Пролог.


От автора.
      Эта повесть – лишь одно из многих произведений, появляющихся каждый день. Ныне, когда каждый может стать писателем и представить свой труд на суд самой широкой публики, ценность слова почти полностью утрачена. были времена, когда произведения авторов, которых мы теперь называем великими, переписывались от руки и передавались, как сокровище, часто с риском для жизни, когда даже за намек на пороки сильных мира сего писатель мог расстаться со своим общественным положением, свободой, а то и жизнью. Может ли слово, за одно повторение которого грозит смерть, быть равным тому, что сказано без боязни любого осуждения, даже общественного? Ведь графоману-любителю достаточно сменить никнейм, чтобы начать свою литературную карьеру с чистого листа, если его произведение будет осмеяно и отвергнуто.

      Посему, не приходится удивляться тому, что наше время не дало миру нового Пушкина, достоевского или даже писателя, который заслуживает упоминания в учебнике литературы. Теперь, когда каждый, пользуясь свободой слова и распространения информации, может без боязни обличать тиранов и вскрывать общественные пороки, сами обличения стали пусты и постыдны даже для тех, кто их читает, а обличители измельчали.

      Настоящее произведение ни в коем случае не является исключением. Уже сейчас ясно, что оно слишком плохое, чтобы быть действительно интересным, но при этом слишком хорошее, чтобы представлять интерес в качестве примера литературной безвкусицы. Если бы мне довелось прочесть его, я бы сказал, что оно никакое, совершенно безликое и серое, ничем не выделяющееся из тысяч тысяч других. Оно все еще хуже большей части этих тысяч, но не столь ужасно, чтобы быть близким ко дну.

      Главный герой моей повести подобен ей самой. Нельзя сказать, что он плохой человек, впрочем, очень хорошим я бы его не назвал. Он обычен и не может преодолеть свою обычность, но не в силу действительно тяжелых обстоятельств, какими могла бы быть бедность или болезнь. Я бы сказал, что он органически этого не может и причина кроется в сути его личности; аналогично и мое произведение не может перешагнуть рамки обыденности и лишь повторяет то, что уже было. Я попытался описать судьбу человека, угнетенного не суровыми условиями, но чем-то более глубоким, чем-то, что нельзя преодолеть, не изменив полностью свою личность и что сам я назвал бы отсутствием внутренней свободы. Однако я даже не надеюсь, что у меня это получится хотя бы в какой-то мере. Честно говоря, я даже не думаю, что этот посыл можно проследить без подсказки.

Приятного чтения.

P.S. Я знаю, грамотность не относится к числу моих сильных сторон.

      Цветные буквы на экране складывались в короткие слова, которые не говорили большинству людей ровным счетом ничего. Одним они показались бы вздором, другим – чем-то сложным, запутанным и имеющим отношение к науке, а все остальные вовсе никогда не столкнутся ни с чем подобным. Но для Вячеслава Сергеевича Белова строки программного кода были совершенно привычны, а, главное, понятны, во всяком случае, более понятны, чем остальные стороны жизни, более предсказуемы, чем люди. Если он чего-то не знал, это всегда можно было уточнить, если не понимал, то мог разобраться, спросить у других, если уж совсем ничего не получалось, но самым большим отличием программ от человеческих существ было то, что ошибки никогда не приводили к фатальным последствиям, их всегда можно было исправить, максимум, что можно было получить за это – гневную отповедь заказчика, большинству из которых можно было сравнительно легко внушить, что все идет по плану, либо легко исправить. Быть может, для тех, кто работал на оборонку или писал "программы для спутников" цена ошибки была выше, но для обычного фрилансера, знающего PHP, HTML и немного джаваскрипта непоправимых ошибок не существовало. Ах, если бы и в жизни можно было просто вернуться назад и переписать, изменить или обдумать свои поступки. Быть может, в таком случае те самые строки не расплывались бы теперь перед глазами Славы так, словно затеяли какую-то дурную игру, а его сердце не терзала бы такая жгучая боль.

      Слава не был точно уверен, но одним из первых его воспоминаний был черный пластиковый автомат, подаренный родителями на пятый день рождения. Тогда еще папа с мамой были вместе, а главной проблемой будущего самозанятого веб-разработчика было то, что он не хотел есть рыбный суп. Но, когда ему было семь лет, все вдруг изменилось, в один день, словно по щелчку пальцев какого-то совсем не доброго волшебника. Это случилось первого сентября, когда его отвели в школу – место, на долгих одиннадцать лет ставшее самым ненавистным. В первые годы Слава часто задавался вопросом, за что его отправили в эту тюрьму, по какой причине он должен вставать каждый день в половине восьмого и тащиться на уроки, ни разу за одиннадцать лет не бывшие интересными, а в промежутках еще и терпеть насмешки других детей, бывших точно такими же, как он, с той лишь разницей, что они по какой-то причине считали возможным обидеть другого человека, даже если к тому не было ни единого повода? Ведь, он это знал, людей сажают в тюрьму за какие-то серьезные проступки, за убийства, грабеж или изнасилование, чем бы это последнее ни было. И, хотя он достаточно быстро понял, что школы не избежать никому из детей, он не нашел ответа на этот свой вопрос, пускай и забытый, похороненный под наслоением множества "надо" – слова, с которым он жил почти всю сознательную жизнь.

      Славе было девять лет и он учился в третьем классе, когда его папа с мамой развелись. С тех пор они с мамой жили в двухкомнатной квартире, а отца он видел, может быть, раз пять, зато едва ли не каждый день он слышал о нем в разговорах, которые его мать вела с бабушкой и своими подругами и где чаще всего речь шла о том, что Сереже наплевать на сына, что он не дает денег и что у него теперь новая жена, которую мама именовала коровой, сукой, стервой и некоторыми другими смешными словами. А еще было чувство вины, с которым Слава полностью сжился и привык считать, что именно на него мать потратила лучшие годы, что из-за него отец ушел из семьи и что денег тоже не хватает из-за него. Никто и никогда не говорил этого вслух, просто он знал об этом, как-то понял и принял то, что ко всем бедам непостижимым образом приложил руку он.

      Время шло, и Славик вырос. Больше в школе его уже не били и не травили, во всяком случае, не так, как это было раньше, но и друзей у него не было, не говоря уж о девушке. Он общался с одноклассниками только по необходимости и это было просто, потому что, как он понял годам к пятнадцати, если ты сам не обращаешься к людям, они быстро забывают о твоем существовании, даже если ты сидишь рядом, даже те, кто сидел в классе совсем близко, общались между собой, смеялись и шутили, будто его не существовало. А потом школа закончилась и сменилась институтом, где никто не знал Славу и где он смог начать все с чистого листа, и, несмотря на отсутствие общения в детстве, у него появилось несколько хороших знакомых. А, спустя непродолжительное время, в его жизни появилась Катя – девушка, которую он полюбил, только вот она ему взаимностью не ответила.

      Почти полтора года юноша терзался сердечными страданиями, объекту которых было совершенно наплевать. За это время практически все его новые знакомые уже нашли девушек, а кое-кто успел сменить одну или даже две. В итоге именно институтские приятели свели его с другой девушкой, с Еленой Ворониной, студенткой из параллельной группы. В начале Лена не особенно ему понравилась, но спустя непродолжительное время он смог влюбиться в эту немного полноватую светловолосую девушку с угловатым лицом, смог даже смириться с тем, что она курит и нередко пьет, чего за самим Славой отродясь не водилось. И лена, казалось, прониклась к нему ответными чувствами, по крайней мере, она не убегала, не игнорировала его ухаживания, не отказывалась от подарков. По этой причине и послушав советы и ободряющие истории друзей об их собственных похождениях, молодой герой осмелел настолько, что решился намекнуть Лене на плотскую близость, пригласив ее на съемную квартиру и устроив в высшей степени романтический вечер, однако она на корню присекла все его поползновения, недвусмысленно дав понять, что о чем-то подобном речь может идти только после свадьбы. Если честно, то Слава и сам был того же мнения, просто он начитался рассказов "комнатных мачо" (как он называл их авторов про себя), яко бы склоняющих своих избранниц к близости уже на первом свидании. Жизнь, как знал Слава, не могла быть такой простой, потому через пару дней он сделал Лене предложение, на которое, правда, она не ответила согласием, но и не отказала. "мне надо подумать" – примерно таким был ее ответ.

      Думала Лена примерно четыре месяца, в продолжение этого срока у них все было по-прежнему, то есть периодические свидания, заканчивавшиеся робким поцелуем, но ничего больше. Изменилось все, когда в один прекрасный день возлюбленная позвала его сходить в гости к одному из ее многочисленных друзей. На памяти славы то был первый раз, когда она сама ему позвонила и уж точно когда куда-то его позвала, потому он был просто счастлив, несмотря даже на то, что пришлось отпроситься с работы пораньше.

      Там, на этом злополучном дне рождения, было шумно и весело и Слава, изменив своему обыкновению, выпил лишнего. Он плохо помнил, чем закончился вечер, но утром проснулся рядом с Леной. А через пару недель девушка вновь позвонила ему сама и с радостью сообщила, что ждет от Славы ребенка, а на его вполне естественные вопросы напомнила о том самом дне рождения, о той ночи, которую он не помнил.

      В следующие месяцы, после того, как они сыграли свадьбу, Славе пришлось забросить все свои немногие увлечения, оставить друзей и даже сменить нормальную работу на фриланс, правда, о последнем он и сам всегда мечтал. Было это связано с тем, что Лене все время что-то было нужно, с самого первого дня, когда никаких внешних признаков ее интересного положения не было и в помине. У них были все атрибуты семейной жизни, разумеется, кроме секса.

      – Ты с ума сошел? – С гневом спросила она, когда Слава попытался намекнуть на это. – Извращенец! Это же может повредить нашему малышу!

      И это он вынес, а как же иначе, но одно не давало ему покоя. В тот день, когда яко бы был зачат их ребенок, он не был пьян так сильно, чтобы не запомнить, как занимался сексом со своей любимой, он вообще сомневался, что такое можно забыть. Он не хотел думать о Лене плохо, но и избавиться от подозрений не мог, поэтому через три месяца после рождения малыша, в котором не было ни единой его черты и который при этом не очень-то походил на мать, Слава решился сделать тест ДНК, а, когда не поверил в результат – еще один.

      Почему-то Слава не чувствовал злобы, ревности, желания убить Лену вместе с ее сыном, который с вероятностью 99 процентов был не от него, или чего-то похожего. Непонимание – вот как лучше всего можно было описать его реакцию. И еще обида, горькая и всепоглощающая. Почему она так поступила с ним, чем он это заслужил? Разве он был груб, разве он мало для нее делал? Почему она спала с кем-то другим, а, главное, не спала с ним?

      И тогда занавес пал. Слава вдруг, будто наяву, увидел многочисленных любовников своей жены, с которыми она совокуплялась при любом удобном случае. В туалете, на скамейке, возможно, в ту самую ночь, когда он был пьян. Он понял, что дело здесь не в деньгах, не в любви, которую он мог дать Кате и дал Лене, что это никогда не сможет заставить их желать с ним близости. Теперь он понял, что истории о сексе на первом свидании – чистая правда, но с той же очевидностью он понимал, что они могут быть правдой не для всех, и что не будут правдой для него никогда, даже если у него будет спортивная машина и миллионы долларов в швейцарском банке. Ведь и он не смог бы возжелать некрасивую девушку, пусть даже и очень богатую, добрую, умную, заботливую и какую угодно еще.

      – Слава!!!

      Голос Лены. Ей опять что-то надо, как всегда. Он опять должен пойти и что-нибудь сделать для нее, даже не расчитывая получить в ответ что-то, хотя бы поцелуй, даже нежную улыбку. Вообще ничего. Слава хотел обругать ее, но лишь крикнул:

      – Сейчас, минуту!

      Вячеслав закрыл ноутбук, не заботясь о том, что будет с кодом, который он писал. Пусть он пропадет пропадом или, может, Лена его допишет – мысль, от которой он нервно засмеялся.

      Нужно было что-то делать. Жить с этим он не сможет – нет смысла. Он все надеялся, что когда-то – в следующей жизни – получит что-то в ответ, надеялся, что его сын вырастет хорошим человеком, но теперь даже этот обман рухнул, ибо сын был не его. Слава закрыл глаза и вспомнил свою сокровенную мечту – уехать в Ирак, чтобы воевать против Исламского Государства. Вот он стоит рядом с ракетной установкой и выкрикивает имя какого-нибудь шиитского имама, а в следующий миг ракеты, несущие смерть и огонь врагам, с грохотом начинают свой недолгий путь. Рядом реет желто-зеленое знамя и Слава точно знает, что сражается за угнетенное меньшинство, против тирании. Он хотел бы уничтожить тех, кому не нужно делать ничего, чтобы иметь друзей и чтобы нравиться женщинам, уничтожить тех, с кем спала его Лена и чьему сыну он менял подгузники.

      – Долго я еще буду тебя ждать?

      Слава отнял руки от лица и оглядел комнату. Грезы, в которых он был солдатом справедливости, чьими руками совершается революция, были одновременно сладкими и несбыточными. Он никогда не сможет сделать то, чего ему хочется, потому что для этого слишком много припятствий, главные из которых внутри него. Он всегда стеснялся признавать, что какой-то фильм или песня нравятся ему, что та или иная книга его занимает, что его увлекает какая-то идеология. Собственных желаний, помимо самых простых, в его жизни не существовало, вместо них было одно слово – "надо", рожденное, вероятно, прежде него самого. Это не говоря о том, что он не служил в армии, не знал арабского языка и был уверен, что к войне не готов, а сама идея уехать в Ирак – в Ирак – казалась ему смешной, хоть и притягательной, несмотря на то, что он понятия не имел, как можно это устроить.

      Нужно было что-то делать. Слава достал с полки тетрадь, которую использовал как черновик по всем предметам, что проходил в институте и вырвал чистый лист.

      "В моей смерти прошу винить Елену Воронину", – написал он. Написал и разорвал лист в клочья, со всей ясностью понимая, что даже на это ему не хватает мужества. Ему ведь следовало пойти к Лене, избить ее, а то и убить вместе с этим на 99 процентов не его ребенком, ведь он уже принял решение, он бы мог отомстить. Но вместо этого Слава взял другой листок и написал: "Я устал, больше не могу. В своей смерти прошу никого не винить. Прошу прощения у всех, кого люблю и кто любит меня"

      Слава решил умереть, но не потому что хотел этого, а потому что знал, что жить с таким позором нельзя. Он понимал, что мог бы избить Лену, мог бы просто сбежать туда, где его никто не знает, даже в другую страну, мог бы перед смертью хотя бы взять кредит и хорошо отдохнуть. И одновременно с этим он понимал, что это "бы" останется с ним навсегда до самого последнего мига жизни, ибо он не умел делать ничего для себя, не умел исполнять собственные желания, не умел даже желать, если уж на то пошло, а теперь учиться этому было поздно. Если сейчас он не сделает то, что должен, что велят ему понятия о чести, навязанные обществом, он, выйдя из этой комнаты, пойдет к Лене и ее ребенку и сделает все, что она скажет, даже не надеясь получить что-то взамен, а не устроит скандал, не потребует ответа, не уедет отдыхать или воевать.

      – Слава!

      Надо было что-то делать. Слава взял работающий ноутбук и взвесил его в руках. Мама говорила ему, что бросать вещи из окна нельзя, потому что они могут упасть кому-нибудь на голову, а уж о том, чтобы он что-нибудь сломал, даже в раннем детстве, речи и вовсе быть не могло – его игрушки ломались лишь от старости. И вот теперь, возможно, впервые в сознательной жизни, он подошел к окну, открыл его, впустив в комнату теплый летний воздух и нарушил запрет. Ноутбук несколько раз перевернулся в воздухе, прежде чем достиг земли и превратился в серый прямоугольник, окруженный темной зеленью газона, освященный желтым светом фонаря.

      За окном было тихо и тепло. На дворе стоял июль и, несмотря на довольно поздний час, небо было еще не совсем черным, а, скорее, чернильно-синим. Это было любимое время Славы и, как он вдруг подумал, отличное время, чтобы умереть. По крайней мере, сейчас будет лето и его зароют в теплую землю, над ним будут петь птицы и расти зеленая трава, а не лежать грязно-серый снег средней полосы России. Интересно, много ли народу будет на похоронах? Лена – само собой, в свои двадцать лет уже стала матерью и вдовой. Его мать... Он опять станет источником ее проблем, но это случится в последний раз. А кто еще?

      Парень неловко подтянулся и перевалился через подоконник. Почему-то именно лежащий внизу ноутбук притягивал его взгляд, и казалось, что расстояния между ними совсем нет, будто он прямо перед глазами.

      Слава мысленно прощался с жизнью и никак не мог решиться на то последнее усилие, продолжая стоять на полу своей комнаты и цепляться руками за подоконник, когда вдруг боковым зрением увидел свет и услышал, как открылась дверь в его комнату. Не медля больше ни секунды, слава оттолкнулся и, сопровождаемый отчаянным воплем жены, отправился навстречу разбитому ноутбуку и своей судьбе.

*      *      *


      – Нейтан!

      Громкий стук чем-то тяжелым по дереву и грубый мужской голос, обладатель которого явно чем-то недоволен.

      – Нейт, черт тебя дери!

      Новый град ударов, на этот раз еще более настойчивых. И тут Слава разом все вспомнил. Лена, его ребенок, который на самом деле не его, записка, окно, ветер, бьющий в лицо и головокружительное ощущение полета, а за ним – темнота, в которой было что-то еще, но это что-то ускользнуло от его внимания.

      – Нейтан, проклятый пьяница, если ты сейчас же не откроешь гребаную дверь, я ее нахрен вышибу, клянусь всей тьмой Третьего! – Проорали откуда-то, как показалось Славе, снизу.

      Слава понял, что он лежит на чем-то жестком, судя по всему, на постели, и на нем одета незнакомая одежда. Чего он не мог понять, так это как он здесь оказался, кто поднял весь этот шум и кто такой Нейтан. Ну и был еще один вопрос, как всегда, самый главный и одновременно самый пугающий:

      – Я уже умер? – Прошептал Слава, чтобы услышать собственный голос.

      Выходило, что нет, но до конца в таком вопросе уверенным не может быть никто. Однако с ответом можно было и подождать, а вот тот, кто требует Нейтана, ждать явно не собирался:

      – Я спалю твою оставленную богами лачугу! – Гремел грубый голос, сопровождающийся частыми ударами.

      Пошатываясь, Слава встал и наугад направился в ту сторону, откуда слышался голос. Под ногами скрипело дерево, а вокруг была почти полная тьма, потому он лишь чудом заметил узкую лестницу, когда до нее оставался ровно один шаг. Парень подумал, что, пожалуй, глупо бояться упасть с лестницы, когда совсем недавно ты прыгнул с десятого этажа и после этого способен мыслить, слышать и даже ходить.

      Кое-как спустившись, он нашарил в темноте дверь, за которой продолжали бесноваться и отодвинул засов. Засов? Почему дверь сюда запиралась на засов? Еще один вопрос без ответа в копилку к предыдущим, но как следует обдумать все это наш герой не успел, потому что от нового могучего удара дверь распахнулась, так что он едва успел, неуклюже взмахнув руками, отскочить.

      Вместе с холодным воздухом в помещение ворвался сероватый свет зимнего дня. На пороге стоял невысокий широкоплечий человек, лицо которого было почти до самых глаз покрыто рыжеватой спутанной бородой. Одет незнакомец был в шерстяные штаны и куртку, как раз подходившие к погоде, явно не имевшей ничего общего с влажным теплом июльской ночи. Порыв ветра бросил Славе в лицо щедрую порцию мелких колючих снежинок.

      – Нейт! – Рявкнул бородач. – Проклятье, ты опять надрался, как свинья?

      – Я не пью, – мошенально сообщил Славик. Напивался он в своей жизни раза четыре, и последний из них закончился особенно плохо.

      – Это ты не пьешь? – Мужчина от души расхохотался и внезапно ткнул Славу кулаком в грудь, отчего тот согнулся пополам. – Ну да, а я тогда проклятый богами царь Суланжа. Ладно, мне наплевать, что тебе взбрело в голову на этот раз. Где мои ботинки?

      – Какие ботинки? – Не понял Слава.

      – Брось дурить, Нейтан! Я заходил к тебе на прошлой неделе и ты сказал, что все будет готово, а теперь вздумал шутить?

      – Я не понимаю, о чем...

      Мужик не стал слушать, он просто отпихнул Славу и прошел в дом. Оглядевшись, он наклонился к деревянной полке, на которой стояло несколько пар обуви и которую Слава до того не заметил.

      – Я уж думал, ты опять меня надул! – Воскликнул гость, снимая свои собственные ботинки, имевшие такой вид, что оставалось только удивляться тому, как они держатся на его ногах. – И что на тебя нашло, Нейт? – Уже более добродушно спросил он, вышвырнув свой правый ботинок прямо на улицу и одевая тот, что нашел здесь.

      – Не знаю, – честно признался Слава, окончательно утвердившийся в мысли, что его принимают за другого, за какого-то Нейтана, – я... Я видел сон. – Нашелся он.

      – Сон! – Фыркнул в бороду его собеседник, возясь со вторым ботинком. – Ну конечно, сейчас, когда к нам пожаловала настоящая ведьма, только и разговоров о всяких ужасах. Каждый толкует о каких-то снах, о том, что слышит нечеловеческие вопли и непристойности по ночам. А Генрем так и вовсе говорит об эльфах. Представь себе, об эльфах! А сегодня он и вовсе сказал, что за ним скоро придет Конгломерат! – Он выпрямился и посмотрел в лицо Славе. – Ну что, пойдем?

      Слава моргнул.

      – Пойдем? – Переспросил он. – Но куда?

      – Да ты совсем что ли? Мозги от эля раскисли, ничего не помнишь? Или поверил в эту бабскую брехню? Я понимаю – Генрем, – он всегда был дураком, но ты? На ведьму смотреть, забери Третий ее нечистую душу. – Бородатый тип непроизвольно оглянулся, будто боясь, что кто-то услышит эти его явно крамольные речи.

      – Ах да, – наконец сделал вид, что понял, Слава, – конечно, я просто забыл. Со мной что-то не так, может, съел чего на завтрак.

      Незнакомый мужчина, державшийся так, будто они со Славой давние приятели, хмыкнул и усмехнулся, будто услышал какую-то забавную шутку, но ничего не сказал и, решительно повернувшись, быстрым шагом отошел от Нейтана-Славы.