С утра ничего не получилось. Чуть ли ни полседьмого позвонили из мэрии и сказали, что едет московская комиссия, взбудораженная вспышкой дизентерии в соседней области.
- Так в соседней же, не в нашей, - хриплым от сна голосом сказал Вячеслав Владимирович телефону, но по ту сторону уже не слушали, а значит дело было срочное.
Вячеслав Владимирович знал, конечно, что срочность чисто формальная. Скорее всего, и губернатор, и какой-то хер из столицы, назначенный рулить губернатором, заявятся часам к десяти, если не к одиннадцати. Лица их будут озабочены и серьезны, словно речь не о некой внеплановой проверке, а в том, что сегодня, в четыре часа утра, без объявления войны и так далее. Порядком подзаебала Вячеслава Владимировича этот вечная реконструкция некой фронтовой обстановки. Всегда, почему-то, требовалось какое-то самопожертвование и героизм в обычных, казалось бы, вещах. Особенно нервничал Вячеслав Владимирович, когда начинались опрессовки: это было время, когда фонтаны начинали бить из-под асфальта, когда велосипедисты и мамочки с колясками падали в разрытые коммунальщиками ямы, не обращая внимания на ограждения и предупреждающие знаки. Масса всего происходила. В этом отношении Вячеслав Владимирович завидовал начальнику местного МЧС – у того каждое лето просто горел один и тот же торфяник и терялись в лесу грибники-пенсионеры, которых почти сразу же находили живыми или умершими от сердечного приступа.
Вячеслав Владимирович позвонил водителю, быстро принял душ, оделся, нервно напевая пришедшую ему в голову мелодию (это была «И вновь начинается бой»), чем разбудил Катеньку. Она выглянула из спальни и спросила: «Ты куда, котик, в такую рань?». Вячеслав Владимирович только отмахнулся от нее – и так можно было понять, что произошло что-то срочное. Двадцатитрехлетняя Катенька и так была не слишком умна, но теперь ее слегка вспухшее с утра лицо было еще тупее, чем обычно.
Вот шофер Миша никаких идиотских вопросов не задавал. Вячеслав Владимирович часто думал, что будь Миша женщиной, жить с ним было бы одно удовольствие. Миша был чуть старше Катеньки, но никогда у него не было никаких лишних вопросов, каких-то просьб, не пытался Миша перейти к неформальному общению. Он был просто исполнительный парень. От третьих лиц Вячеслав Владимирович узнал, что Миша воспитывает племянника, доставшегося ему от родственников-алкашей, что дочь Миши больна ДЦП, но когда Вячеслав Владимирович предложил помощь, тот только усмехнулся чему-то своему и отказался.
Уже в пути, Вячеслав Владимирович с удовольствием разбудил звонком своего зама и попросил притащить на совещание какую-нибудь отчетность. Все равно какую, лишь бы побольше, лучше, конечно, если это будет последняя отчетность по очистным сооружениям.
- Это из-за поноса в пионерлагере? – угадал зам.
-Ну. - сказал Вячеслав Владимирович. – Москвичи че-то решили изобразить, что им не похуй. Сейчас поебут мозг и обратно упорхнут до следующего пиздеца.
- А мы-то тут причем? – спросил зам, хотя и сам понимал, что процедура носит формальный характер показательной порки всех невиновных за одного провинившегося.
- Ну, Господи, ну, Саша, ну хоть ты не изображай тупого - слегка взъярился Вячеслав Владимирович. – Тащи какие-нибудь бумажки, чтобы им в рыло сунуть, и все.
- Я мигом, - сказал зам.
- Да не надо мигом. - отвечал Вячеслав Владимирович. – Еще не хватало бегать. Бегом по утрам надо заниматься, а не на работе.
Московская комиссия состояла из одного тридцатилетнего мальчика, который не перестал рвать и метать при появлении Вячеслава Владимировича, а продолжил разнос эпидемиолога, местной представительницы Облоно и еще пары людей, отвечающих за городское хозяйство и образование. Кажется, молодой человек любовался собой, когда распекал местные службы, но все только зевали в ответ и откровенно скучали как бы в отместку за ранний подъем и ненужную суету. Часа полтора продолжался зажигательный монолог юноши о серьезном подходе к делу. Затем, предваряя появление губернатора, начали появляться телевизионщики сразу нескольких местных каналов. Как куклу поставили они молодого человека куда-то в угол и стали его там опрашивать под объективами телекамер.
Вячеслав Владимирович отлучился в туалет, надеясь хотя бы там побыть в нужном ему одиночестве, но одну из кабинок в сортире кто-то занимал. Вячеслав Владимирович вошел не слышно, поэтому человека в кабинке ничего не смущало, из-за тонкой дверцы раздавались прерывистые сухие звуки, которые мог бы издавать слон своим хоботом. Боясь напугать человека, мучимого, очевидно, газами, Вячеслав Владимирович пристроился к писсуару и стал потихоньку отливать вдоль округлой стенки фаянсовой раковинки. Между тем отдельные ноты в кабинке туалета переросли во что-то похожее на трубный глас, в некую долгую высокую ноту, захлебнувшуюся затем в жидком фырчании. Вода унитаза ухнула, словно в нее разом сыпанули ведро гравия, а из кабинки донесся вздох облегчения. Радуясь за анонима, Вячеслав Владимирович на цыпочках выскользнул из туалета, даже не вымыв руки. И очень вовремя. Губернатор уже представлял молодого человека своим подчиненным, туда же сунулся и Вячеслав Владимирович и с удовольствием пожал крепкую сухую ладошку молодого москвича.
- А это наш водяной, - представил Вячеслава Владимировича губернатор.
- Да-с, - зачем-то по старорежимному откликнулся Вячеслав Владимирович.
Затем наступила полуофициальная часть, во время которой нарисовался злой куратор области и прервал наступившую было идиллию с поочередными докладами представителей разных ведомств.
- Хули ты приперся? – с порога спросил он молодого человека. – Накосячил что ли в очередной раз и папанька тебя опять к делу пытается пристроить? Ты понимаешь, еблан ты малолетний, что ты людей от работы отвлекаешь? Ты понимаешь, вообще, что люди работают там, что у них и без тебя головняков хватает?
Юноша строил обиженную мордочку и показывал официальные бумаги из министерств.
- Да я щас жопу подотру этими твоими писульками, а потом харей твоей бритой. – отвечал на это куратор, с видимым удовольствием комкая бумаги в кулаке.
 Мальчик рделся, поглядывая на людей за длинным столом, но все делали вид, что ничего необычного не происходит, что ничей авторитет не подорван, что все слова куратора забыты сразу же после того, как были произнесены.
Кончилась вся эта болтовня только к обеду, но есть Вячеславу Владимировичу что-то не хотелось. Он попросил Мишу отвезти его головной офис «Водоканала», где тоже намечалось совещание на тему обосравшихся в лагере подростков и вопросов, посвященных качеству воды. Пока машина двигалась сквозь жаркие городские пробки на окраину города, Вячеславу Владимировичу успели позвонить бывшая жена и работник прокуратуры. Жена интересовалась, собирается ли он приехать навестить внуков или очередная молодая блядь заслонила ему всю любовь к семье, помнит ли он, когда день рождения у Машеньки (старшей внучки), и вообще, просто ради интереса помотала Вячеславу Владимировичу нервы другими мелкими вопросами, как это она умела делать всегда, еще даже когда сама была в возрасте Катеньки.
Прокуратура тоже занималась какой-то хуйней. Еще в марте на Северной очистке в одном из резервуаров был найден труп бомжихи, которая как-то пробралась на территорию и умудрилось утонуть в первичном отстойнике. Ну утонула и утонула. Но нет же. На начальника местных сооружений зачем-то открыли дело, обвиняя его в халатности, в том, что он не смог обеспечить нормальную охрану от посторонних лиц. На местном ток-шоу какая-то особенно въедливая журналистка пыталась доказать, что это не просто халатность, а настоящая уголовщина, ведь на территорию могла попасть не только бомжиха, но и невинный ребенок. И получилась бы настоящая трагедия. Непонятно, чего прокуратура добивалась. То ли они хотели громко кого-нибудь посадить, но непонятно тогда, для чего тянули резину, или хотели справедливости, но по мнению самого Вячеслава Владимировича справедливо было бы перестать мотать нервы человеку, объявить ему какое-нибудь административное взыскание и отъебаться от него навсегда. Был еще вариант, что прокуратура желала, чтобы Вячеслав Владимирович или еще кто-нибудь дал им на лапу за закрытие дела, но, вроде бы, таких намеков не было. Прокуратура просила документацию, выясняя, насколько безалаберно относились к ТБ на Северной, нет ли там ранее судимых лиц, потому что на теле бомжихи были найдены следы некого насилия.
После этих двух разговоров, Вячеслав Владимирович появился на совещании не столько злой, сколько измочаленный и выглядел немногим лучше начальника Северной, которого тоже настолько все настоебло, что он не в силах был поднять взгляда не то что на коллег, но даже и просто не мог пялиться в окно, а тупо глядел в свои бумажки. Как бы ни хотелось Вячеславу Владимировичу остаться одному, он нашел в себе силы оставить главу Северной на отдельный разговор и слегка отполировал утешительные слова небольшой дозой коньяка.
Словно сговорившись, позвонили одновременно бывшая жена и Катенька. Первая интересовалась, что он собирается подарить Маше и как он вообще мог забыть о родной кровиночке, вторая поперлась в магазины и выясняла, что Вячеслав Владимирович хочет на ужин. Вячеслав Владимирович хотел, чтобы от него отъебались, но бабы не отъебывались. Переключаясь то на одну, то на другую, Вячеслав Владимирович сказал, что присмотрел в торговом центре огромную куклу «Монстр-Хай» (хотя и не присмотрел) и желает на ужин что-нибудь попроще (хотя и не собирался ужинать дома, потому что Катенька готовила пиздец как плохо, но не доверяла это дело домработнице, боясь, что она отобьет у нее Вячеслава Владимировича).
Затем появились застройщики коттеджного поселка, а сразу следом за ними представители коллективного сада. Застройщикам администрация разрешила подвести коммуникации, а любители покопаться в земельке ожидали водоснабжения уже лет тридцать и как-то справлялись собственными силами, какими-то скважинами и колодцами, да и река была недалеко. Вячеслав Владимирович искренне сочувствовал садоводам и понимал, и разделял мнение, что это свинство – обещать и не давать людям воду уже который год, но поделать с этим ничего не мог. Другое дело, что он был не так жесток, как другие городские чиновники и каждый раз соглашался на встречу с делегацией садоводов, чтобы они могли отыграться хотя бы на нем.
Потом была поездка в магазин, и визит на день рождения, в невыносимую от жары суету праздника, где все взрослые к появлению Вячеслава Владимировича уже поддали, а дети бесились и орали, визгливо кричали нанятые для развлечения клоуны, ржали привезенные для развлечения детей пони, замаскированные под единорогов. Оттуда Вячеслав Владимирович смог выбраться лишь когда начало смеркаться.
Катенька накупила суши и алкоголя и едва дождавшись Вячеслава Владимировича из душа стала приставать к нему, изображая страсть. Они стали долго и муторно трахаться под музыку из телевизора и шум кондиционера. Когда Катенька села сверху и принялась раскачиваться на Вячеславе Владимировиче, уперев обе руки в его круглый волосатый живот и при этом не очень убедительно показывая, насколько ей хорошо, Вячеслав Владимирович задумался, что не был в полном одиночестве уже очень продолжительное время, едва ли ни с институтских времен, может быть, именно оттуда и шла его диковинная сексуальная фантазия. Нет, бывали, конечно, день два, когда вокруг не было совсем никого, но за эти тридцать с лишним лет их не набралось бы и пары десятков.
Убедительно, как ему казалось, сыграв наступление оргазма, Вячеслав Владимирович некоторое время поотпыхивался, полежал с Катенькой в обнимку. Она при этом заглядывала ему в глаза, а он целовал ее в узкий как у собаки лобик, радуясь, что несмотря на всю свою женскую проницательность, она не может заглянуть ему в голову.
Сказав, что ему нужно в туалет, Вячеслав Владимирович действительно сначала посетил уборную, после чего заперся в ванной, включил душ и начал онанировать, что хотел сделать еще утром. Самое забавное, что почти ничего сексуального не было в тех картинках, которые он представлял во время теребления своего предпенсионного члена.
Когда Вячеславу Владимировичу было шестнадцать лет ему на неделю оставили племянника дошкольного возраста, потому что всем взрослым было куда-то нужно, кто-то заболел, заумирал и временно стало не до детей. Каждый вечер Вячеслав смотрел телевизор, сидя в кресле, а племянник засыпал у него на коленях. Свет люстры отражался от паркетного пола и был очень ярок, но не настолько, чтобы нельзя было различить в почти белом блике места, где паркетные плашки соприкасались друг с другом. Темнота за окном была по-особенному синей. Вот на эти-то стыки паркетных плашек, на эту синеву и стояло теперь у Вячеслава Владимировича.
Выдавив, наконец, из себя теплое семя, сразу же унесенное водой, Вячеслав Владимирович уткнулся головой в кафельную стену и с облегчением подумал: «Пиздец». Этот «пиздец» он относил и прошедшему дню и к тому, что в довольно продолжительной жизни его есть только одно хорошее воспоминание, но и на это воспоминание он умудряется дрочить.