123456

Я сижу на полусгнившем табурете за столом в маленькой кухоньке спального района. Голубая плитка на стенах побледнела и потрескалась, сплетения ржавых труб там, где должны находиться плита и раковина, напоминают гнилые внутренности. Я слегка сумасшедший, не буду врать. Диагноз этот я поставил себе сам, хотя вряд ли хороший врач будет другого мнения. И никакой радости я от этого не испытываю. Более того, сейчас я несчастен как никогда.

 Я убивал столько раз, что уже не припомню всех и каждого, хотя с уверенностью могу сказать, что искренне ненавидел своих жертв. Это были мужчины и женщины, педофилы и врачи, менеджеры и спортсмены, проповедники и гопники, даже пара надменных служителей закона. Они были мне отвратительны. Самоуверенные, питающие иллюзии того, что контролируют всех и каждого вокруг, что они хозяева своей судьбы, абсолютные доминаторы по жизни, они резко пересматривали свою систему приоритетов, когда в кишки им вонзался мой нож, или они летели вниз с крыши собственного дома, или их горло сдавливала тугая хватка токсина, заботливо подсыпанного в их утренний кофе. И это только верхушка айсберга. Чиновник, подписавший "удачный" акт о выселении старушки, после пьянки обнаруживал себя подвешенным над ванной, кишащей ядовитыми сколопендрами. Благоверная жена, вышедшая замуж за немого инвалида только ради квартиры, смотрела, как её пальцы один за другим исчезают в стальной пасти механической мясорубки. Сын бизнесмена, распланировавший свою праздную жизнь на годы вперёд, гнил заживо под влиянием кустарного наркотика в сыром тёмном подвале. Но это не я отличаюсь подобной изобретательностью, я лишь нахожу ненавистных мне людей. Зеркало решает, как им умереть.
 Каждое Воскресенье я смешиваю жидкости для мытья посуды, кипячу их в ржавой кастрюльке на одиноком примусе, и аккуратно, отмеряя каждую секунду, вдыхаю восходящие пары. Потом Зеркало само зовёт меня к себе в ванную, где в котле бурлят ржавые воспоминания, жёлтые узоры на потолке складываются в картины прошедшего и грядущего, а в грибных лесах на стенах и полу тысячи цивилизаций воюют за неведомое. Зеркало, почтенный монарх, насмехается над этим фарсом, в разводах своих пародируя реальность, переделывая её на свой лад. Я готов часами сидеть перед ним на коленях, вслушиваясь в его мудрости и наставления, плача над его пророчествами и гогоча над его насмешками. Оно диктует мне свою непреклонную волю и оберегает меня от желающих причинить мне боль. Оно - мой фетиш, а я его единственный слуга, апостол и ангел. Только когда я чувствую, что наша связь начинает разъединяться, я позволяю себе отвернуться от Зеркала, дабы не осквернять его обыденную копию своим мерзким лицом, и на четвереньках, словно животное, ползу к матрасу в полупустой комнате, чтобы уснуть без сновидений.
В последний раз я выбирал жертву с особым пристрастием. Фотографии этой женщины я впервые увидел на обложке журнала. Заинтересованной, я начал жадно вчитываться в её любовные похождения с участием знаменитостей, богачей и политиков, смакуя нарастающую во мне злобу к её омерзительному улыбчивому лицу. Читая, я был служащим отеля, который слышал , как она трахается с высоким красавцем за дверью всего в двух метрах от меня. Я был женщиной в возрасте, чьего мужа она увела даже не перемолвившись с ним словом. Я был всем тем, обо что она считала нужным опереться, когда ей вздумается.
 Зеркало разделило мою неприязнь и подготовило действительно коварный план по её уничтожению. Для неё мы отвели целые сутки, с шести до шести. Я разберу её роковую красоту по частям, пока от неё не останется лишь ноющий агонизирующий каркас: я спилю ей зубы ножовкой и вырву ногти плоскогубцами, я отрежу ей веки секатором и выброшу её лицо в мусорку, я выжгу её оголённые мышцы серной кислотой и измучаю её нервы раскалёнными иглами. Я стану её личным Апокалипсисом, ибо так пожелало Зеркало, и так желаю я.
 Последним штрихом, предваряющим исполнение нашей задумки, была личная встреча. На роскошных приёмах она всегда влекла за собой воздыхателей и фотографов, поэтому подобраться к ней близко не составило особого труда. Она выходила из ресторана, когда я стоял в толпе перед выходом с полародиом наготове. Стоило ей сойти со ступеней, как толпа захлестнула меня и всё, что я мог сделать, это безнадёжно сделать пару снимков "на удачу" и скрыться. Проявленные фото я смог посмотреть только когда вернулся домой.

  И мы вернулись туда, откуда начали. Я сижу на кухне, настольная лампа мерцает, рискуя перегореть, а передо мной это проклятое, единственное удачное фото. Я всматривался в него часами, разглядывал под разными ракурсами, но так и не смог  найти и тени того, что так злило меня в ней.  Я закуриваю, безнадёжно обхватив голову руками. Больше всего на свете я хочу собрать всю ложь всего мира в одно большое существо и разрубить его на мелкие части, зарыв настолько глубоко, насколько смогу. Я хочу оторвать каждую из этих мерзких рук, что тянутся к ней со спичками и зажигалками, хочу, чтобы вокруг этой женщины воцарилась абсолютная тишина, и я смог взглянуть на неё чистым взглядом. Кажется, будто моя голова раскалывается на две части, совсем немного, и ничто никогда не сможет собрать её вновь, и только мои худые руки способны остановить этот разрушительный процесс. Фотография врезается мне в глаза, фотография, на которой я вижу просто уставшего человека, в котором нет ни надменности, ни фальши, которая до этого обильно лилась мне в глаза и уши. Сегодня Воскресенье, но я не собираюсь включать примус. По левую руку от меня лежит молоток, который предназначался для Её коленных чашечек. Повинуясь неясному импульсу, вспыхнувшему в глубине моего трещащего по швам мозга, мои руки безнадёжно опускаются. Ложь, ложь, ложь. Бессмыслица.