Николай Вельтман натянул презерватив на висевший над шкафом детектор дыма, сел в кресло, и закурил. Серая струя полетела куда-то в щель между потолочными панелями. Галстук давил на шею. Горизонт с 24-го этажа казался почти изогнутым.
	Вельтман снял очки, ослабил галстук, откинулся на спинку кресла. Потом посмотрел на закрытую дверь кабинета, на белые стены, и откинулся ещё сильнее. Он был собой доволен: ему довелось испытать редкое в крупных компаниях счастье иметь не просто отдельный кабинет, а отдельный кабинет с непрозрачной дверью и сплошными стенами; счастье, доступное немногим, и указывавшее на очень, очень высокий статус.
	Два дня назад бесследно исчез один из сотрудников договорного отдела юридической службы. Фамилия его была Норихов, но все его величали Вэвэ, по инициалам, расшифровки которых никто не знал. Это был старый, одинокий человек с маленькой головой и каким-то непропорционально объемным задом – собственно, только эти два признака и выделяли его, на первый взгляд, из всей огромной толпы работников компании. Он сидел в одном из больших кабинетов договорного отдела, за узким столом, в дальнем и темном углу, за кадкой с пальмой – там меньше продувало. Компьютером он так и не научился пользоваться, все записи вел от руки, и договоры под конец уже не правил и тем более не составлял – только читал и визировал. Дважды в день уходил курить – в середине первой половины рабочего дня, и в середине второй – можно было сверять часы. В пять уходил с работы, в восемь приходил. А однажды не пришел.
	Вельтман, как заместитель начальника юридической службы, взялся разбирать его бумаги. Он с трудом выпросил себе это поручение на самом верху только лишь из желания, чтобы дело не отдали безопасникам, с которыми Николай Маркович сильно враждовал. Вельтман твердо знал: служба экономической безопасности, хранящая на сотрудников целое море компромата, и здесь будет рыть носом землю, ища для себя что-нибудь интересное. И обязательно найдет, или же, не найдя, нужным образом интерпретирует имеющееся, и с очередного заседания Правления во все стороны разойдется пачка идиотских циркуляров.
	«Имущество» Вэвэ выглядело странно: початая бутылка коньяка (как пронес???), несколько очень мелких расчесок, сломанные наручные часы, старый папиросный мундштук в виде трубки с бородатой мордой на люльке, столь же старая записная книжка, несколько газетных вырезок и целая кипа исписанных черновиков. Там были какие-то абстрактные рисунки, записи нот, шахматных партий, и ещё многое в том же духе, но больше всего листов содержали наборы прямых и ломаных, вычерченных под линейку, линий, пересеченных под разными углами, безо всякой системы. И ни одной записи по работе, ни одного телефона, ни одной пометки из законодательства или из судебной практики. Все выглядело так, как будто Норихов повредился рассудком. Эта мысль, при ближайшем рассмотрении, не выглядела такой уж нелепой: Вэвэ в минувшем году сравнялось 70.
	Этих выводов Вельтману оказалось достаточно, чтобы вынести свое суждение по произошедшему – разумеется, сугубо официальное суждение – ничего подозрительного либо опасного для компании в исчезновении Норихова нет, и искать его надлежит общим порядком. Об этом он и решил сообщить своему непосредственному начальнику, Молчанову, дабы закрыть вопрос и забыть о нем. Однако, подняв трубку внутреннего телефона, и набрав номер, Вельтман услышал голос секретарши:
	- Ой, а знаете, Александр Владимирович уехал.
	- Куда?
	- К президенту, с отчетом. Сегодня, наверно, его уже не будет.
	Услышанное Вельтмана озадачило. К президенту холдинга с докладом Молчанов ездил каждую неделю, по четвергам, после обеда. Но был вторник, и такой внеочередной доклад не говорил ни о чем хорошем. И президент, и Молчанов, принадлежали к людям твердых привычек, от которых нечасто отходили. А значит, случилось что-то серьезное.
	Случившееся «серьезное» смущало Вельтмана не само по себе, а тем, что он, Вельтман, его не заметил. Он занимал свою должность с самого основания компании, занимал её и при малодееспособном Молчанове, и при целой плеяде его предшественников, он де-факто ведал всей юридической службой и целым рядом смежных, и являлся едва ли не самым информированным человеком в компании. И, конечно, мимо него не могло пройти ни одно мало-мальски значимое обстоятельство.

…Вельтман докурил сигарету, бросил куда-то под стол ручку, которую долго теребил в руках, и повернулся к окну. Мартовское солнце, ещё не очень теплое, но уже очень яркое, вышло из-за здания, залив кабинеты пыльным полуденным светом, и мешая смотреть вдаль. Поэтому Вельтман смотрел вниз.
Там, внизу, прямо перед главным входом в здание стояло множество сотрудников в одинаковых костюмах. Черные на белом снегу площади, сверху они были похожи на стаю пингвинов, разом высыпавших на льдину. И, точь-в-точь как пингвины, собравшиеся стояли по одному – по двое, или мелкими группками, не образовывая толпы. Это тоже выглядело странно: никогда ещё на памяти Вельтмана не было случая, чтобы такой большой группе сотрудников разом выдавали разрешение покинуть офис в рабочее время. А в том, что такое разрешение выдано, можно было не сомневаться: требование Правил внутреннего трудового распорядка «больше четырех не собираться» соблюдалось стоявшими внизу неукоснительно. Следовательно, никакого саботажа.
Вся эта картина в совокупности с отъездом Молчанова настораживала Николая Марковича, так как совершенно не описывалась привычными сюжетами корпоративного мира, виденного им. Предчувствие и подозрение, смешанные с опытом, порождали короткую и простую мысль. Что-то случилось. Что-то случилось. Что-то случилось. И надлежало немедленно выяснить, что.
Вельтман накинул пиджак и хотел было уже выйти из кабинета, как где-то в углу сначала зазвонил, а затем протяжно затрещал факс-автомат. Сообщение пришло с внутреннего номера (что было ясно по особой мелодии звонка), и было очень коротким – печать работала секунд пять, не больше.
…факсы Вельтману приходили нечасто – принимать их лично ему было просто не с руки, для этого в службе существовал секретариат. Аппарат же в кабинете Николая Марковича имел другой номер, который в компании мало кто помнил: факсимильная связь вышла из моды, и превратилась в резервный канал. Для Вельтмана же сохранение этого экзотического способа коммуникации имело иной смысл: внутренние чаты и почта читались, корпоративная сотовая связь слушалась, проводная связь тем более слушалась, но факс для вездесущего СЭБа был абсолютно неуязвим.
Идя к аппарату, Вельтман пытался угадать, от кого именно пришло сообщение. Таких людей во всем огромном холдинге было совсем немного, и чтобы перечесть их, достаточно было пальцев одной руки: пара старожилов из юридической службы, один человек из Совета директоров, ещё один – из Ревизионной комиссии, и… Пришедшее сообщение было как раз от неё – Вельтман понял это, едва вынув бумагу из лотка. У неё была странная привычка подписывать все свои сообщения, и эту угловатую, составленную из прямых и быстрых росчерков, подпись Николай Маркович мог бы узнать из тысячи.
Сообщение гласило:
«10:40 SAMT технический дефолт. Кредитная линия закрыта. Камаев вылетел в Москву. Недостача 435М. СВК копает ДИТ и финансистов, у последних обыск, платежи на сегодня отменены. На обед спускайся, нужно поговорить».
Единственное, чего Вельтман не понял из текста – почему отправившая его указала самарское время, а не, как водится, московское. Остальное было более или менее понятно: не хватило денег, не произвели платеж, кредитная линия закрылась, финансовый директор отправился в столицу на переговоры со Сбербанком, коий и предоставлял эту злосчастную линию. Почему в дело включилась Служба внутреннего контроля – тоже понятно: дело пахло нешуточной фальсификацией отчетности, и ещё неизвестно, кому по итогам достанется больше – ведомству Камаева, или тем, кто это ведомство сейчас проверяет. Ясной, как белый день, была и причина проверки в Департаменте информационных технологий, без соучастия которого никакая фальсификация была бы просто невозможна.
Размышляя над прочитанным, и одновременно разбирая текущие бумаги в ожидании обеденного времени, Вельтман больше на подсознательном уровне, чем явно, ощущал какую-то постыдную радость – постыдную от того, что негоже радоваться подобным вещам. Но с другой стороны – ах, как взволнуется, какими валами разойдется это затхлое от штиля корпоративное море! Какие перемены повлечет за собой этот шторм! В общем, наступающие времена обещали быть интересными. Ранее Вельтману доводилось переживать подобные «интересные времена», и он позднее старался не вспоминать о них, втайне мечтая при этом, чтобы они повторились – с новым сюжетом и новыми рисками.
Но у радости Вельтмана была и ещё одна причина – такая, от которой сосало под ложечкой, и лоб покрывался испариной. Этой причиной была сама встреча, которая ему предстояла, и то, что в свете произошедших событий таких встреч будет ещё много. «И почему что-то в компании должно пойти не так, чтобы мы чаще виделись?» - думал он, закуривая снова (презерватив все ещё висел на детекторе). Это был, в сущности, риторический вопрос, так как само течение корпоративной жизни направляло каждого по ему предначертанным маршрутам, и пути двоих людей, пусть даже и нерядовых сотрудников, редко пересекались. Свою лепту вносили и качества самого Вельтмана – нежелание показаться назойливым, да и просто вежливость, та самая «интеллигентщина», за которую Николай Маркович себя презирал и которую не мог побороть. Поэтому всякий раз, когда повод для встречи находился, Вельтман благодарил судьбу за него.

В тот самый момент, когда минутная стрелка догнала часовую на вершине циферблата, Вельтман закрыл кабинет на ключ, и направился к лифту. В коридоре 24-го этажа, занимаемого юридической службой, стояла гробовая тишина, и из-за стеклянных стен, изнутри завешанных жалюзи, тоже не доносилось никаких звуков. Только секретарша Молчанова, которой по должности обеденный перерыв не полагался, оставалась на своем месте – Вельтман видел её через открытую дверь приемной, и даже слышал, как она проводит пилкой по ногтям. Да ещё из двадцать девятого кабинета, что в договорном отделе можно было, напрягши уши, услышать что-то вроде гула, и этот гул укрепил заместителя начальника службы в догадке, что между тамошними обитателями, Валерой Мартыновым и Ирой Демиховой, что-то есть.
Никого не было и в лифте, но из зеркальной стены на Николая Марковича смотрел среднего роста, чуть полноватый человек с седеющими черными волосами и черной же бородой-эспаньолкой.
Зато на втором этаже, где располагались столовые – отдельные для младшего персонала и для специалистов, было настоящее столпотворение, какому и положено быть в обеденный час. Разве что голоса звучали громче, чем обычно, и тон их был настороженнее, резче.
Пересекая шумные потоки идущих на обед, и небрежными кивками отвечая здоровающимся, Вельтман двигался в северное крыло здания, туда, где располагалась зона кафетерия для руководства холдинга, и где, конечно, не было посторонних. Право входа туда кодировалось в электронном пропуске, и было привилегией, которой провинившегося менеджера запросто могли лишить, даже не предупреждая – наказание не тяжкое, но болезненное и потому действенное. Подойдя к двери, Вельтман приложил свой пропуск к считывающему устройству, и зеленый огонек словно подтвердил ему, что он ещё в фаворе.
В небольшом, темноватом и по-своему уютном кафетерии почти никого не было, и Николаю Марковичу не пришлось тратить время, определяясь, куда идти. Софья Александровна Кавелина, член Правления и Совета директоров, советник президента по специальным поручениям, ждала Вельтмана за небольшим столиком в дальнем конце зала.
- Привет, - нарочито-беззаботно сказал Вельтман, подойдя к столику, и, усаживаясь напротив, две-три секунды напряженно ждал, пока она поздоровается в ответ. Но она только кивнула.
Повисла пауза, неловкая и долгая. Вельтман сидел, сложа голову на руки, Кавелина сидела напротив него в точно такой же позе. Наконец, она произнесла:
- Заседание Правления в шесть часов. Что мне посоветовать?
- Ты хочешь, чтобы я тебе посоветовал, что тебе посоветовать? – каламбур вышел плоским, и Вельтман и сам не стал ему улыбаться.
- Да.
- Все будет зависеть от позиции сберов. Если они готовы ждать – выискивать деньги, и платить. Если нет, выводить что можно, и опять-таки выискивать деньги. Есть какие-то новости от Камаева?
- Пока нет, иначе я бы знала. Он поздно вечером должен вернуться.
- Далее, у меня вообще плохо укладывается в голове, что мы так легко оказались в коленно-локтевой позиции, - Вельтман сдвинул очки на нос, и недобро ухмыльнулся, - Знаешь, можно думать, что налоги, сборы, ну вот и кредиты – это на самом деле не очень обязательные платежи, но не стоит ждать от остальных, что они будут думать точно так же. Надо было очень постараться, чтобы наши контрагенты так к нам относились, правда ведь? А, впрочем, кому я рассказываю… Сама-то ты что по этому поводу думаешь?
- Ну, мы лохи.
Эта совсем не идущая к серьезной, состоявшейся в карьере женщине фраза была у Софьи Александровны коронной. Корпоративных зомби, чьи мозги были не рассчитаны на подобный лексикон, она повергала в ужас, у Вельтмана же вызывала только улыбку – он слишком давно знал Кавелину, чтобы не прощать ей такую малость. Того же мнения придерживался и президент холдинга, закрывавший глаза и на эту, и на прочие странности своего советника.
- Продолжай, продолжай, я заинтересован…
- Там, конечно, были фальсификации, но дело все-таки не в этом. Когда нам год назад давали кредиты под госгарантии как системообразующей компании, никто никак не планировал их расходование.
- Так?..
- Ну и просрали всё… Сначала вливали деньги в наши заводы в Омской области, хотя там помочь было нечему, продавать надо было, потом вложились в эту недвижимость в Таиланде, потом они кино начали снимать… И себя некоторые не забыли, не будем показывать пальцем.
- То есть никакого заговора, только безграмотный менеджмент?
- Да.
- Погоди. И ты всего этого не знала? Не верю.
- Знала. Я не знала, СКОЛЬКО это все стоит.
Она посмотрела на своего собеседника взглядом одновременно рассерженным и виноватым, и на её щеках выступил румянец – но как-то неравномерно, пятнами. Было видно, что разговор сильно её задел – и если она до того хотела добавить что-то конкретное к сказанному, то теперь точно не добавит. Вельтману уже и самому было неудобно, что он вытянул из неё эти слова, и тему следовало переменить.
- Ты брать что-нибудь будешь?
Вопрос был задан так, словно ничего важного в этом разговоре сказано не было. И Софья Александровна поддержала эту игру:
- Да, сейчас. А ты?
- А я пока думаю.
Кавелина не стала звать официанта, сама направившись к стойке, и Вельтман в это время мог любоваться ей, и не бояться быть обнаруженным. За пятнадцать лет их знакомства он имел массу времени на такое любование, и все же не мог перестать это делать. Он помнил её внешность в мельчайших деталях, и все же, когда её не было рядом, её образ не складывался в его голове в целостную картину.
Она не была патентованной красавицей, скорее даже наоборот. Это была высокая, одного роста с Вельтманом, женщина, худая и несколько сутулая, с небольшой грудью, угловатыми плечами и узкими бедрами. У неё были каштановые, продёрнутые редкими серебряными ниточками, волосы длиною чуть ниже плеч, всегда собранные в одинаковый хвост, и в те редкие моменты, когда она распускала их, Вельтман уже не мог совладать с собой, и оторвать взгляда. Её лицу были присущи скорее крупные, но по-своему изящные черты – высокий, чуть скошенный лоб, острый подбородок, тонкие, бескровные губы, и глаза – светло-голубые, спрятанные за стеклами очков.
Она принадлежала к тем немногим женщинам, чей облик был почти неподвластен времени – и в 36 лет она выглядела едва ли не так же, как в тот день, когда Вельтман её впервые увидел, разве что на лбу появилось несколько мелких морщин. Не изменился и её имидж – она ходила в одних и тех же вещах голубых и синих тонов, каждую занашивая чуть не до дыр, и, как и в молодости, не признавала деловых костюмов, что также ей прощалось – в компании она не являлась публичной личностью.
Вельтман никогда не мог сам себе ответить на вопрос, что в этой женщине – нескладной, неизящной, и, строго говоря, некрасивой – так притягивало его. Тем более, что никто в компании – и как знать, может, и за её пределами – не воспринимал Софью Александровну как женщину.

Она вернулась за стол с тарелкой салата и стаканом морса. Вельтман же, кроме чая, заказывать себе ничего не стал, хотя и был голоден: салат бы его не удовлетворил, но Кавелина была вегетарианкой, и при ней Николай Маркович стеснялся есть блюда посерьезнее
- Вот, - задумчиво произнесла она, перемешивая салат вилкой, - ты можешь просчитать риски? Ну, если по самому худшему сценарию?
- По самому худшему сценарию все полетит к чертовой матери. Сейчас не самое лучшее время остаться без денег.
- Что-то надо выводить? Что именно?
- Это как пойдет, - поморщился Вельтман, отхлебнув чай: ароматный, терпкий напиток едва не прожигал пустой желудок насквозь, - меня сейчас больше волнует другой аспект, а именно: что с отчетностью? У нас собрание акционеров на носу, может нехорошо выйти.
- Пока неизвестно, СВК проверяет. Но они докладываются президенту, так что от меня ты бы ничего и не узнал.
- Короче, так. Надо дождаться Камаева, как там у него: разрулим, или нет. Если нет, тогда поглядим, что можно сделать. Как говорил мой покойный батюшка, Марк Отмарович, будем решать проблемы по мере их поступления, - резюмировал Вельтман, но этот напускной оптимизм как Кавелину, так и его самого едва ли успокоил.
- Я буду докладываться президенту, - после паузы произнесла Софья Александровна, - не знаю, сегодня вечером, или завтра. Скажу, что все серьезно.
- Даже более того – серьезнее некуда.
- А что ты?
- А я ничего. Меня ни президент не вызывал, ни на Правление не вызывали. Так что я сижу ровно и не отсвечиваю.
- Считай, что на Правление я тебя вызываю. Все равно они без тебя не обойдутся, - Кавелина широко и, как могло показаться со стороны, недобро улыбнулась, но Вельтман точно знал, что это не более, чем особенности её мимики.

За всю историю компании при решении столь важных вопросов без Вельтмана действительно обычно не обходилось, и даже не позови его Кавелина, он пришел бы на заседание Правления по собственному почину. Молчанов от президента так и не приехал, и на звонки не отвечал, поэтому Николай Маркович безо всякого зазрения совести совершал этот прыжок через голову начальства.
Впечатление, произведенное случившимся на руководство компании, было, видимо, по-настоящему сильным, так как заседание началось на 20 минут раньше запланированного: все, кроме ещё не вернувшегося из Москвы Камаева, были уже в сборе. Вельтмана, формально так и не вызванного, явно ждали: его появление никого не удивило. С ним показательно-почтительно поздоровались, осведомились о делах, даже предложили чаю. Николай Маркович, польщенный таким вниманием небожителей к своей персоне, от чая отказался, и уселся на одном из кресел в стороне от переговорного стола.
Генеральный директор управляющей компании холдинга, он же председатель Правления, Василий Евгеньевич Погодин, статный, широкоплечий, красивый мужчина, открыл заседание безо всякого формального вступления. Он лишь обвел взглядом присутствующих, и устало произнес:
- Ну что ж, давайте обсудим сложившуюся ситуацию…
Заседание не имело определенной повестки, и никто на нем не вел протокола, и никто не засекал время выступлений. Но это и не требовалось: Кодекс корпоративной этики, правила тайм-менеджмента и всё прочее остались где-то далеко внизу, на земле; здесь же слишком важные люди обсуждали слишком важные вопросы, чтобы отвлекаться на подобное. Главное же, все присутствующие слишком хорошо знали свои роли, чтобы им требовалось какое-то суфлирование.
Первой взяла слово операционный директор, Ольга Михайловна Плахтина, высокая темноволосая женщина с широкими скулами и полными, ярко накрашенными губами; она кратко перечислила основные события дня, и столь же кратко описала их влияние на текущую работу компаний холдинга с заказчиками, и вообще на функционирование низовых подразделений. Несколько слов о ситуации на производствах добавил к её выступлению технический директор по фамилии Кузнецов, потом – директор по позиционированию Фокин поделился соображениями насчет пошатнувшейся репутации группы.
Содержание всех этих речей было для Вельтмана прогнозируемы и потому неинтересно. С гораздо большим нетерпением он ожидал выступления двоих из присутствовавших – главного бухгалтера Светланы Сергеевны Дмитриевской, от которой ожидались данные о понесенных за день убытках, и начальника Службы экономической безопасности Андрея Степановича Мельникова (про себя Вельтман окрестил его Мюллером) – тот должен был поделиться информацией о ходе служебного расследования.
Дмитриевская поднялась с места первой – формат встречи не требовал вставать, но Светлана Сергеевна, низкорослая и толстая, просто не могла сидя говорить достаточно громко. Ко времени заседания данных от всех компаний холдинга у неё ещё не было, но имевшиеся сведения позволяли говорить о цифре в приблизительно триста миллионов. Дальнейший прогноз был ещё более скверным – условия контрактов с поставщиками сырья требовали до двухсот миллионов оплаты только до конца недели, и ещё столько же – на следующей, кроме того, приближалось время выдачи зарплаты сотрудникам. Никаких выводов Дмтриевская из своих слов не делала, оперируя одними лишь числами, но судя по повисшей гробовой тишине и напряженному скрипу ручек, их каждый делал для себя сам.
Когда же главный бухгалтер закончила выступление, сидевший рядом с ней Мельников ничем в своем виде не давал понять, что настала его очередь говорить, и его лицо не выражало ровно никаких эмоций. Повисла пауза, ненужная и неловкая, и Погодин вынужден был вмешаться:
- Андрей Степанович, Ваше слово.
Лишь после этого раздался голос Мельникова – громкий, резкий, но притом лишенный всякой интонации:
- Так, давайте я простым языком, здесь все свои, - он почему-то посмотрел на Дмитриевскую, а затем на Кавелину, - У нас в компании нашлось достаточно говна, чтобы это все устроить. Были фальсификации, приписки, наши же работники нам впаривали туфту, а мы верили. Был сговор людей в инвестиционных подразделениях с Департаментом информационных технологий, - при этих словах IT-директор Рыбников громко икнул, - фальсифицировалась отчетность. Служебное расследование не окончено, мои люди работают. Виновные будут найдены и наказаны
- Пожалуйста, расскажите подробнее насчет хода служебного расследования, - Погодин, изрядно побледневший и от содержания реплики,  и от её стиля, слова из себя выдавливал с трудом.
- Тут рано ещё отчитываться, не всех предателей ещё нашли.
- Предателей? – попытка сбавить мельниковские обороты явно удалась, и генеральный директор, похоже, смирился с неизбежным.
- А как называются те, кто действует не в интересах компании? Предатели. Там большое дело, и они не могли сами до такого додуматься, я полагаю, здесь и наши конкуренты постарались. И партнеры зарубежные так называемые… Мне вот ещё интересно….
- А мне нет, - вдруг раздался голос Кавелиной, столь же резкий и столь же бесстрастный.
Мельников замолчал и повернулся к Софье Александровне. Но та на него не смотрела, и продолжила:
- Мне не интересна Ваша паранойя. Остальным, я полагаю, тоже.
Остальные ничего не сказали, и только Фокин схватился за фразу Сазоновой, как утопающий за соломинку. Но и он рта не разинул, а только растерянно закивал.
Вельтман же от восторга чуть не захлопал в ладоши – так лихо срезать Мюллера мало кто мог. А главное, очень вовремя – эта резкая, и, на первый взгляд, опасная игра на обострение сильно добавляла Кавелиной, как обладательнице взвешенной позиции, веса перед Погодиным и президентом, и при этом не создавала явной угрозы: одному Мюллеру она была просто не по зубам, хотя нанесенную обиду он, конечно, запомнит, и ещё попытается отомстить. Но сейчас он молчал, и слово снова взял Погодин:
- Я хочу напомнить, что всякий кризис для компании – и внешний, и внутренний – это испытание. Испытание, в том числе, на умение быть командой. Да, нас много, мы разные, но мы – команда. Давайте это всегда иметь в виду, и тогда вместе преодолеем все трудности.
Мало какое слово из официального лексикона компании звучало в её стенах чаще, чем слово «команда». Правила внутреннего трудового распорядка, Кодекс корпоративной этики, бессчетное число локальных актов повторяли это слово, по множеству раз на каждой странице, а тренеры на различных корпоративных семинарах и занятиях по тимбилдингу без устали начиняли им мозги и души обучаемых работников. Многих от этого слова подташнивало, но в случае с рядовым персоналом это было неизбежное зло: сам принцип работы холдинга с тысячами сотрудников требовал игры в коллективизм, без которой любая работа пошла бы прахом. Но на уровне топ-менеджмента шла совершенно другая игра, и потому слова Погодина Вельтмана покоробили: применение на заседании правления терминологии с «нижних этажей» явственно свидетельствовало, что сказать по существу ему было нечего.

	…Совещание окончилось, и почти все его участники, не прощаясь, разошлись. В переговорной остались только Фокин, Виноградов и Дмитриевская, обсуждавшие какой-то текущий вопрос. Вельтман же стоял в лифтовом холле, у окна, и разминал между пальцами незажженную сигарету. Он теперь никуда не торопился: Кавелина ушла одной из первых, даже раньше, чем он встал с кресла, и догнать её он бы все равно не сумел.
Николая Марковича не покидала неприятное чувство напрасно потраченного времени. Ничего интересного, кроме цифр, на заседании все равно не сказали, Мюллер нес свою привычную ахинею о заговоре конкурентов,  а главное - Кавелина не высказала никаких своих соображений, и никак не расширила его представлений о картине произошедшего. Такое могло произойти по двум причинам: либо она не доверяла кому-то из присутствующих, либо ей нечего было сказать. В последнюю версию Вельтман верил слабо, так как Софье Александровне ещё предстояло ехать на доклад к президенту, а на такой доклад не ездили с пустыми руками.
Нехватка информации о проблеме - острое, неприятное для юриста состояние, для Вельтмана было неприятно вдвойне: ведь он привык считать себя человеком, знающим о ситуации в компании все. От этого состояния надлежало избавиться - поговорив с Кавелиной, подключив другие источники, короче говоря, как угодно, только не стоя без дела в холле двадцать восьмого этажа. Осознав это достаточно четко, Николай Маркович выбросил сигарету в урну, и вызвал лифт.

Помимо тридцати четырех надземных этажей в здании главного офиса компании было и шесть подземных: ниже первого, обозначавшегося на панели лифта на английский манер кнопкой "G" располагался технический этаж, а под ним - пять уровней подземной парковки. Место на ней для каждого сотрудника не было делом случая, а определялось структурой, в которой он работал и должностью, которую он занимал. Так, инвестиционные и финансовые службы, а также бухгалтерия занимали минус четвертый этаж, служба экономической безопасности и Технический департамент - минус пятый, разного рода айтишники - минус шестой. На самом же верхнем уровне парковки, который был зарезервирован для руководителей, располагалась настоящая ярмарка тщеславия, и не было таких автомобильных брендов, которые невозможно было там встретить. "Порше", "Бентли", "Лексусы" и "Кадиллаки", одинаково блестящие, были аккуратно выставлены в ряды между колоннами, словно породистые лошади в стойлах, и десяток служебных "Тойот Кэмри", разместившихся там же, на их фоне казались неказистыми извозчичьими коньками. Именно возле одного из этих "битюгов", заведенного и готового ехать, Вельтман и обнаружил Кавелину - она стояла у открытой задней двери, и что-то искала в сумочке.
Николая Марковича она заметила только тогда, когда он подошел почти вплотную, а заметив – захлопнула дверь и отошла от машины в сторону.
- Напрасно ты с Мельниковым так, - Вельтман решил начать издалека, не провоцируя ненужное напряжение в щепетильном разговоре, - Сейчас ты его хрен свалишь, а вот он тебя – запросто.
- Спасибо за заботу.
- Почему ты ничего не сказала? – Вельтман резко перешел к интересующему его вопросу.
- Не сказала чего?
- Того, с чем ты поедешь сейчас к президенту.
- Потому что на Правлении такие вещи озвучивать нельзя.
- Ладно, я поясню. Ты в обед мне обрисовала общую картину, на заседании толкли воду в ступе – это все понятно. Но, не зная конкретики, я и тебе, и президенту, ничего посоветовать не смогу. Прости, если я тогда тебя обидел. Я не хотел, нервы сдали.
Последние слова, видимо, попали в цель. Кавелина внимательно посмотрела на Вельтмана, и улыбнулась.
- Ничего. Просто пойми. Если бы я начала озвучивать им цифры, я бы, по сути, просто сказала бы им, что они сами во всем виноваты. И только.
- А разве президенту ты будешь говорить что-то другое? Да и потом, разве не он принимает окончательные решения? В том числе по вложениям в большие проекты?
- В том-то и дело. Он принимает решения, а Правление просто болтает. Ему будет неприятно это все от меня выслушать, но мне он простит. А этих я только зря обижу. Теперь смотри. Ты просил конкретики – я сделала тебе копию доклада. Составляла по твоим рекомендациям. Прогляди сегодня, может, нужно будет что-то добавить, - она вынула из сумки несколько подколотых скрепкой листов, сложенных вдвое, и протянула их Вельтману.
- Спасибо. Я посмотрю. Слушай, а может мне самому ему все объяснить, а?
- Тебя он точно обвинит в предательстве, - Кавелина понимала, конечно, что это было предложено в шутку, но ответила с самым серьезным выражением лица.
- Ну, мне-то к этому не привыкать! Ладно, удачи тебе, ни пуха! – Вельтман вновь вытащил из кармана сигарету, и принялся её разминать, глядя, как его собеседница быстрыми шагами удаляется к машине. Разговор опять закончился как-то по-дурацки.
- К черту – донеслось до Николая Марковича, и к этому прибавился прощальный жест рукой, на который он ничего не ответил.