О безымянном солдате.

С Великой Войны за жилищные пространства для общественных множеств во имя Священных Сапог и святого нашего вождя, возвращался печальный солдат, имя которого давно все забыли, даже он сам.
  В пылу битв потерял он не только имя, но и дюжину добрых друзей, отца и четыре добровольных пальца, которые сослужили ему хорошую службу за долгие годы его существования. Двумя из трех пальцев были средние, поэтому всю дорогу солдат размышлял над тем, каким ему теперь жестом выражать свое отношение к этому подлому миру.
   Результатом его раздумий была головная боль. Нового жеста он придумать не смог.
  Между тем в экране окна ржавого поезда сменяли друг друга одинаковые хвойные деревья, по привычке растущие из черной грязи, которую солдату было положено любить по законам административным, уголовным и нравственным. И когда-то он любил эту грязь больше всего на свете, однако, любовь забирала у него много сил, которые он черпал из мирной жизни, а она очень скоро закончилась.
  Со временем солдат начал замечать, что обыденное красное небо потихоньку меняет свой цвет в кислотно-зеленый. Это значит, что он уже предельно близок к своей малой родине. Впервые за долгое время он почувствовал биение изувеченного тягучей тоской сердца, которое в последний раз напоминало ему о своем наличии где-то там внутри, когда он находился в окопе, балансируя между жизнью и смертью.
  Один за другим мимо окна начали пробегать серые домишки, грязные машины, фонарные столбы, несчастные собаки и приличные люди. Всё это было родным для печального солдата. Это было его прошлое, в нем, чувствовал он, прячется счастье, по которому солдат тосковал всем своим естеством.
  Вот, например, завод по производству пластмассовых изделий, который в далеком своем детстве он воспринимал как большой и страшный замок. В замке, думал он, обитает злой дракон, изрыгающий в небо ядовитые кислотно-зеленые пары из своей огромной пасти. Возможно, ввиду обстоятельств, в ближайшее время ему придется присутствовать в этом замке лично и даже работать своим больным телом на этого злого дракона.
   Но сейчас он старался не обременять свою тяжёлую голову подобными размышлениями и занял ее воспоминаниями о былых временах. Тех самых временах, когда у него ещё было имя… ох, как любил он своё имя! Как душа его загоралось ярким огнём, когда кто-то произносил его вслух! Мать, зовущая его обедать! Отец, нуждающийся в помощи! Дети, которые желали видеть его частью своей весёлой, дружной массы! Как же счастлив он был в те чудные времена!
  Но наступила война, и солдат узнал, что он солдат. Он был рождён таким и с самой первой минуты своей жизни дышал он в долг нашему государству. Государство рассказало ему об этом спустя долгие годы безмятежного дыхания, непосредственно перед самой войной. Именно с тех пор дышать ему стало невыносимо больно и тяжело.
  А потом были бесконечные бои под красным небом, взрывы, выстрелы, потери, убийства и раны — эти воспоминания, от которых он хотел избавиться, но никак не мог. Он надеялся, что в будущем всё это не будет казаться ему таким ужасным, как сейчас, однако, со временем лишь только глубже понимал всю трагедию, случившуюся с ним и миллионами таких же, как он.
  Горькие слёзы ронял солдат на столик, за которым сидел. Отдаваясь воспоминаниям, он и не заметил, как поезд прибыл на вокзал.

Никто не встречал его на перроне. Вокзал, как и раньше, был набит самыми разными людьми, сновавшими кто куда по своим различным нуждам. Каждый каждому был лишь движущейся декорацией и только солдат, которому некуда спешить, с искренним любопытством разглядывал их всех.
  Взгляд остановился на одной привлекательной ему особе. Её хрупкое тело будто боялось жестокости окружающего мира, а печальные глаза её скрывали за собой великую тайну, которую ему вдруг захотелось разгадать.
  Он чувствовал, что в её красоте ему нужно уловить что-то неосязаемое, чтобы успокоиться; нужно взять некую основу этой красоты, ядро её и спрятать у себя в кармане, дабы уберечь это хрупкое и нежное вещество от разрушающего столкновения со зверством внешнего мира.
  Вдруг солдат увидел, что полные печали глаза посмотрели на него. Он не стал переводить взгляд в другую сторону, а продолжил всматриваться в неё с ещё большим интересом. Девушка не выдержала и бросилась к нему.
 - Как ты смеешь?! – вопила она – Ты смотришь на моё тело, желая усмирить им своё мужское влечение к женским ногам, а потом вытереть моими волосами с себя отходы полового акта! Ты смотришь на моё тело, но не понимаешь, что меня как человека образует не только оно, но и огромный мир, что находится где-то там внутри него! Целый мир! Ты же видишь только оболочку! Материю! Волосы, груди, живот! А я, знаешь ли, прежде всего личность! И ты со мной, отрыжка старого мира, должен считаться прежде всего как с личностью! И я как личность требую, чтобы ты опустил свои бесстыжие глаза в пол и не поднимал их на женщин никогда, дабы ни одна из них больше не почувствовала себя использованной!
   Солдат в ответ ничего не сказал. Посмотрев на девушку в последний раз, он уже не заметил той тайны, которую заприметил в ней ранее. Теперь он видел в ней лишь ту самую материю, которой быть она для него не желала.
  Солдат слышал, как она кричит что-то в его спину, когда покидал территорию вокзала, но слова её из чего-то конкретного постепенно превращались в пустой звук, сливавшийся со всеобщим шумом. Шум этот можно было умственным своим усилием расчленить на части и в этих частях узнать скрежет металла, разную речь из разных уст разных людей, рёв машин, собачий лай, детские крики, гудок паровоза и список этот можно было бы продолжать ещё очень долго.
   Для любого другого человека эти звуки не имеют никакого значения, ввиду своей обыденности, но обыденностью солдата были звуки выстрелов и взрывов; стоны, вместе с которыми раненых покидал их дух. Звуки мирной жизни стали для него отголоском прошлого; ещё одним признаком того, что он попал домой.

 Солдат с любопытством разглядывал дом. Дом этот ничем особенным не отличался от многих других — такой же серый и обшарпанный, а окна как тысяча грустных глаз, через которые сочатся мучения мужчин, женщин, детей, собак, хомяков, кошек, мышей, клопов, тараканов. И все они сливаются в одну  массу, а эта масса, между тем сливается с миллионами таких же в одну большую, гремучую субстанцию, имя которой — народ.
   Но для солдата этот дом отличался от тысяч других прежде всего тем, что это был его дом. Внутри него он был счастлив когда-то.
  В одной квартире жил он вместе с матерью и отцом. Отца в доме больше не было, зато его образ точно сохранился в памяти солдата: был он щедрый и всякую тварь сильно любил. Часто в дом пускал разную животину и радовался каждой, хоть жена на него и ворчала. Бывало, еду свою собакам отдавал, потому что грустно ему было смотреть в их голодные глаза, пока сам ест.
  Иногда, летними вечерами, догола раздевался и нагой выходил на балкон. На него комарьё садилось, а он продолжал стоять. И так часами. Потом заходил в дом весь покусанный и говорил сыну: «Вот выпьет комарик только капельку крови и сразу сытый и довольный станет, а у меня ж этой крови столько, что девать некуда, пусть пьют на здоровье».
  Вот и перед смертью, когда он погибал в окопе от ран, сказал сыну: «Я, сынок, умру скоро, дух мой тело покинет, а, значит, не нужно больше ему это тело. Так ты возьми вон нож да отрежь себе кусок пожирнее. Который день уже голодный со мной тут сидишь. Не ты, так черви сожрут, а сын мне всё-таки дороже, чем черви. Хотя я и червей люблю, и бабочек всяких, и жучков, и блошек, и...». Так и умер недоговорив.

 Подъезд пестрил всё теми же неприличными надписями, под агрессивной наружностью которых крылась неистовая тоска, мучившая подростков, что оставили их здесь.
  Дверь в родную квартиру была всё той же, ключ лежал всё в том же тайнике. Когда солдат открыл дверь, ему тут же захотелось вырвать свои глаза, как основной связующий элемент между его личным миром и жестоким внешним, в котором происходит такая мерзость!
  Он увидел, как мать его, неприкрытая ничем, стоит на четвереньках и в зверском своём неистовстве корчится, отдаваясь человеку, что стоит сзади неё. Человек этот был довольно странной наружности: тело его было сплошными костьми, что плотно обтянуты кожей, а поверх всего этого надет розовый, бархатный халат. Но самым странным был бумажный пакет, в который помещалась голова этого человека, и только большие, безумные глаза прорезались через него.
 - Выйди, сын, – произнесла мать, — не видишь, мы здесь интимными процессами занимаемся!
  Солдат вышел и побрёл в парк, находящийся в пяти минутах ходьбы от дома. На улице уже горели фонари, компании гуляющих детей становились всё более шумными, понимая, что скоро они распадутся на отдельные части, терпящие время в своих печальных комнатах, что казалось им невыносимо скучным.
   Солдат нашёл пустую лавку и лёг на неё. Закрыв глаза, он попытался сделать так, будто бы всего внешнего и осязаемого не существует и есть только его сознание в абсолютной черноте.