Рыжеус был бомжом. До того, как стать бомжом, он, конечно, имел все основные атрибуты нормального члена общества - имя с отчеством и фамилией (оставим только имя - Андрей), место регистрации и положенные по нормативам 12 квадратных метров в нем, а иногда даже место работы с записью в трудовой книжке. Таких мест у Рыжеуса накопилось около шести, после чего наступили 90-е, вместе с которыми пополнение серого удостоверения деятельности прекратилось. Это не значило, что Рыжеус сразу с приходом либеральных реформ стал бомжом. За исключением нескольких полуголодных лет, когда он перебивался сторожем и грузчиком, будущий бездомный в начале лихого десятилетия жил вполне неплохо, иногда устраивая на положенной части своей коммунальной квартиры настоящие пиршества для друзей-собутыльников.

Одним из новых друзей, привнесенных в жизнь Рыжеуса геополитическими и макроэкономическими процессами, стал приезжий с юга, откликавшийся на имя Вадик (а на деле являвшийся Вагифом) и державший на обширном овощном рынке рядом с метро "Домодедовская" небольшую точку вместе с двоюродным братом. В качестве закуски Вадик-Вагиф регулярно приносил собственную продукцию, отпуская ее Рыжеусу по закупочной цене, то есть практически бесплатно. В определенный момент гражданину бывшей союзной республики надоело делить с родственником бытовку и спать валетом. Тогда он, используя вполне законные по тем временам методы, получил непреложное право жить под одной крышей с Андреем, использовав состояние алкогольного опьянения последнего и вызванное аналогичной причиной молчаливое согласие соседки.

Совсем скоро непреложное право сделалось исключительным, опять же, совершенно в духе Уголовного кодекса, что подтвердили участковый и нотариус, а также улыбчивый брат Вагифа. Ручаться за соседку Рыжеус не мог, но был уверен в том, что свою часть жилплощади он последний раз мог считать своей перед очередной пьянкой по случаю очередного увольнения и выплаты неплохой суммы деноминированных, но еще не успевших обесцениться денег. Уверенности в том, где находилась выплаченная за комнату наличность, не было вообще. В этой ситуации Рыжеус попытался вспомнить о родственниках и понял, что кроме брата, спивающегося в одной из нечерноземных и депрессивных областей, никого не осталось.

Говорят, что он предпринял поездку к последней родной кровинушке, но принят был крайне настороженно и вернулся - уже не на восьмой этаж, а под лестницу первого, в подземный переход, в подсобное помещение дворника, которым тогда заведовала еще тетя Валя, наполовину мордвинка. Стартующий двадцать первый век превратил Андрея в Рыжеуса в сложноподсчитываемом возрасте, и каждый новый год увеличивал реальную, выставляемую недолговечным человеческим организмом цифру в геометрической прогрессии.

Жизнь под лестницей при этом мало отличалась от квартирной - степень комфорта и прежде была невысокой, разве что периодичность смены собутыльников уменьшилась, ведь только стойкие и отверженные индивиды теперь готовы были делить с Андреем чекушки и тяжкий запах. Но не все было к худшему. Новый социальный статус принес Рыжеусу первого настоящего друга - такого же бездомного Сёму, жившего в подвале дома по соедеству. Тот был бомжом с опытом, и его недолгая "карьера", подходила к концу вместе с ворохом накопленных болезней, перед которыми были бессильны диспансеры и оба москвовских центра социальной адаптации.

От Сёмы Рыжеус запомнил одну фразу, повторявшуюся практически каждый вечер: "Нихуя не меняется! Чтобы менялось, мы должны быть другими. Но мы блять, такие же долбоебы, и в этом вся хуйня". Тут сложно было понять, шла речь исключительно о них двоих или о всех окружающих. Потому что происходящее вокруг не давало однозначного ответа. Например, Вагиф, оценив перспективы будущего роста цен на квартиры, провел выгодную сделку и оказался владельцем трешки в элитном доме на Каширском шоссе. А брат Рыжеуса спился в своем моногороде и выбросился с крыши бывшего дома культуры. Ни первого, ни второго факта Рыжеус не узнал.

Зато перед его глазами было предостаточно других фактов перемен. Основным из которых стало уменьшение числа людей, которых он, Рыжеус, знал. Взамен увеличивалось, во-первых, число людей незнакомых, но довольно приятных, опрятных и не приходивших от метро, а приезжавших на внушительных машинах, с женами и детьми, и, во-вторых, людей с которыми говорить было невозможно по причине незнания ими русского языка и принципиальных жилищных противоречий - занятия нерусскими негражданами подсобки, до того изредка служившей крышей. Еще было много свидетельств того, что Сема прав и неправ, но сопоставить их Рыжеус не мог.

Иногда он пытался найти решающий момент, определяющее мгновенье, посадившее его под лестницу, или хотя бы понять, за что ему уготована такая судьба, но чаще всего засыпал при этом. В тот день, когда Сёму в черном полиэтиленовом мешке забрала неотложка, Рыжеус, узнавший от этого от дворника Камшода, купил, как обычно, две бутылки водки, намеренно желая подтвердить философское кредо бывшего товарища. И это, в целом, у него получилось. Только что похмелье было жестче, ровно в два раза.