредом, только сама гипотеза строгая достаточно.
- А от Идрисова ты что хотел?
- Да мне пришла по глупости мысль, что любой съёмкой мы выхватываем из светового листа какой-то телесный угол, то есть часть информации. И если бы у нас было разрешение с плотностью в пиксель на четыре единицы планковской площади, и бесконечно широким спектром, можно было бы окружить любую область пространства камерами и получить о ней вообще всю информацию.
- И в чём подвох?
- Вот то-то и оно, что подвох тут есть. Он в самих камерах. Пиксели меньше уже не будут нести никакой информации или мы просто про них ничего вообще не узнаем. И потом, если разнести поверхность наружу камер, то она будет содержать информацию и о самих камерах.
- Красиво, но не реализуемо. Как машина Тьюринга.
- Вообще нет. Машины Тьюринга можно соорудить, это принципиально. Реализовать в железе. А тут – полностью никак. Предельная плотность информации достигнута.
- Но идея-то хорошая.
- Да полное говно эта идея. Потому что всё делается наоборот.
- В каком смысле? Собрать камеры по изображению?
- Чего? Нет, в смысле, световой лист не наружу расходится а вовнутрь. Он не следствие того, что там, в пространстве что-то есть, объект какой-то. Он  есть причина.
- Ну-у, это знаешь, Игорь, оккультизм опять. Мистицизм махровый. Как у этих, как их… янсениты?
- Так в огороде бузина, а в Киеве дядька.
- Я же подробностей не знаю.
- Да и необязательно знать. Херня это.
- Чем они занимались-то?
- Кто?
- Янсениты.
- Дались тебе они.
- Так чем?
- Собирались дружно в церкви и долбились в задницу. Андрюх, как будто не не заешь, чем сектанты занимаются.
- А серьёзно?
- Ну а что ты хочешь знать? Обычная ересь католическая. Сколько их там было. Только эти, когда всех уже достали вот по сюда, стали пиариться по-чёрному. Собирались, за руки брались и начинали корчиться. Как бы благодать снизошла. Наделали, знаешь, чудес типа прозрения слепых, хромых, которые бегать начинали.
- Ну в сектах это вещь обычная. Там все в конвульсиях бьются. Во многих, по-крайней мере. Из того, что я видел.
- Вот янсениты это всё и придумали.
Карпов остановился у ларька и купил длинный багет с колбасой. Он с нескрываемым удовольствием хлопнул раздувшийся изнутри пакет и впился зубами в хлеб. Из пакета валил пар и пахло как, наверное, благоухают яства на пиру в Вальхалле. А там, как думалось Андрею, не может быть просто еды. Там только яства, которые разносят пышногрудые валькирии.
Карпов пошёл в сторону общежития, забыв обо всём на свете. Андрей двинулся за ним, подождал, пока он прожуёт и спросил:
- И при чём тут принцип голографии?
- А то, что из него, есть мнение, можно сделать вывод, будто каждая часть вселенной описывает её всю. Понимаешь, начать проводить аналогии с голограммой, просто из названия исходя. И чем дальше от первоисточников, тем больше дичи. Вот кое-кто и начал продвигать идею, будто усилием воли можно менять мир, якобы потому что в мозгах тоже вся вселенная записана. Потом утверждалось, что чем больше разумов вместе, тем сильнее влияние. Только непонятно, как они всю вселенную не раздербанили таким образом, а только чирьи свои свели. Да и сам янсениты от такой интерпретации бы в шоке были. Для них-то всё предопределено.
- Жёсткой сетью путей судьбы, - пробормотал про себя Андрей.
- Что?
- Я говорю, вспомнил одного человека. Тот тоже про предопределение много писал, – и добавил тише, - только это ему не помогло…
- Я тоже похожих видел. Сидел в одном блоге, там автор, местный диванный философ. Тоже говорил всё время о судьбе и детерминизме. Я тогда как раз абитуром был. Смотрел в инете, что тут да как. Вот и натолкнулся на одного. Тот, знаешь, бодро так начинал, потом шизанулся, видимо. Не помню, как его звали-то…
- Галицкий?
- Точно! А ты откуда знаешь?
Андрей подозрительно посмотрел на Карпова. На секунду в нём вспыхнули подозрения касательно Карпова и «Коробки», но тут же угасли. Нет, Карпов просто не мог врать и хитрить. Он был точно грешный праведник, он не говорил ничего лишнего, но и не утаивал, если его спросить. Он был настолько частью материального мира, что был столь же безмерно открыт, но и столь же бесконечно сложен. И настолько же далёк от любых проявлений обскурантизма.
- Читал я его писанину. Вот он, похоже, съехал на почве тех же идей. Утверждает, что всё взаимосвязано настолько плотно, что нам не постичь. И тут же предлагает постигать.
- А что ты хотел. Самопротиворечия – один из признаков шизы. В институте вообще если копнуть, найдётся таких. Вон, кого-то там недавно, говорят, увезли в дурку.
- А разве не его? – Андрей попытался изобразить удивление.
- Его? Слушай, может и его. Да, точно, упоминали же его фамилию. Или мне в вэка кто-то показывал. Откуда их только в приёмке находят?
- Сами приходят, - пожал плечами Андрей.
- То-то и оно. Мёдом им тут намазано?
Они подошли к общежитию. В тамбуре и холле стояли лужи грязной воды, ковёр для вытирания ног хлюпал под ногами как раскисший газон. На третьем этаже, прежде чем попрощаться, Карпов спросил:
- Ты уезжаешь на Новый Год?
- Нет наверное.
- А ну да, тебе же до Томска далеко. А на выходные какие планы?
- Без понятия. Ботать, наверное. Надо же закрываться будет.
- Да ты-то закроешься. У тебя же там все автоматы почти. Уже гарантированно.
- Ну, допустим.
- Мы тут собирались в субботу в Москву сгонять, погулять по холодку. Погоду нормальную обещают.
- Не знаю… Кто будет?
- Лена, я, Тёма тоже, Света Сафонова, Решетников, Меднова тоже собиралась. Хотя можешь сам её позвать. Если согласишься… И не смотри на меня так.
%%КТО ВСЕ ЭТИ ЛЮДИ?%%
Андрей вздохнул. «Коробка» пропала, но оставила в нём корневища, которые в любой момент готовы были начать бурную вегетацию. Напоминания обо всём, связанном с ней, возвращали сомнения и беспокойство. Мир опять опасно тускнел и на краю поля зрения копились тени навязчивых страхов. Андрей решил отсечь их раз и навсегда, засыпать ростки нездорового увлечения гербицидом, который предлагал ему Карпов.
- Да я не против, - сказал он. – Пойдём. Только скажи, во сколько.