Путь

Шел снег. Фонарик едва заметно подрагивал в его руке, освещая дорогу и выхватывая из липкой темноты снежные хлопья, которые, кружась, медленно падали на сырую землю. Вокруг стояла тишина, нарушаемая только звуком его шагов; казалось, вокруг не было ни души, и лишь кромешная тьма служила безмолвным зрителем его продвижения вдаль по сельской дороге. Куда ни глянь, вокруг простирались поля, сплошь засыпанные снегом. Лишь кое-где из-под белого полотна одиноко выглядывали угловатые черные ветки кустов, как бы напоминая ему о том, что под снегом все еще теплится какая-то жизнь. В такие моменты ему казалось, будто мир вокруг замирает, а он, словно заблудившийся ночью в картинной галерее турист, все блуждает со своим фонарем, пытаясь найти выход, однако свет выхватывает лишь образы мрачных картин, развешенных по стенам. Полностью поглощенный своими мыслями, он, сам того не зная, уже сошел с извилистой сельской дороги, по которой прежде проходил его путь. Теперь он медленно пробирался по снегу, впрочем, не замечая отличия между давно утерянной дорогой и полем из-за вездесущего белого покрова. Наконец, он понял, что сбился с пути и остановился. Фонарик в его руке предательски дрогнул и упал в снег, давая темноте заполнить все пространство вокруг, образуя пугающую пустоту, которая прежде так манила людей из космоса телами черных дыр. Он поднял его. Казалось, этому фонарику, так долго и преданно служившего ему, оставалось жить теперь совсем немного, о чем свидетельствовали неизбежные моргания его лампочки.
Вдали показался небольшой огонек, который, по мере приближения к нему человека, становился ярче и принимал всё более отчетливые очертания. Еще издали было видно какое-то странное движение, изредка перекрывавшее источник света и заставляющее одинокого путника инстинктивно вздрагивать. У него, безусловно, была цель, настоящая, такая, ради которой он прошел весь тот путь, что остался теперь позади, и ради которой он был готов идти вперед, мимо этого светящегося огонька, несмотря на этот лютый мороз, ночь, от которой кровь стынет в жилах и почти сломанный фонарик. Однако, нельзя было сказать, что герой наш был увлечен своей идеей, или же, как говорили в старых книжках, "загорелся" ею. Нет, напротив, лицо его, не содержащее ни одной примечательной черты, выражало абсолютную отстраненность, и, скорее всего, если бы кто-нибудь увидел только лицо это, он бы подумал, что принадлежит оно смертельно больному, а возможно даже покойнику. Он был похож на тех пожилых людей, которые, не видя ничего и никого вокруг, заходя в метро, так рвались в былые времена побыстрее занять свое место в бессмысленной карусели подземных червей, что усердие, с которым они это делали, можно было сравнить лишь с пугающей бессмысленностью их жизненного положения.
Конечно, было бы неправильно так примитивно сравнивать те времена и то, что от них осталось, потому что поменялась лишь внешняя оболочка планеты, тогда как, например, путник наш не изменился с миром ни на каплю, напротив, черты его характера, прежде не находившие должного выражения, теперь обострились, давая волю к действию. Однако многих новая жизнь все же изменила, потому как в ее условиях они могли находиться лишь в состоянии трупов. Человек же, который шел по заснеженной дороге, не стал выбирать этот дивный и легкий способ смириться с новой жизнью, вероятнее всего из-за той самой идеи, которая и прежде не давала ему спокойно спать по ночам.
Когда он подошел достаточно близко к источнику света, которым оказался на удивление хорошо сохранившийся сельский двухэтажный домик, до его слуха дошел смех, доносившийся изнутри. Этот смех, казалось бы такой обыденный даже в этом нелегком времени, вызвал у путника отвращение, которое, однако, никоим образом не отразилось на лице его, пока он продолжал свой путь мимо дома. Вскоре дверь широко распахнулась, и на дорогу вышел человек в серой шапке, создавая своим тощим телом причудливую тень на снегу, которая, неуклюже повторяя его движения, скользила вдоль по его кристаллам. Путник, находящийся в это мгновенье перед дверью дома, замер, и медленно, словно несмазанный робот, повернул шею в сторону вышедшего человека.
Вкус крови казался путнику слишком солёным, поэтому он сплевывал ее на грязный пол, на котором лежал. Руки его были перевязаны тугой веревкой, покрытой плесенью и грибком. Неподалеку от него трое незнакомцев пили мутную жидкость из треснувшей бутылки, тихо шепчась о чем-то между собой. Путник не понимал их языка, однако знал, что разговор идет о нем и его дальнейшей судьбе. Вещи его лежали неподалеку на столике, но, казалось, чего-то не хватало. Путник никак не мог понять, чего именно. Ну конечно, фонарика не было рядом с другими предметами: он медленно катился вниз по неровному полу, продолжая отчаянно моргать своему хозяину из последних сил, будто подавая сигнал SOS.
Незнакомцы рассматривали карту путника, лежавшую перед ними на столе. В этот момент они были похожи на гиен или грифов, жадно сгрудившихся во время засухи вокруг лакомого мяса еще не разложившегося трупа какого-нибудь мертвого зверя. Тот, что был в серой шапке, одержимо тыкал своим кривым грязным пальцем в красные пометки, которые путник оставил на своей карте. Через несколько томительных минут незнакомцы прекратили свое бурное обсуждение и подошли к связанному человеку, избитому, изможденному, лежащему скорченным на полу, однако лицом своим выражающему абсолютную пустоту, даже некоторую безмятежность и смирение. Он понимал, о чем они спрашивали на его ломанном родном языке, знал, что их интересует то, что находится за многочисленными красными крестами на карте, а точнее какой из них тот самый крест, который приведет их в особое место, а не крест, которым отметят их могилу на этой давно мертвой земле. Конечно, путник понимал, чего хотели незнакомцы, понимал их желание, такое жгучее и яркое, такое нужное в нынешние времена, чтобы не стать очередным кормом для диких собак. У них была та же цель, что все время вела самого путника вперед, однако судьба так бесцеремонно отбросила его назад, обвязав его тугой веревкой в подвале этого сельского домика.
Арматура прошла путь по дуге, приземлившись на его голову в районе затылка. При ударе железо немного согнулось, а голову безжалостно тряхнуло, высвобождая лишнюю кровь из тела, окрашивая пол и стены красными кляксами, из-за чего они стали похожи на сюрреалистические абстрактные картины прежних художников. Это был уже далеко не первый удар, поэтому тело путника уже почти пришло в негодность, но он еще был в сознании, и мог не только соображать, но и окидывать комнату своим неизменным отстранённым взглядом. Он видел, как фонарик, подкатившись к  серой стенке и стукнувшись об нее, погас окончательно, хотя эта преграда никак не повлияла на его внутреннее состояние. Что же заставило его погаснуть?
А вот уже ему дают последний шанс, чтобы рассказать всю правду, ведь он до сих пор не проронил ни слова.
 Лицо путника, еще не донца потерявшее все человеческие черты, осталось теперь с тем выражением навсегда, с одним только отличием - глаза его закатились.  Долгий путь был закончен, хотя и не там, где планировалось, а именно в подвале сельского дома под ударом арматуры. Он мог сказать спасительное слово, но почему-то фонарик его угас.