— Эко диво! А у нас в саду такие не растут! — Мишка с восхищением оглядывал большие красные яблоки, каждое из которых тяжелым грузом нависало на ветке, будто так и прося его сорвать.

 — На нашей холодной земле такие и не вырастут. Это всё заморское средство: жаль только, что его у меня осталось совсем немного, — сегодня Татьяна явно была больше в настроении поговорить, чем обычно; по крайней мере, вместо того, чтобы быть прогнанным из сада страшной тростью, Мишка даже удостоился ответа, чему был страшно рад. А, может, дело в том, что он сегодня пришел один, и его друзья-шалопаи не злят понапрасну барыню?

 Погода была на удивление хорошей; на голубом небе плыли неторопливо белые облака; птицы, усевшиеся на ветви деревьев, пели свои вечные песенки; сад утопал в зелени, легкий ветерок трепал волосы. В такое время даже дом Татьяны не выглядел устрашающе, да и она сама казалась благодушней обычного. Когда Мишка, смущенно краснея, сел рядом с ней на скамейку, стоящую меж двух яблонь, она ничего не сказала ему. Так они и молчали долгое время, не глядя друг на друга, пока руки Мишки не коснулось что-то холодное.

 — Отведай, — Мишка, как завороженный, смотрел на руку Татьяны, в которой лежало красное яблоко. — Что же ты не берешь, раз за этим в моем саду ты гостем был? Иль окаменел?

Не веря своему счастью, Мишка протянул руку за яблоком, и его пальцы вдруг коснулись руки Татьяны.

Сгорая от смущения и уставившись взглядом в землю, паренек взял яблоко и откусил немного. Нигде он не пробовал вкуснее, и его глаза блаженно закрылись.

 — Благодарю вас, барыня… — всё, что он успел сказать тихим, словно не своим голосом, прежде чем его перебили:

 — Да пусти же ты мою руку, чудак, или так и будешь, аки пришитый, держать, покуда не оторвешь?

Распахнув от неожиданности глаза, Мишка увидел, как его рука, не занятая яблоком, держит крепко ладонь Татьяны, ставшую теплой от его прикосновений.

 — А пускай даже и аки пришитый, буду, — и откуда в нем взялось столько смелости? — позвольте только с вами подольше посидеть да полюбоваться!

 — Совсем у тебя, отрок, ум за разум зашел, — хмыкнула Татьяна, но руку не отпустила. — Чем ты любоваться собрался?

 На этом смелость Мишки, видимо, кончилась, как и рассудок, потому что он только пробормотал что-то невнятное себе под ноги, сгорая со стыда. Он даже сам не понял, как сказал это, и, казалось, даже сам не разобрал смысла своего бормотания. Но Татьяна, видимо, обладала чутким слухом, даже несмотря на то, что пропускала мимо ушей сплетни, потому что она расслышала это бормотание и только усмехнулась, если это слово вообще можно было применить к такой холодной и отчужденной женщине:

 — А не больно ли ты юн и безбород для таких утех? Готова спорить, ты упадешь без сил, даже не начав! — в ее взгляде любопытство пересиливало презрение.

 Мишка, по-прежнему не глядя на Татьяну, лишь снова глухо произнес:

 — А вот и неправда ваша, барыня. Я ненамного вас моложе. А борода моя не растет, потому что ни у кого в роду не росла.

И тут Татьяна ответ на это сделала совсем немыслимую вещь, которую от нее, наверное, ожидать не мог никто.

Она, придвинувшись ближе, внезапно заговорила совсем рядом с пареньком тихим голосом:

 — А хочешь — поспорим? Если сможешь на закате предаваться со мною сластям телесным, пока солнце не зайдет — можешь быть дорогим гостем моего сада и дома в любую пору…думаю, у тебя хватит ума не вести сюда приятелей, — она с удовлетворением понаблюдала, как щеки Мишки снова покрываются румянцем, глаза становятся как две круглые большие тарелки, а рот не хочет закрываться, и продолжила: — но если ты мне проиграешь…слугой в мой дом войдешь, будешь каждый день три десятка суток подряд полоть сорняки в моем огороде, прибирать в тереме да следить за моей скотиной от первых петухов до заката. Что на это скажешь? — она вопросительно подняла брови, оставаясь такой же спокойной при этом, как и обычно.

В недоумении и потрясении смотрел Мишка на Татьяну. Происходящее казалось ему каким-то странным мечтанием, наваждением. Вечно молчаливая, холодная и такая недоступная Татьяна, богатая барыня, согласится на любовные утехи с ним, простым крестьянским юнцом?

 — Да что же это, шутки со мной вы что ли шутите, барыня? — Мишка ничего не понимал, но в его голосе звучала обида. — Побойтесь бога так потешаться над простым человеком!

 — Бойся-не бойся, а только не шучу я нисколько. Думай же скорее, отрок, или уходи с глаз моих вон, пока я сама не проводила, — она покосилась на лежащую рядом трость.

 — Играете вы сердцем моим, барыня, будто и не явь это, а дивный сон, — еле сумел выдавить Мишка, но в этот раз ему не удалось избежать взгляда; серые глаза смотрели прямо в голубые, и были так близко… — Согласный я, согласный на ваш странный спор, лишь бы на вас смотреть, только вами одной любоваться да ласку вашу узнать. Не страшно мне не одолеть вас в этом споре даже, если буду хоть чуть к вам близок; вы — зазноба моя давняя, душа моя, и с вами одной я хочу первую ночь свою провести, — кажется, от любви Мишке совсем снесло голову, потому что он почти не осознавал то, что он говорил, а, точнее, не говорил, а шептал, то хватая длинные тонкие пальцы, то прижимая изящные белые кисти к своим губам.

 — Так это и ночь твоя первая будет, отрок? Глупый, глупый юнец! — Татьяна зацокала языком, и Мишка понял, что сглупил. — Готовься к уборке терема заранее! — она, казалось, больше смеялась над ним, и для нее все выглядело так, будто она сказала всё это абсолютно невсерьез. Но, видимо, Мишке так не казалось.

 — Что первая — не беда; не стыдно не знать, стыдно не учиться! — и откуда он только нахватался подобных острот? К счастью, Татьяна не придала речи Мишки никакого внимания:

 — Ну, коли ты решился, сегодня на закате тебя жду на прежнем месте, в этом саду. Как увидишь косарей, с полей бредущих, так, значит, настало время тебе ко мне идти. Да не тащи с собой ни одной живой души!

 — Слушаюсь, барыня! — Мишка улыбнулся и собрался было идти, но его остановила рука Татьяны:

 — Яблоко-то забери. Не каждый раз я буду тебя ими потчевать, чай последний урожай скоро собирать буду.

Мишка растеряно кивнул и взял яблоко, которое держала в руке барыня.

 — Ну, прощевай, — она открыла дверь перед ним, и он ушел, не смея поверить своему счастью.

«А ведь яблоки цветом такие же алые, как ее уста. И мне еще предстоит попробовать, такие же ли они сладкие, как эти невиданного вкуса плоды», — последнее, что подумалось Мишке, пока он грыз яблоко, бредя по узкой тропинке к своей избе, и от этой мысли есть стало лишь вкуснее.