III

В покоях Гросери никого не оказалось, лишь горел слабый свет ночника и тускло блестел циферблат будильника, едва угадываемый в полутьме. Господин Спайк переступил с ноги на ногу и бросил нетерпеливый взгляд на дверь, что-то гневно шепча про себя; его короткие пальцы не находили себе места и постоянно загребали воздух, словно отыскивая опору или желая стиснуть что-нибудь, но в конце концов за недостатком предметов они ограничились лишь обшлагами сюртука, отчего поза господина Спайка приобрела скованный, зажатый вид.  Уходить он, однако, не спешил, и Гросери, подойдя к постели, спросил:

— Вы чего-то ждёте?

— Да-да, — раздражённо ответил господин Спайк, — я хочу представить вам ваших служанок, но их ещё нет, хотя я давал распоряжение прибыть сюда ещё давно. Не подумайте ничего дурного, они прекрасные служанки, лучшие из всего штата, однако сейчас, видимо, произошло нечто особенное, потому они и задерживаются; уверен, этому инциденту найдётся своевременное и допустимое объяснение, которое они и сообщат нам, так как я не хотел бы, чтобы вы подумали, будто у нас в замке найдётся место безалаберным лентяям. Поверьте, я не меньше вашего заинтересован в том, чтобы вы получили всё причитающееся вам по положению.

Гросери оглядел комнату и, наполовину делясь мыслями по обустройству жилища, наполовину поддерживая разговор, сказал:

— Верно. Первым делом им следует принести сюда пару хороших светильников, потому что эта темнота очень угнетает меня, к тому же, я думаю, моё дело не будет двигаться быстро, так что придётся себя чем-то развлекать — к примеру, чтением, которое было бы совершенно невыносимо при одном ночнике.

Господин Спайк взвился:

— Вы берёте на себя чересчур большую ответственность, подвергая обсуждению деятельность чиновников Канцелярии! Только они могут знать, как долго ваше дело будет обрабатываться среди других дел; конечно, на это могут уйти недели, если не месяцы и годы, так как дел, подобных вашему, десятки тысяч и все они имеют некую отличительную черту, которая позволяла бы им претендовать на первенство в рассмотрении среди сотен тысяч обычных, безынтересных дел. Даже если принять во внимание то, что вашим делом заведуют сами принцессы, вряд ли вы сможете рассчитывать на скорейшее закрытие, ведь их участие означает только то, что дело будет доведено до конца в любом случае, тогда как обычные дела, бывает, замораживают. Но в то же время вы должны учитывать то, что по каким-то далёким от нас причинам, возможно, при переносе вашего дела из одного ведомства в другое, вашу папку могут переложить на самый верх стопки документов, что значительно ускорит её обработку; но столь же легко её могут потерять, и тогда придётся делать запрос в инстанции, где ваше дело фигурировало в последний раз, а эти запросы легко теряются в кипе таких же запросов! Фактически, продвижение вашего дела в равной степени зависит от трудоспособности курирующих чиновников, его сложности и удачи. Но утверждать, что вы здесь надолго, было бы очень самонадеянно; более того, даже если вы останетесь тут надолго, боюсь, вам придётся обойтись одним ночником, потому что иных источников освещения вам не положено по регламенту.

Гросери одним прыжком подскочил к господину Спайку и заставил того непроизвольно отшатнуться; впрочем, господин Спайк усмирил секундную слабость и даже сделал шаг вперёд, вынуждая Гросери отойти.

— Попрошу без этих трюков!

— Могу ли я, — спешно сказал Гросери, давя зарождающуюся злость, — ознакомиться с регламентом? По каким вообще причинам мне запретили иметь нормальное освещение?!

— Нормальное освещение — это освещение, которое было вам предписано, — сказал господин Спайк, и его мордочка расплылась в извиняющейся ухмылке. — Если бы вам позволили какое-то другое, вы могли бы возмутиться, и я бы был первым, кто поддержал вас, ведь здесь и впрямь темновато, но, видите ли, вы обязаны довольствоваться таким, а значит, просто не можете сравнивать в отсутствие альтернативы. Регламент же входит в состав указа о вас.

— Могу ли я увидеть сам указ? Прочесть его?

— Конечно, нет! Указ — это чрезвычайно ценный документ, который фактически делает ваше существование в замке возможным. Не будь его, вы бы никогда не попали сюда; в каком-то смысле указ — это и есть вы, ведь он дотошно описывает каждую мелочь, предписываемую вам, регулирует ваше взаимодействие со службами замка и регистрирует вас как живое существо в каталогах. Любая, даже самая незначительная помарка, любое исправление или изменение, включая изучение глазами, способно в корне изменить отношение к вам, поэтому для вашей же безопасности я не имею права давать вам читать его.

Гросери магией схватил господина Спайка за отвороты сюртука и приподнял:

— Он у вас? Указ у вас?

В дверь постучались, и Гросери, испуганный своей вспышкой гнева и её возможными последствиями, отпустил господина Спайка, позволив тому опуститься на пол. Дождавшись разрешения, в комнату вошли две пони, одетые в ветхие, но чистые и кое-где заштопанные замковые униформы. Одна, белоснежная пегаска, своим цветом напомнившая Гросери о госпоже Рэрити, несла на спине поднос с едой, едва не пачкая свою розовую гриву в супе, у второй, тоже пегаски, но тёмно-синей, практически чёрной, из седельных сумок выглядывали корешки книг, буквы на которых полустёрлись и теперь скорее подразумевали позолоту, чем имели её.

— Ах, вот и вы! Не хочу даже знать, почему вы возились так долго, — сказал господин Спайк, явно противореча самому себе. — Всё это пустое. Но теперь, я надеюсь, можно оставить вас наедине, вы друг о друге позаботитесь.

— Простите меня, — сказал Гросери. — Я не хотел… Одна возможность увидеть то, почему меня заперли здесь, чуть не свела меня с ума и лишила всяких приличий.

— Ох, и это тоже пустое, зачем ворошить прошлое, — сказал господин Спайк и повернулся боком, давай пройти служанкам. — Забавно, с чего вы решили, что указ касательно вас, входящий в ваше дело, может каким-то образом оказаться у меня, ведь я не состою в Канцелярии и представления не имею, что там творится. А впрочем, вот… — Он завозился во внутреннем кармане сюртука и извлёк оттуда свёрнутую в свиток бумагу. — Полюбуйтесь. Сургуч, видите? Солнце и луна, личная печать принцесс. Всё законно и в соответствии с порядками… Вскрывать, сами понимаете, нельзя.

Гросери глядел на документ, запачканный по краям в чернилах и изрядно обтрёпанный из-за долгого пребывания в тесном кармане, а потому ни капли не походивший на силу, способную выдернуть пони из его кровати и перенести невесть куда; перевёл взгляд на служанок, снявших свою ношу и благоговейно взиравших на свиток, особенно на печать.

— Зачем вы издеваетесь надо мной? — наконец спросил он.

— Я? Ничуть, ничуть, — бодро ответил господин Спайк и спрятал бумагу обратно, при этом ещё сильнее помяв её, но не выразив ни капли озабоченности этим. — Вы должны понимать, что ваш указ давным-давно в Канцелярии и никак не мог быть у меня. А если он и оказался у меня, то это лишь ваша фантазия, плод вашего воображения, потому что законом запрещено изымать оригинальные документы после начала их обработки, а преступать закон в замке так же невозможно, как, скажем, иметь один имеющий юридическую силу документ в двух разных местах одновременно. Понимаете? Всего доброго.

На прощание господин Спайк зачем-то погрозил служанкам кулаком, после чего покинул покои Гросери.

Как только за ним закрылась дверь, раздался оглушительный грохот, и белая пегаска взмыла под потолок, испуганно причитая. Гросери обернулся и увидел, что поднос с едой, должно быть, расположили неловко, поэтому он опрокинулся на пол, и теперь тот был порядком испачкан. Служанки залились извинениями, они даже пытались целовать Гросери копыта, умоляя простить их, и ему стоило немалых усилий успокоить их, твердя, что он не собирается докладывать об этом промахе или как-то иначе наказывать их. Наконец они более-менее угомонились, и настало время знакомства. Гросери назвал себя.

— Я Санни Скайс, — представилась белая пегаска, утирая последние слёзы.

— Я Никс Париш, — представилась синяя пегаска. Она вытащила из своей седельной сумки тряпку и осмотрелась в поисках ведра, но его в комнате не оказалась; тогда она убежала за ним, оставив подругу в одиночку утолять любопытство Гросери.

— Мне сказали, что где-то поблизости есть ванная комната, — сказал Гросери, склонив голову набок и рассматривая Санни Скайс; сперва она показалась ему обычной кобылкой, даже дурнушкой в своём нелепом уродливом платье, но едва Санни встала так, чтобы её фигурку полностью озарял ночник, как произошла разительная перемена: розовая грива распушилась, играя пойманными огоньками,  глаза живо заблестели, и сами черты мордочки словно преобразились, став куда острее. Эта небольшая вытянутость придала ей изящества, напомнив Гросери породистых аристократок, которых он пару раз видел издалека; сходство невольно заставило его оробеть.

— В-возможно, господин.

— Возможно?

— Я не помню, где она точно располагается, но мы найдём её, обещаю!

Не помнит? Гросери с неудовольствием взглянул на Санни Скайс. Подумать только, не помнит! Вот тебе и хвалёное трудолюбие прислужников замка! Они не потрудились даже выучить его план, что уж говорить о той возможной помощи, на которую Гросери уже начал возлагать определённые надежды, теперь, к несчастью, рухнувшие. Едва ли столь безответственные особы способны оказать ему осознанное содействие, но и тех крох информации, что они способны дать ему, может хватить, чтобы выстроить примерную линию поведения в замке.

— Вот тебе и личные служанки, лучшие служанки, которых только сыскали! — пробурчал Гросери.

— Господин изволит шутить? Мы худшие служанки во всём замке. Нас постоянно переводят с одного места на другое, так как на прежнем на нас поступают сплошные жалобы. Одним принцессам известно, почему мы ещё работаем тут...