Я этот город ненавижу,
ему я отдан на заклание.
Возможно, что на расстоянии
с ним помирился бы, — приближен,
однако, он и отвратителен:
я становлюсь день каждый зрителем
обычной серии, свершая
прогулку, от изображения
устав — всё то же продолжение:
толпа домов, тут мостовая
горбатится, две жалких улицы,
всегда загажена здесь площадь
с полдюжиною скверных, тощих
скамей, никто здесь не целуется,
толкая пред собой коляску
с ребёнком, и всему окраску
как будто фильтры сероватую
дают, и непременно статуя
в следах помёта. Тут унынье,
апатия, вчера и ныне,
они одолевают каждого,
и глушат их работой, влажною
мечтательностью и на праздник
вялотекущей пьянкой, властных
поносят между разговорами,
о боге и квартплате ссорами —
не могут вылезти из кожи;
мне это надоело тоже
до чёртиков... Как близко я
всё это вижу — гадко-склизкое
увеличенье, как под микроскопом,
срывающим обёртку прелести
с предметов. Обезумев, скопом,
глаза навыкате, и челюсти
скрежещут их — на мой рассудок,
на бедный, напирают, суток,
ещё не вынесу, мне кажется,
и мозг мой превратится в кашицу,
свихнусь... И чувствую: коллегой
унынья становлюсь, к побегу
средств никаких, хоть половинчатых,
не находя, и вот, уже развинченный,
я опускаюсь, с ленью
уставшим взглядом очерствевшим я
смотрю на всё осточертевшее
и ни крупицы утешенья
не нахожу ни в чём. С ничтожеством
мирюсь, с ним прихожу я в тожество.
Быв этим городом унижен,
его бессильно ненавижу.