Little box

Маленькая коробочка
***
Алексей Михайлович неспешно направлялся домой. Оттрубив смену на Уральском машинзаводе, он по обыкновению людскому возвращался к семье. Дома его ждала жена Люба, пышная румяная и сварливая баба, эталон русской женщины; сын Сашка, мальчонка лет десяти-двенадцати с грустными карими глазами и добрым сердцем, совсем как у отца.
 В последнее время, совсем выматываясь на работе, Алексей не мог посвящать время ни ребенку, ни жене. На носу был тысяче девятьсот семьдесят седьмой год. Пыл пятилеток давно утих, но рабочим все еще приходилось неустанно пахать. «Хоть бы рабочий день сократили», – думал Алексей. Но его только продляли.
 И вот в холодный зимний вечер, такой же как и сотни других, Леша (так называли его домочадцы) подошел к двери своей квартиры, в которой он с семьей обосновался относительно недавно. Он дважды повернул ключ в скважине скрипящей еле держащейся двери. В помещении было тихо. Ничего удивительного: Алексей в последнее время часто возвращался очень поздно, и домашние уже к этому времени спали. Тихонько прокравшись на кухню, он поставил чайник на газовую плитку – благо газ в квартире был.
 Немного залюбовавшись пургой, что мела за окном, Алексей не сразу заметил, как тот закипел, и ринулся поскорее к конфорке, дабы никого не разбудить. Заварив чай и оставив его остывать, Леша отправился в спальню, чтобы поцеловать жену. И хоть он знал, что та вряд ли его слышит, все равно повторил свою любимую фразу: «Ничего, Любонька, вот денежку подкопим и заживем, потерпи».
 Сашка спал в гостевой на обшарпанном, толстом матрасе. И, когда отец проходил мимо, он, как показалось самому Алексею, проснулся, но не подал виду. Устроившись поудобнее в кресле, стоящем у батареи, с чашкой крепкого чая, Алексей накрылся пледом и постарался согреться. Спустя какое-то время, отставив чай, он уснул.
***
Продремав четыре или пять часов, Леша, проснулся от бушующей вьюги. Обычно он и так имел привычку просыпаться раньше всех и спозаранку уходить на работу. Наверное, ни для кого не секрет, что, как правило, домашних он заставал только спящими. Не отвлекаясь на завтрак или «утренний кофе», как это принято говорить в Европе, Алексей, накинув дешевенькое пальто, и натянув шапку на уши, отправился прочь из дома.
 На улице его ожидали двадцатиградусный мороз и пронизывающий до кончиков пальцев ветер. Снег валил, не переставая, так что ноги успевали увязнуть в сугробе за считанные мгновения. Добираться до работы, конечно, тяжело, но опаздывать было нельзя. Алексей это понимал. Могли, в конце концов, и выговор сделать перед всем коллективом, а позориться перед товарищами ему совершенно не хотелось. Поэтому, собрав последние силы, Леша ускорился.
Прибыв за две минуты до начала смены, он, словно по звонку, стал у станка.
 Работа была выматывающей, но это, как казалось Алексею, того стоило. Он работал вдвое быстрее и качественнее других рабочих, и те прекрасно об этом знали. Также они знали и причину, по которой он это делал.
 У Алексея была мечта: свозить семью в санаторий, на отдых. И месяц назад он притащил на работу маленькую коробочку, в которую решил откладывать деньги. За перевыполнение плана предназначалась небольшая надбавка к зарплате, совсем копеечка, но ему хватало и этого.
 Коробочка и правда была маленькой, и иногда рабочие посмеивались над Алексеем, мол, мечтать не вредно. Но злые языки не были ему помехой. Уже спустя месяц на дне коробочки красовались кровные рублики. Алексею удалось скопить почти половину необходимой суммы. Это было неплохим подспорьем в надежде на лучшее.…
Был, правда, один нюанс. Алексей, сосредоточившись на работе, почти не отвлекался на внешний мир. Ну, то есть совсем. Раньше во второй половине дня, в промежуток между сменами, он любил, захватив из дома обед, подкрепиться перед тем, как заново приступить к работе. Теперь же складывалось впечатление, что Алексей то ли не ест совсем, то ли, настолько погрузившись в работу, просто забывает про еду.
Рабочие стали замечать у него под глазами мешки, вид его лица стал крайне бледен. Но при этом всем, некая ярко-выраженная надежда наряду с улыбкой освещали его лицо.
 Как-то Василий Громов, сменщик Алексея, спросил его:
– Лех, чего это ты такой квелый? Не иначе, как заболел.
– Тебе мерещится, Вась. Я в полном порядке…
– Уверен? Я в случае чего мог бы и задержаться – ты бы пока к своим сбегал, а то совсем ведь не видитесь.
– Это ничего… Я только денежку подкоплю, и заживем мы тогда неразлучно…
Алексей язвительно улыбнулся, точно что-то глубоко внутри него ныло, пытаясь вырваться наружу.
– Странный ты какой-то в последнее время… Себя не жалеешь, так хоть о семье подумай, они ж тебя любят.
– Всему свое время. Вот, как коробочку свою-то заполню доверху, так побегу заявочку на санаторно-курортное лечение подавать, а уж оттуда сразу к семье…
– Ну как знаешь, я бы на твоем месте все равно не истязал так себя. Пустое это дело, Алеш. Вам эту путевку еще ж неизвестно дадут ли, а ты лишаешь Любу с Сашкой отца и мужа. Это я по себе знаю: у меня вот, когда Максима в октябрята посвятили, так он сразу мне побежал хвастаться: «папка, папка, гляди, какой значок дали». Детям в этом возрасте отец нужен.
Алексей, словно не слыша, а, может быть, отчасти не понимая его, продолжал за свое.
– А Сашке то я коня подарю игрушечного, он давно мечтал о таком, вот обрадуется…
– Ах, к черту, на что я только время трачу? Совсем ты погряз в своих мечтаньях, не к добру это, Леш, не к добру. Пойду я.
Василий медленно удалился, еще пару раз бросив на Алексея взгляд, полный то ли осуждения, то ли сочувствия. Но Леша вряд ли это заметил. Вновь погрузившись в процесс работы, он отстранился от всего, что его окружало. От укорительных взоров рабочих, от вьюги, бушующей на улице уже вторые сутки, от всяких мыслей о чем-либо. Его внимание было приковано к станку, и только изредка он мельком замечал рядом стоящую коробочку. Тогда лицо расплывалось в улыбке…
***
Странное поведение Алексея начали замечать и соседи. Со слов Веры Степановны Лучиновой, женщины преклонных лет, проживавшей над Лешей: «Помню, раньше он так никогда не задерживался, приходил часов в семь-восемь, точно по расписанию, и все семейство радовалось. Стены то у нас тонкие – слышно все. Сынишка его все время носился по дому, заливаясь смехом, видно радовался отцу. А уж Люба то всегда такая доброжелательная. Бывало, то за солью поднимется, то за кусочком мыла, и ну прямо улыбнется да скажет что-нибудь ободряющее  – мне старухе одинокой это всегда душу грело. А теперь и не видно, не слышно вовсе. И сам Леша хмурый какой-то стал. Спускалась я вчера, значит, мусор выносить: вижу, идет, да ни жив, ни мертв. Точно случилось у них что».
  Только самому Алексею это все было чуждо. Ничего кроме работы он не знал или не хотел знать. Единственной его отдушиной являлась теперь злосчастная маленькая коробочка, которую он вечно таскал с собой. Приходя поздним вечером домой, он запирался на кухне и мог часами сидеть да рассматривать ее. Откроет, подсчитает накопленную сумму и кладет обратно. Есть не ел, чая не пил теперь даже вечером, и неизвестно спал ли. В любую непогоду он вставал чуть свет да плелся на работу.
 Казалось, тело его изнывало, а Алексей и этого не замечал. В какой-то момент во время выполнения очередной нормы ноги его подкосились, и Леша начал падать. Завидев это, работавший рядом фрезеровщик Панов подбежал к нему и попытался привести его в чувства. Реакция Алексея была неожиданной. Он резко вскочил и бросился к станку, где стоял объект его воздыхания – проклятая коробочка. Алексей закричал:
– Что тебе до моих денег?! Я их честным трудом заработал!
 Мужчина отпрянул от него.
– Да ты чего, сдурел что ли? Я же только помочь хотел! Боже, да у тебя верно горячка. Срочно начальника смены зовите сюда с врачом!
Алесей оторопел. В миг, придя в себя, он простонал:
– Не надо никого… Я здоров… Я работать буду. Простите, мужики…
Но рабочие, завидев его бедственное положение, все равно после смены обратились к начальнику смены Кропоткину с просьбой дать отгул Алексею. Тот, обязавшись лично проконтролировать его состояние, отправил Лешу домой и сказал, что объявится с визитом на днях. Алексей был категорически против, но спорить не стал.
По-видимому, к семье возвращаться Алексей не собирался. Побродив вокруг завода каких-нибудь десять кругов, он развернулся и пошел прочь.
 За то время, пока он находился на работе, буря уже успела изрядно поутихнуть. Снег теперь падал медленными хлопьями, устилая замороженные улицы, а не бил в глаза, мешая ориентироваться в пространстве. Алексей решил, что неплохо бы прогуляться, пока настало затишье. Он шел не спеша, словно пытаясь подражать неистово менявшимся погодным условиям, и постепенно продвигался по проспекту революции, главной улице города. Но казалось, Алексей этого не замечал, просто двигался вперед. Ему были неинтересны опустевшие лавочные витрины, демонстративные плакаты, расклеенные обрывками по мостовой, истоптанная рабочими площадь. Его не привлекали более отдушины советского общества.
 Но что самое главное, он как будто стал безразличен к собственной семье. Сам Алексей, разумеется, так не считал. То и дело себе под нос он проговаривал: «Ничего, еще пару деньков на заводе, и можно будет отгул брать. Свожу Любку с Сашкой на воды, а там глядишь заживем…». Но внутри Алексей знал, что даже если такая идея удастся, то затем по возвращению настанет та же трудовая, скучная жизнь в лишениях. Почему-то эта мысль ничуть не трогала его надежд. Отвлекшись от мыслей, он продолжил свой путь, как вдруг понял: уже стемнело.
***
Следующие несколько дней Алексей проработал тихо и мирно, без инцидентов. Рабочие первое время были озабочены состоянием своего товарища, но затем потонули в собственных мыслях и проблемах, не обращая больше внимания на него. У Кропоткина, озадаченного сроками выполнения поставленного плана, все никак не удавалось навестить Лешу.
Однако в конце недели он выгадал вечерок, не поставив самого Алексея в известность. Он хотел явиться скорее с тайной проверкой, нежели чем с товарищеским визитом. Может быть, что-то подозревал, а, может, из чистой любопытности, свойственной руководству. Это была пятница. Как раз день получки. В такие дни на лице Алексея появлялась былая живость, глаза загорались неистовым счастьем при виде своих честно-заработанных денег, да еще и с премиальными.
 Но было в этих глазах что-то особенное, отличное от большинства. Кто-то, конечно, мог бы позволить себе мысль о том, что Леша был чересчур неравнодушен к деньгам, но все окружавшие его люди, знали, что мысль эта далека от правды. Что в былые времена оклад его заботил ничуть не больше, чем других рабочих. Всегда на все хватало, и нужды в надбавке не было, да и быть не могло. Сейчас же что-то в нем словно надломилось, изменилось. Но что можно было говорить с уверенностью: в нем точно не проснулась страсть к богатству. Прежде чем выдать Алексею его положенные сто шестьдесят рублей и прежде чем тот запихнет часть из них в свою треклятую коробку, Кропоткин пристально взглянул на него. Изучал не долго, чтобы не вызвать лишних подозрений и не выдать сегодняшний замысел. Чтобы как-то разрядить тишину, повисшую над ними, Кропоткин спросил Лешу:
 – Ну как, товарищ, теперь-то хватает вам на отдых? Ничего не скажу, вы славно потрудились за последние пару месяцев, в несколько раз перевыполнив норму. Но вот, что, Алексей, признаюсь честно: мне, как человеку, проработавшему в нашей профессии пятнадцать лет, остается непонятным такой неистовый труд…
Кропоткин понял, что выдает себя и, прокашлявшись, продолжил:
– Надеюсь, как следует отдохнув, вы, однако ж продолжите работу в прежнем русле!
– Благодарю, – с несвойственным ему энтузиазмом отозвался Алексей.
Он буквально вырвал деньги из рук начальника смены. Кропоткина такое поведение начало несколько раздражать и еще больше пробудило в нем желание нанести Леше неожиданный визит. Однако тот мало о чем задумывался и уж, тем более, не мог этого предчувствовать. Алексей был одержим одной мыслью: получить путевки и обрадовать семейство. Тщательно подсчитав все полученные деньги, он отложил тридцать рублей в коробочку. Затем пересчитал ее содержимое – ровно сто сорок. Немного подумав, Леша доложил туда еще двадцать и на этот раз, не пересчитывая, захлопнул ее. Путь его лежал в профсоюз.
***
Как и замышлял, Кропоткин, не дожидаясь окончания смены, собрался и, узнав у рабочих адрес Алексея, направился «в гости». На часах было без пятнадцати шесть. Пройдя некоторое расстояние, он обнаружил у себя отдышку, хотя идти предстояло еще довольно долго. К непривыкшему ходить пешком Кропоткину, владельцу старенького партийного «Москвича», начинала возвращаться память былых лет. Когда он дошел до дома, в котором располагалась квартира Алексея, его немного перекосило. Здание напоминало скорее военно-испытуемый участок, нежели жилую собственность.
 В подъезде стояла тишина. Кропоткин подошел к нужной двери и трижды постучал. Отклика не было. Он подумал, что Алексей, вероятно, еще не вернулся из профсоюза, хотя это и казалось несколько странным. Тогда, надеясь привлечь внимание кого-нибудь из членов его семьи, он крикнул:
– Эй, хозяева, встречайте гостей!
Но за дверью стояла завораживающая тишина, несколько отличавшаяся от подъездной. Это напугало Кропоткина. Все мысли, возникавшие в голове, говорили одна за другую: «Дома точно кто-то должен быть». Но действительность отражала обратное.
 Кропоткин начинал нервничать. Он все время спрашивал себя: что если придти потом? Может Алексей, вернувшись домой, потащил в профсоюз и жену и сына? Но зачем? И все же некая сущность, живущая в каждом человеке, подсказывала Кропоткину, что нужно непременно попасть в квартиру и все прояснить. Сам бы он вряд ли ее послушал. С огорченным и встревоженным видом уже собрался уходить, как вдруг из-за двери в нос ударил резкий, зловонный запах.
 У Кропоткина выступил пот на лбу – он не мог ничем описать этот запах и ни с чем сравнить, словно он исходил не из квартиры Алексея, а откуда-то из потустороннего мира. Мерзкий, противный запах, который не ассоциировался ни с чем. Это обстоятельство заставило Кропоткина решиться на отчаянный шаг. Он навалился на хилую дверь, и под весом упитанного начальника смены она отворилась. Осторожно войдя в коридор, Кропоткин стал медленно шагать, приближаясь к залу. Запах только усиливался. То, что предстало перед ним дальше, трудно описать словами...
На диване лежал мальчонка. Его тело было накрыто толстым обшарпанным пледом. Достав из кармана носовой платок для того, чтобы заткнуть им нос, и зажмурив глаза, Кропоткин приподнял плед. Сашка лежал, повернутый к входу – туда, откуда Алексей возвращался домой, и откуда, сейчас зашел он. Глаза мальчика высохли, ручонки и ножки были бледно-белые, цвета мела. Тело источало зловонный запах – оно было его источником. На шее виднелся глубокий разрез, который уже давно перестал кровоточить. От этого вида Кропоткина начало тошнить. Его вырвало на ковер.
Шокированный, он долгое время не мог сдвинуться с места и пошевелиться. Вид собственной рвоты и разлагающегося тела десятилетнего мальчика, однако, заставил его вскочить и броситься в поисках телефона. Кропоткин забежал в спальню. Как оказалось зря. Телефона там не было, зато на кровати распласталось тело Любы. Вонь стояла непередаваемая. Признаки все те же: выгоревшие глаза, лицо погребенное в ужасе, бледно-белый цвет конечностей, разрез на шее и жуткий запах разложения. Запах смерти. У Кропоткина начиналась истерия – он находился в панике. Пулей, вылетев из квартиры, он взбежал на этаж выше и стал колошматить в двери. Открыла Вера Степановна. На вопрос «что вы тут делаете и что вам нужно», Кропоткин проорал: «Беда! У ваших соседей снизу мужчина поубивал всю семью! Пропустите! Дайте, наконец, телефон!».
Вера Степановна, повергнутая в шок таким заявлением, тем не менее, пропустила Кропоткина к телефону. Тот бросился набирать заветный номер.
***
Алексей возвращался намеченной дорогой домой. Как никогда он был счастлив. В руке он держал три путевки на санаторно-курортное лечение в Крыму, что могло быть лучше? Наконец-то он мог свозить семью на отдых и провести с ними там аж целых две недели! В кармане лежала опустевшая маленькая коробочка. Алексей не знал, с какой целью он ее оставил. Он считал, что она больше ему не нужна, но по какой-то неведомой причине расставаться с ней не собирался.
 Коробочка стала для него символом. Символом мечты и долгожданной свободы, пускай и всего двухнедельной. Зато, какой отдушиной казалась эта временная свобода самому Алексею...
 Когда он подошел к дому, его ничуть не насторожила милицейская машина, стоявшая напротив его подъезда. Тогда он подумал: «Опять у Веры Степановны воображение разыгралось, и она вдруг увидела на улице преступника». Со спокойным видом Алексей поднялся на свой этаж и обнаружил, что дверь в его квартиру кем-то выломана, а изнутри доносятся чьи-то голоса. Это его уже обеспокоило. Он скромно вошел и задал странный вопрос: «Кто там?». На его голос тут же отреагировали. Из зала послышалось:
 – Товарищи, это он! Схватить немедленно!
Спустя каких-то пару секунд Алексей уже очутился на полу со скрученными руками.
– Мордой в пол, тварь!
Все еще недоумевая от происходящего, он позволил спросить столпившуюся вокруг него бригаду милиционеров:
– А что собственно…?
Последовал жесткий удар в челюсть рукояткой нагана.
– И он еще смеет спрашивать! Вот же ж мразь!
Офицер плюнул Алексею в лицо. Тут из-за спин милиционеров послышались знакомые голоса.
– Ну, Алешка, что ж ты натворил?! – бедным плачем отозвалась Вера Степановна.
– Даже сынишку не пожалел… – чуть ли не шепотом произнес Кропоткин.
И тут Алексея словно прошибло.
 Пелена спала с глаз, и он увидел накрытое военной шинелью тело своего Сашки. Алексей зарыдал, да так, как обычные люди, то и не рыдают. Весь он забился в дикой душевной агонии. Ослабленные руки и челюсть задрожали. Лицо приобрело тот же оттенок, что был и у остальной части семьи. Разница была лишь в том, что Алексей был все еще жив, по крайней мере, физически. Немного оторопев от того состояния, в котором предстал им Леша, заполнившие комнату люди расступились и отошли на несколько метров от него. Всем им стало понятно: он находился в не меньшем шоке, чем и они.
– Он душевнобольной! – вскричал Кропоткин.
***
Как только конвульсии Алексея кончились, офицеры надели на него наручники и потащили в машину. Казалось, он обездвижил. Еле волоча ноги, Алексей спустился в окружении бригады милиции и сел в машину. Эта машина стала его катафалком. Они отвезли его в ближайшее отделение тюрьмы, чтобы на утро перевести в специализированное место для особо опасных. Алексея завели в одиночную камеру без решеток. Его не догадались обыскать…
Когда Алексей остался один, он, не медля ни секунды, выдернул из ботинок шнурки и соорудил себе петлю. Привязав ее к выступающей части потолка, он встал на намертво прикрепленную к стене скамейку и…
Тело Алексея нашли к утру. Теперь можно было не удивляться бледно-меловому цвету его лица. Он мертв. Теперь и физически. Из верхнего кармана рабочего комбинезона торчали три путевки в Крым, а на полу, прямо под Алексеем, валялась та самая маленькая коробочка…