III

-	Я не смогу, — бормочет Лева, — прости, но я не смогу.
Мы сидим на деревянной скамейке в электричке, которая несет нас к коттеджу, где уже вовсю готовятся к празднику. Наступил июнь, за окном прекрасный солнечный день, тот самый день, ради которого я уже с полгода ставлю крестики в календаре. Я готов к тому, что говорит Лева, было бы глупо не учесть, что этот тюфяк захочет соскочить.
-	Сегодня особый день, Лева, — говорю я, — он делит нашу учебу врача пополам, на “до” и “после”. Также как и то, что мы собираемся сделать сегодня, поделить время на “до Марка” и “после Марка”. Ты терпел его три года, готов ждать столько же?
Он качает головой.
-	Это символичный день, мой друг. Сегодня ты можешь поделить всю свою жизнь на “до” и “после”. Я знаю, что внутри ты, — я тычу пальцем ему в грудь, — сильнее этих скотов, но они знают это и оттого запугивают тебя. В конце концов ты конечно справишься, но мы можем сделать это прямо сегодня.
На самом деле я последний шанс этого мудака, чтобы выбраться из той жалкой жизни, куда он сам себя загнал, и наконец понюхать у девчонок под юбкой. Можете сказать, что в этом нет его вины, и это злые люди шпыняют его каждый день. Но что мешало проявить ему силу и достать Марка без моей указки?
-	Я-я понимаю, — лепечет он, — но меня раздирает от страха. Я ничего не могу с этим поделать.
Этого трусливого льва надо успокоить, придать ему сил, помахать перед носом желанным призом.
-	Подумай о Лизе, — вкрадчиво говорю я. — Марк никогда не отпустит ее, и она будет страдать с ним каждый день, надеясь, что кто-нибудь придет и спасет ее. Представь, вдруг она еще не сошла с ума только от того, что ее поддерживает любовь к тебе? Любовь избавляет ее от страха и дает надежду, также как и тебе.
Я изо всех сил прикусываю губу, чтобы не рассмеяться. Есть только один рабочий способ борьбы со страхом - алкоголь, и я собираюсь споить этому паршивцу все, что смогу найти. Он делает глубокий вдох, смотрит на меня и говорит:
-	Ты прав. Мы сделаем это, — и расплывается в улыбке, на его щеках появляются ямочки.
-	Я никогда не сомневался в тебе, друг, — говорю я.
Лязг динамика объявляет о нашей станции, я хватаю Леву за плечо и тяну из вагона. Мы сходим с перрона и шагаем по проселочной дороге вдоль деревянных домов. Коттедж находится в двух километрах от станции, он стоит в лесу, вроде как на болоте. Когда я услышал об этом впервые, я немного смутился и не стал протестовать только от того, что ребята, занимавшиеся поиском места, заверили, что “домик экстра-класс”. Мы проходим деревню, углубляемся в лесок, дорога незаметно становится тропкой, и вот мы уже в густом лесу отмахиваемся от комаров. По дороге мы обсуждаем вчерашний матч, я отпускаю пару шуток, он смеется, в нем поубавилось нервозности по сравнению с тем, что было в электричке. Солнце садится, и когда я уже начинаю побаиваться, не свернули ли мы не туда, замечаю огоньки впереди. Мы подходим ближе и видим деревянные бурые мостики, протянутые тут и там по болоту, светящиеся гирлянды обвивают их перила. Это хорошо, а то я волновался, что пробираясь по трясине могу запачкать новые сникеры. Скоро мы видим коттедж, три этажа высотой, довольно большой, сваи, на которых он построен, приподнимают его над землей. Его фасад отделан белыми декоративными досками с незамысловатой резьбой, из трубы на треугольной крыше вьется дымок. К дому ведет пара деревянных мостиков, по одному из которых идем мы. На скамье у входа сидят несколько ребят и махают нам. Мы приветствуем их в ответ. Одна из них Кира, она подлетает к нам и говорит:
-	Привет, парни, как оно?
-	Лучше всех, Кир, — отвечаю я, — все уже тут?
-	Нее, — она встряхивает головой, поправляя челку, — большинство только к шести подвалят. Но-о-о алкоголь привезли еще утром, так что начать можно уже сейчас.
-	Мы будем через минуту.
Она скрывается в домике, я поворачиваюсь к Леве.
-	Ты готов?
-	Да, — он кивает.
Его плечи расправлены, а взгляд решителен. Я впервые чувствую к нему что-то сродни уважению. Я хлопаю его по плечу и говорю:
-	Я горжусь тобой. Ты Лев, без шуток.
-	Спасибо, Серег.
Следующие два часа мы проводим в ожидании Марка и его сучки. Дом открывается большой гостиной, где мы сидим в конце длинной импровизированной барной стойки, какой-то педик с потока разливает напитки. Справа коридор, где располагается пара спален. Слева винтовая лестница, верхние этажи пустуют, пока никого нет.
Люди постепенно прибывают, здороваются, берут себе выпить, идут дальше. На улице темнеет, и в доме включается свет: тусклая люстра на потолке и лампы с ткаными абажурами в углах комнаты. Включается музыка, какой-то ненавязчивый бит, мы с Левой пропускаем по паре стопок, когда он тянется за третьей, я обхватываю его за шею и говорю на ухо:
-	Мы не хотим нажраться в стельку.
Он с виноватым взглядом отодвигает в рюмку и просит педика за стойкой налить ему сок. Я прошу воду со льдом. Алкоголь действует, и мне начинает нравиться обстановка вокруг. Оглядываюсь: Марка все еще нет. Из-за наплыва людей комната начинает казаться тесной. На часах полседьмого. Кто-то меняет музыку на реп, и я тут же кричу:
-	Смените нахуй это говно!
Я ловлю себя на мысли, что не позволил бы такого в полностью трезвом состоянии. Меня охватывает легкая тревога, но я тут же слышу крики в свою поддержку, и она проходит. Музыку меняют на какое-то инди. Терпимо. Я думаю выпить еще, но отбрасываю эту мысль, так как не хочу давать Леве пример. Я передумываю, когда смотрю на него. Его нервозность вернулась: глаза бегают, а нога стучит по стойке.
-	Марка не видно, — говорю я, — как насчет текилы?
Он кивает.
Мы выпиваем, и я чувствую что кто-то тычет меня в бок.
-	Веселитесь, парни? — спрашивает Кира.
Я не отвечаю, потому что засматриваюсь на нее. В полутьме ее черты сглаживаются, приобретают что-то манящее. Я осознаю, что мне хочется погладить ее по коротким каштановым волосам, поправить челку, вечно спадающую на глаза, но останавливаю этот внезапный порыв. Она улыбается, наклоняется ко мне и шепчет:
-	Хочешь дунуть?
Я почти говорю “да“, но вспоминаю о деле.
-	Сейчас не могу, обещал Леве уделить ему немного времени, понимаешь?
Она кивает головой.
-	Может чуть позже? — спрашиваю я.
-	Конечно, — говорит она и скрывается в куче народа, собравшегося позади.
Музыку меняют на какой-то клубняк, она становится громче, толпа взади начинает шататься в пьяном танце. Вдруг свет выключается, раздаются испуганные крики, затем смех. Вечеринка набирает обороты. Все больше людей подваливает к бару, какая-то девка встает за стойку, чтобы выпивку получили все. Похоже мы с Левой единственные за весь вечер, которые ни разу не встали со стула, но меня это не колышет, так как я не могу в угаре тусовки пропустить прибытие Марка или потерять Леву. Я вижу оранжевые блики в бутылках передо мной, что-то происходит на улице.
-	Они там что, костер жгут? — спрашивает Лева, косясь на окна позади нас.
-	Эй, почему пахнет дымом? — кричит педик за стойкой.
-	Заткнись и наливай нахуй! — гаркает кто-то.
Отражение в бутылках скоро гаснет, кто-то включает свет. Я чувствую знакомый зуд, поворачиваю голову и вижу его. Стоит у входа, высокий и мускулистый, в красной клетчатой рубашке с закатанными рукавами, кажущийся еще больше из-за мелкой Лизы рядом с ним. Когда я смотрю на него, что-то закипает внутри меня. Я произношу про себя его имя. Марк, Марк, Марк. Ебучий белый кит, которого давно пора насадить на копье. И это случится сегодня. Я тычу в Леву пальцем и мотаю головой в их сторону. Он смотрит на них и кивает.
-	Дождемся, пока они разделятся, — говорю я ему.
Ждать приходится недолго. Почти сразу он убирает руку с ее талии и направляется к друзьям, развалившимся на диване в углу. Она идет к бару. “Они даже не стараются,” — думаю я. Скоро к ребятам на диване приносят кальян, и они в полном составе уходят вместе с ним в одну из дальних комнат. Я смотрю на Лизу: она сидит у другого конца стойки с парой подруг и хлещет текилу. Она почти не разговаривает с ними, что говорит о плохом настроении, очевидно из-за ублюдка, но от этого шансы Левы только повышаются. Скоро подружки сваливают попудрить носик, и она остается пить одна. Не может быть более удачной минуты. Я не считал, как много она выпила, но в сумерках гостиной я вижу, как сквозь слой тональника пробивается нетрезвый румянец.
-	Твой выход, парень, — говорю я ему. — Запомни, лей больше ей, меньше себе.
Его глаза горят, я понимаю, что этой минуты он ждал давно.
-	Сделай её, — произношу я уже в спину.
Я тут же заказываю у девки за стойкой виски и, затаив дыхание, наблюдаю. Он садится, здоровается, она поворачивается к нему. Ее лицо не исказилось от брезгливости, хороший знак. Они обмениваются парой реплик, он обращается к бармену и заказывает выпивку. Пока все идет прекрасно. Подружки возвращаются, но она почти не обращает на них внимания. Иногда я посматриваю вокруг, нет ли рядом Марка, но горизонт чист. Я допиваю виски и прошу следующий, смотрю на Лизу и замираю от счастья. Она улыбается. Удивительно, она общается с Левой, и это доставляет ей удовольствие. Сколько же она выпила? Проходит несколько минут, я успеваю допить второй виски и уже готов заказать еще, как замечаю, что они встают с места и идут к выходу. У двери Лева что-то говорит ей, она кивает, снова улыбается, и скрывается на улице. Он пробирается сквозь танцующих ко мне, улыбка покрывает почти все его лицо.
-	Дружище, все прекрасно! — орет он мне в ухо.
-	Я ни секунды в тебе не сомневался! — кричу я в ответ.
-	Она восхитительна, — тянет он. — Не могу поверить, что такая прекрасная девушка может быть с кем-то вроде Марка.
“Не могу поверить, чтобы такая отъявленная сука была с кем-то вроде тебя,” — думаю я.
-	Я всегда тебе говорил,  что он подделка.
Он блаженно кивает.
Я хватаю его за руку и пододвигаю к себе.
-	Перед тем, как пойдете кувыркаться, дай мне знать, где вы собираетесь прятаться, понимаешь?
Он показывает большой палец, и тут я замечаю что-то в его руке.
-	Что это? — указываю я.
-	Сидр, — говорит он и поднимает руку с бутылкой.
-	Ты же не собираешься это пить?
-	Почему нет?
Я стараюсь сдержать раздражение, чтобы не прикрикнуть на него.
-	Нельзя понижать градус, парень. Сегодня мы выпили отличного крепкого алкоголя, нельзя дать ему выйти наружу, сечешь?
Он кивает и говорит:
-	Брось, тут всего четыре градуса, что может случиться?
Я не нахожу, что сказать от возмущения. Как этот мудила смеет спорить со мной? Отличным выходом будет разбить чертову бутылку об его тупую голову. Но я не успеваю ни сказать, ни сделать ничего путного, так как он уже пробирается обратно к двери. К черту. В конце концов, после того, как все сошлось настолько удачно, как бутылка сидра может повлиять на что-то? Это не моя голова будет гудеть с утра.
Я чувствую, как с моих плеч спал давний груз. Я сделал все, что мог, и больше ни на что не влияю. Кажется, я готов наконец расслабиться. Я встаю со стула и иду искать Киру. Поднимаюсь на второй этаж, где нахожу ее у барной стойки. Рядом сидит какой-то очкастый мудила, который пытается ее склеить, и судя по виду, она совсем этому не рада.
- Кажется, я как раз вовремя! — кричу я ей в ухо, несколько жалея о том, что этот подсос не может меня услышать из-за громкой музыки.
Она улыбается, что-то говорит четырехглазому, затем шепчет мне:
- Жду на балконе.
Через мгновение она исчезает в толпе, а я наклоняюсь и шепчу ему:
- Я все понимаю, здесь темно, у нее короткая стрижка, а ты слеп как крот, но прости, голубок, это девушка. Тебе, педику, надо поискать мальчиков в другом месте.
Я вижу, как подрагивает его верхняя губа, но он ничего мне не говорит. Я ухмыляюсь и начинаю пробираться к балкону, стараясь отдавить по пути как можно больше ног.
На балконе лежит пара кресл-груш, в одном из них развалилась Кира, во второе сажусь я. Она протягивает косяк и дает мне прикурить, затем зажигает свой. Первые несколько затяжек мы сидим молча, я чувствую как начинаю тонуть в кресле и мне это нравится, но тут я слышу, как она хихикает. Я возвращаюсь на поверхность, пытаюсь сесть ровно, но у меня не получается, и, наконец, спрашиваю:
- В чем дело?
Она говорит сквозь смех:
- Это прическа. Когда у меня были длинные волосы, каждый нормальный мужик считал своим долгом попробовать меня зацепить. С тех пор я так и стригусь, чтоб они не приставали.
Она махнула своей шевелюрой.
- Но это все равно иногда случается, как с этим чуваком у бара, — говорит она.
- Не вижу ничего странного, — хихикаю я.
- Почему? — спрашивает она, ее лицо внезапно нахмурилось.
- Ты же сама сказала, что это относится к нормальным мужикам, — говорю я и заливаюсь смехом.
Она с секунду смотрит на меня и начинает хохотать. Так мы трясемся с полминуты, затем я замолкаю и серьезно говорю:
- Но уж одному нормальному мужику ты нравишься точно.
Она затихает.
- Я про себя, — говорю я.
Мы некоторое время молчим, я ловлю себя на мысли, что оглядываю ее, оцениваю. Где-то в сознании я пытаюсь понять, чем это обосновано: травкой или алкоголем, потому что это точно не может быть внутренним влечением, зовом сердца, влюбленного давно и безответно. Я спохватываюсь.
- Я не имею в виду романтику.
- А я-то уж беспокоиться начала, — говорит она и снова хихикает.
- Как бы наивно это не звучало, дело не в тебе, — заверяю я ее. — Это я. Я просто не подхожу. Но, — я тушу косяк и подскакиваю с кресла, — надеюсь, потанцевать со мной ты не откажешься.
Я протягиваю ей руку.
- Ты мне нравишься тоже, — говорит она, — и да, тоже без романтики. И да, дело тоже не в тебе. И конечно я не откажусь потанцевать.
Она тушит свой косяк и вытягивает руку, я помогаю ей встать.
- Только не знаю никаких танцев. А ты? — спрашивает она.
- Ни одного.
Я кладу ей руки на талию, она обнимает меня за плечи. Мы начинаем топтаться на месте, стараясь попасть в ритм мелодии, играющей в доме. Со стороны это должно выглядеть очень нелепо, но мне все равно, я накурен и доволен, и впервые за долгое время мне хочется поделиться этим с кем-то другим. Мы танцуем несколько минут, пока я не спрашиваю:
- Тебе нравится кто-нибудь?
- Да. А тебе?
- Да. Почему ты тогда здесь?
- А ты почему?
- Я первый спросил.
- Ничего не знаю, — улыбается она.
- Я работаю над этим.
- Прямо сейчас? — говорит она с удивлением.
- Да.
- Как это возможно?
Я заглядываю ей в глаза и томно произношу:
- Сегодня особенный день.
Да, дешевая показуха, но это особенный день, сечете?
Она молчит, и по ее лицу я не могу сказать, довольна ли она ответом или нет. Я отпускаю ее, решив, что танцев с меня пока хватит, и наваливаюсь на перила балкона, глубоко вдыхая вечерний воздух. Затем я поворачиваюсь и вижу, что она снова развалилась на кресле.
- Твоя очередь, — говорю я.
- Эм-м, третий - лишний, понятно? Я просто не хочу влезать.
- Но ведь ты любишь его?
Она с секунду смотрит на меня и процеживает:
- Да, я думаю.
- А он знает?
- Конечно нет.
- Тебе следует рассказать ему.
- Какой в этом толк? Они пара!
Она растягивает последнее слово на случай, если я забыл.
- А что если это взаимно?
- Как это возможно? Мы даже не общаемся толком!
- Возможно, если там витают те же мысли.
Она замолкает, не зная, что ответить. Я чувствую необычайную легкость в конечностях, и начинаю опасаться, как бы мне случайно не кувыркнуться через эти перила. Я плюхаюсь в кресло и, запрокинув голову назад, гляжу на небо.
- Тебе стоит попробовать, — говорю я, — что-то мне подсказывает, что у тебя все получится.
- Откуда такая уверенность?
Я повторяю трюк.
- Это особенный день, помнишь?
Я слышу ее хихиканье.
- Я это серьезно. Кстати, они тут?
- Да, — отвечает она.
- Тогда чего ты сидишь?
Она молчит с полминуты, затем вскрикивает:
- Черт тебя возьми, Серега! Я не знаю, в травке ли дело или в мантре про особенный день, но я хочу сделать это.
- Это все ни при чем, — говорю я и поворачиваю к ней голову: — Это все ты.
- Ну а что насчет тебя? Так и будешь сидеть?
- За меня не беспокойся, я сразу за тобой. Удачи.
Она делает глубокий вдох и исчезает за дверью. Я пытаюсь понять, откуда во мне этот прилив благосклонности, отчего я решил посюсюкаться с ней. Я сподвиг ее на то, чего бы она, возможно, не решилась бы сделать еще долгое время. Я не замечал такого за собой на трезвую голову. Я всегда думал, что человек должен всего добиваться сам, а если не может, то пусть катится к черту. Нет, дело не в хмеле. Я предвкушаю, что-то очень хорошее, расплату, нет, больше, покой, и он наступит совсем скоро. Это смягчает меня, стачивает углы. Во мне разливается сладость, я муха в горшочке с медом, и пусть это конец, спасаться я не буду.
Я вспоминаю о Леве. Пожалуй, они с Лизой уже вернулись, может даже уединились, значит, пора запечатлеть этих голубков, рассказать об этом Марку. Ох, что начнется. «Эй, Марк, она что, изменила тебе? С ним?» Возможно первой паре обсосов, кто посмеет ему так сказать, он сломает нос, но когда об этом заговорит каждый, он просто опустит руки.
Да, пора идти. Но ноги не встают. Это кресло такое мягкое, а голове так удобно. Ох, так и быть, посижу еще минуту. Что случится за минуту? С другой стороны минута это очень-очень много. Сколько всего можно сделать за минуту? Прикрыть глаза на секундочку? За минуту можно прикрыть глаза целых шестьдесят раз. Это слишком много, мне нужна всего лишь секунда, мгновение отдыха, просто прикрыть и открыть, прикрыть и открыть. Да, вот так, просто прикрыть…

IV
Я мчусь вниз по лестнице злой как черт. Я проспал с час и это плохо, очень плохо. От хорошего настроения не осталось ни следа. Моя голова раскалывается, в горле стоит ком, привкус во рту такой, будто туда нагадили все сорок кошек моей дохлой тетки. Господи, у меня уже будто наступило похмелье, а сейчас только полночь. За этот час могло произойти что угодно. Леву с Лизой уже могли застукать, и это значит, что я пропустил свой триумф, но это не самый худший вариант. О худших думать не хочется. Черт, они наверняка уже должны были вернуться. Вокруг сплошное болото, где нет места для гулянок под луной.
Я спускаюсь на первый этаж, где все порядком поутихло. Свет зажжен, из угла поигрывает музыка, на танцполе никого, людей будто размазало по обивке диванов и кресел. Вся картинка — сплошная статика, пока не появляюсь я. Головы тех, кто еще не храпит, поворачиваются ко мне. По гостиной пробегает смешок, будто им рассказали полузабытый анекдот, от чего мне становится неловко. Я не двигаюсь и жду, пока они скажут что-нибудь. Но они молчат, и скоро головы поворачиваются обратно, картинка замирает. Нет, на диване справа от меня сидит тот педик из бара, последний, кто смотрит на меня и лыбится так, что ненароком хочется стереть эту тупорылую ухмылку металлической губкой.
- Что-то случилось? — спрашиваю я.
Педик открывает рот, но тут его перебивает курица, сидящая рядом, я узнаю в ней одну из подружек Лизы.
- Твоему дружку пиздец! — заявляет она.
Я чувствую, как начинаю врастать в пол.
- Что ты несешь? — спрашиваю я, изо всех сил удерживая дрожь в голосе.
- Этот мудак, как его, блядь? — начинает эта манда, еле ворочая языком.
- Лева, — подсказывает педик.
- Вот. Знаешь, что этот пидор сделал с Лизой?
- Нет.
- Он ее облевал!
Она явно смакует последнее слово. Еще бы, событие такого размаха можно сравнить с Большим Взрывом в ее пустой и никчемной жизни. Но прочь иронию, для меня это действительно серьезно. Я вспоминаю о том, как там, на балконе, я чувствовал необычайную легкость, и мне кажется, будто это было давным-давно. Я смотрю вниз, уверенный, что мои ноги уже по колено погрузились в пол, но нет, они стоят там. Я пытаюсь сдвинуть их, но не могу. Почему? Слишком рано, верно? Я еще не все узнал.
- Марк знает?
- Его отнесли дрыхнуть на третий этаж. Если он живой, то Марк еще не знает. Но, если честно, я этого не понимаю, уже все в курсе! Даже фотки выложили!
Вот теперь я могу идти искать Леву. Но сначала мне надо умыться и немного остыть, иначе я убью его, когда увижу. Уходя из гостиной, я слышу за собой голос подружки:
- Зачем его вообще отнесли наверх? После такого надо было его выбросить на улицу, пускай там трезвеет.
Удивительно, как могут в один миг совпадать мысли людей. Я иду в туалет, закрываю за собой, встаю перед зеркалом и отпускаю внутренний рычаг. Наступает небольшая отстраненность, будто я смотрю не своими глазами, а из-за них, наблюдая за тем, что творится внизу. Я стучу руками по раковине кулаками до тех пор, пока там не появляется трещина. Бью по ней, пока не откалываю кусок керамики. Странная штука, но я ничего не чувствую, даже когда беру его в руки, и острые края врезаются в ладони. Я разламываю раковину до конца и перевожу дыхание. Тем же куском я разбиваю зеркало, пока не перестаю видеть себя в нем. Я прислушиваюсь, утихла ли злость. Нет. Я бросаю камень, открываю воду в душевой кабине, умываю лицо и руки. Считаю до десяти. Когда мне кажется, что больше я никогда не успокоюсь, до меня наконец доходит. Все кончено. Весь мой мастерский план, вся эта подготовка, она просто пропала, улетучилась, пуф, и всего этого нет. Грубое осознание всего этого прижимает меня к земле, и я повинуюсь. Сползаю по стенке вниз, закрываю лицо руками и тихонько плачу. Я ловлю себя на мысли, что не знаю, что делать дальше. К Марку больше не подобраться, он не отойдет от Лизы ни на шаг. Моя так называемая расплата откладывается до следующего удобного случая. Который вполне может не наступить. Черт, как же так получилось, когда все шло так хорошо? Ладно, сейчас не время для жалости к себе. Надо найти Леву, узнать, как все это вышло, и можно ли это исправить. Я надеюсь, что он спит, так я смогу прервать сон этого мерзавца.
Но он не спит. Я нахожу его в одной из комнатушек на третьем этаже. Он сидит на полу, спиной опираясь на кровать, в одних брюках. Его рубашка, вся в зеленоватых пятнах рвоты, валяется на полу. Он пялится в одну точку, его мускулистая грудь мерно приподнимается и опускается, свидетельствуя, что он еще жив, что Марк пока не добрался до него.
 - Хэй!
Он не обращает внимания. Я подхожу и хлопаю его по плечу. Он поворачивает голову. Мне кажется, что эти васильковые глаза не узнают меня, пока он не произносит:
- А, это ты. Чего тебе?
Недавний приступ злобы наваливается на меня, но я сдерживаюсь, чтобы не треснуть по его распухшему рылу. Этот болван разрушил мой план, а теперь, встретив меня, в нем нет и капли раскаяния и прежнего трепета, лишь это голое, как его грудь, пренебрежение.
- Что, черт возьми, случилось?
- А то ты не знаешь.
- Это сидр, да? Это все ебучий сидр? Разве я не предупредил тебя, хуев алкаш?
Он закрывает глаза и отворачивается. Я раздумываю, стоит ли привести сюда Марка или избить овоща своими руками? Нет, физика будет потом.
- Ты посмешище, снова, — говорю я. — Такое вряд ли забудется.
Он молчит.
- Лиза никогда не любила тебя, ты знаешь?
Снова никакого ответа.
- Сомневаюсь, что эта сука вообще в курсе, что это такое.
К моему удивлению, он разворачивается ко мне и говорит:
- Закрой свой рот.
Я что, ослышался? Или он правда осмелился сказать мне такое? Да, это обычная фраза для человека, и огромный скачок для Левы. Что же случилось, пока я спал?
- Есть что сказать в ее защиту?
- Да.
- Тогда вперед.
Он смотрит на меня, будто собираясь с мыслями.
- Ты был прав лишь в одном, — говорит он наконец. — Она правда не любит Марка.
- Конечно не любит! — восклицаю я, но внезапно он смотрит на меня с такой злобой, что я невольно замолкаю.
- Мы гуляли, — продолжает он, — и я сказал ей, что ты сказал мне, что она меня, — он икает, — и, в общем, она сказала, что все это полная чушь, и что ты врун и просто попользовался мной.
Что за остолоп! Кто же так начинает разговор о своей симпатии! Марк своими побоями довел Леву до слабоумия или как?
- Ты никогда ей не нравился, она считает, что ты, — он снова икает, — нехороший человек.
Она и десятой части обо мне не знает.
- Она сказала, что заметила, как я смотрел на нее. Что я хороший, но она не может быть со мной. Сказала, что дело не во мне, и не в Марке, а в ней.
- Все так говорят. Это полная чушь.
Кроме меня, разумеется. Я считаю, что сказал правду.
- А я ей верю.
- Ты идиот.
Он продолжает, пропустив этот мимо ушей.
- Она не любит Марка, но хочет помочь ему. Он не такой, каким кажется, он слаб и нуждается в ней. Она жалеет его и не хочет уходить.
О да! Я знал, я всегда знал! Я был прав все время! Кто был прав? Я был прав! Радость охватила меня, и я надеюсь, что Леву не собьет с толку эта огромная улыбка на моем лице.
- Я сказал, что она не должна жалеть его, что она совсем не помогает ему, потому что Марк совсем не меняется. Еще я сказал, что единственный, кто способен помочь Марку — это он сам. И знаешь, я думаю, что она мне поверила.
- Какая жалость, что тебе она все равно не дала, — говорю я сквозь смех.
- Это не важно. Она не останется с ним, и это главное.
- Ты понимаешь, дубина, что теперь Марк никого к ней не подпустит?
- Я думаю, она сама с ним справится.
- А что насчет тебя, умник?
- А насчет тебя? — вдруг выпаливает он.
Видя мое замешательство, он продолжает:
- Она сказала, что поговорит о тебе с Марком. Что ей не нравится, как ты со мной обошелся.
Я убью эту суку. Откушу нос и отрежу сиськи. Какого черта эта шалава о себе возомнила?
- Где она?
- Не знаю, — говорит Лева, — кажется, твоя подружка была рядом, когда все произошло. Она увела ее ванную или типа того. А потом наверняка пошла к Марку.
И пропала по дороге. Но с этим разберусь позднее.
- И знаешь что еще? — говорит он. — Я сказал ей спасибо. Спасибо за то, что с тобой наконец-то разберутся. Потому что ты плохой человек.
Все это жутко меня забавляет. Я наклоняюсь к нему и говорю:
- И в качестве благодарности ты ее облевал? — и заливаюсь смехом.
Он что-то мямлит в ответ, о том, что Лиза поговорит с Марком, и тот не тронет его, больше никогда не тронет, пытается перекричать мой смех, но от этого мне только становится веселей. Вдруг мне на ум приходит настоящая умора. Я поднимаю с пола его рубашку, которая нестерпимо пахнет тухлятиной. «Левиным нутром», — думаю я и смеюсь еще сильней. Не боясь испачкаться, я скручиваю рубашку в тугой жгут. На ткани проступает не до конца засохшая рвота. Я складываю жгут пополам и сую в его тупой рот. Он пытается говорить, даже когда вонючая тряпка забилась в его глотку. Он краснеет, пытается оттолкнуть меня, крупные капли слез катятся по его лицу.
- Жуй, ублюдок! Тебе нравится? Кивни, если нравится!
Его бьет дрожь, он так испуган, что вряд ли слышит меня. Я засовываю в него примерно половину, когда он начинает задыхаться, его глаза лезут из орбит. Я вырываю рубашку и отбрасываю в сторону. Он делает несколько глубоких вдохов и начинает рыдать, закрыв лицо руками. Я чувствую полную власть над этим униженным, скрюченным на полу существом. Чувствую что-то, от чего кровь приливает к паху, но это не любовь, нет-нет. Скорее желание овладеть им, покорить себе раз и навсегда. Я подхожу к нему, но меня отталкивает запах нечистот. Гниль, повисшая в воздухе, отбивает всю охоту. Я смотрю на Леву и не чувствую к нему ничего кроме жалости. Спустя мгновение уходит и она. Рыдания заканчиваются, теперь он просто поскуливает, свернувшись в клубок на полу.
Я иду к двери и, прежде чем переступить порог, говорю ему:
- Ничего этого бы не случилось, послушай ты меня.
К моему удивлению, он находит в себе силы на ответ.
- Я думаю, что все как раз наоборот.

V
Я бреду вниз по лестнице, не зная, что делать. Злость отхлынула, и ее место заняла усталость. Мною овладело жуткое безразличие. Больше не хочется учинить кровавую расправу над Лизой. Если она уже рассказала Марку, в этом больше нет смысла. Если нет, сейчас над Лизой нависли ее подруги, отрезая все мыслимые пути добраться до нее. Меня лишили долгожданной мести, но мне грустно не от этого. Мое сердце щемит, будто от него отняли что-то большее. Мне даже не хочется бежать прочь, разве что свернуться калачиком как этот придурок наверху. Но все же, я бреду вниз, упорно на что-то надеясь.
Внизу какое-то оживление. Сейчас здесь больше людей, чем в прошлый раз. Все они увлеченно переговариваются друг с другом и хихикают. Я нахожу педика из бара и спрашиваю у него, в чем дело. Все, кто это услышал, поворачиваются ко мне и смотрят так, будто я свалился с луны или разыгрываю тупую шутку. Наконец, видя, что я серьезен, они советуют мне посмотреть на втором этаже.
Второй этаж пуст и темен, кроме одной чуть приоткрытой двери в конце коридора. Около нее стоит парень, не издавая ни звука, подсматривает. Я подхожу и хлопаю его по плечу. Он разворачивается, и за стеклами очков блещут испуганные глаза. Я узнаю придурка из бара, который клеился к Кире. Прежде чем я успеваю что-либо спросить, он беззвучно отступает, давая посмотреть мне. Его губы поджаты, а из глаз сочится влага. Ему совсем не нравится то, что я собираюсь увидеть.
В комнате не горит свет, разглядеть что-либо можно только благодаря фонарю за окном. Я сразу различаю Лизу, тусклый свет фонаря попадает на ее лицо. Она лежит на кровати, ее светлые волосы раскиданы по подушке, рот приоткрыт в беззвучном стоне. Руки уходят вниз, во тьму, где обнимают голову,  ласкающую ее между ног. Я не могу опознать любовника Лизы, я вижу лишь силуэт, который обхватывает ее ноги. Это точно не Марк — фигура на кровати слишком хрупкая. Я не знаю, сколько уже стою здесь, наблюдая за ними, но с каждым мгновением ко мне возвращается прежняя уверенность. Мой замысел свершится, и все благодаря этой тени на кровати. Во мраке комнаты я слышу только тяжесть их дыхания, пока стоны Лизы не обретают осязаемый голос. Сначала легкие, почти безмолвные, больше похожие на горестные вздохи, они набирают силу, наполняясь наслаждением и любовью. Незнакомец спускает свою руку, ублажает пальцами ее плоть. Лиза крепче прижимает его голову к себе, тихонько извиваясь на простыни. Она стонет все громче, ее движения уже напоминают судорогу. Она выгибает спину и запрокидывает голову так, что я опасаюсь, как бы она себе ничего не свернула. Но нет, она возвращается в исходное положение, улыбка разливается по ее лицу. Она убирает руки с головы любовника и манит того к себе.
Я вижу, как силуэт приподнимается и встряхивает головой, поправляя челку, упавшую на глаза.
Я вижу, как тот медленно, как в кино, ползет к ней на коленях.
Я вижу, как его более не скрывает тень.
Я вижу две маленькие грудки с круглыми сосками.
Я вижу, как в тусклом свете фонаря Кира и Лиза сливаются в поцелуе.
Тихонько прикрыв дверь, я спрашиваю у очкастого:
- Марк это видел?
Тот кивает.
- Ты знаешь, где он?
- Ушел на третий этаж, — сипит он.
Я иду к лестнице, стараясь не сорваться на бег. Кто бы мог подумать, что все обернется так! Что ничего не потеряно, а все даже лучше! Подружка Марка — лесба, грязная ковырялка, и теперь все об этом знают. Ай да Кира, не думал, что она именно это имела в виду, говоря о своей симпатии. Затащила Лизу в койку, и ее даже не пришлось заправлять спиртным, а всего лишь напутствовать добрым словом. Ха, а у меня неплохо получается раздавать советы! Теперь Марк мой, осталось только пойти и забрать свой приз.
Марк сидит в комнате напротив той, где я оставил Леву. В желтом свете лампы на прикроватном столике  я вижу, как он сидит, обхватив голову руками, и тихонько всхлипывает. Я прикрываю дверь и подхожу к нему. Он слаб и жалок, я больше не чувствую угрозы, обычно исходящей от него. Марк поднимает голову, его глаза красные от слез.
- Прости меня, — говорит он, всхлипывая. — Я плохой человек.
Внутри меня все горит. Вот он, триумф, которого я так давно ждал.
- Она ушла, — продолжает он, — потому что я плохой. Они все ушли, потому что я плохой. Я совсем один.
Я подчиняю людей своей воле. Это второй мужчина за этот вечер, над которым я чувствую полную власть. По мне разливается знакомая сладость. Стекая в пах, она делает мою плоть твердой и смешивает мысли в голове, выталкивая на поверхность все то, что я так хотел скрыть. Это не желание покорить, нет-нет, на сей раз это любовь. Каждый раз, когда при его виде мое сердце начинало биться быстрее, я списывал это на ненависть, стыдливо прикрывая теплые чувства, но хватит лжи! В глубине моего сознания жила любовь, и она становилась сильнее день ото дня, и вот сейчас она воспарила во всей своей мощи.
- Ты не плохой, — говорю я. — И ты не один. Я бы никогда не пришел к плохому человеку.
Мой голос ласков как никогда, но я совсем этому не удивляюсь.
Он дергается, будто его окатили холодной водой, и смотрит мне прямо в глаза. Последний раз, когда мы находились так близко друг к другу, был в тот самый злополучный день в анатомичке. Я смотрю в его ясные глаза, на ребяческие черты его прекрасного, будто выточенного из мрамора, лица.
«Он совсем еще мальчишка, — думаю я. — Но я научу его быть сильным как я».
Моя сила над ним неоспорима, но я не хочу применять ее. Я хочу разделить ее с ним, отдать частичку этой силы вместе со мной целиком. Это и есть любовь.
- Ты уйдешь так же, как и все, — говорит он, утирая слезы.
- Нет, дурачок, — говорю я с нежностью, на какую только способно человеческое сердце. — Я никуда от тебя не уйду.
Я сажусь рядом с ним на кровать, беру его теплую ладонь в свои руки и целую его в губы. Он не пытается отстраниться, от чего моя душа ликует. Его язык, горячий и сладкий, ласкает меня как маленький зверек. Мы заключаем друг друга в объятия, и я чувствую, как его сильное тело обмякло в моих руках, стало мягким и податливым. Я расстегиваю пуговицы его красной рубашки и целую его подернутую светлыми волосами грудь, пока он расстегивает штаны. Спустя несколько неловких секунд мы избавляемся от одежды: отбрасываем рубашки, снимаем брюки, стягиваем носки. В одних трусах, мы набрасываемся друг на друга с новой силой, горячим себя поцелуями. Он наваливается на меня сверху, впиваясь губами мне в шею, пока я шепчу нежности ему на ухо. Наконец, он произносит:
- Я хочу тебя.
Марк. Милый, могучий, манящий, сладкий как мед. Я хочу его тоже, хочу больше всей жизни, и он понимает это без слов. Я снимаю трусы и встаю на четвереньки. Слышу, как он возится сзади со своими плавками. Он увлажняет слюной свою плоть, смазывает мое отверстие, наклоняется ко мне и говорит:
- Я буду нежен.
- Я знаю, милый.
Сначала он использует пальцы: один, затем два. Другой рукой он гладит мою спину и ягодицы. Я чувствую, как он приставил плоть к моей дырке, его головка пульсирует в один такт с моим сердцем. У него не получается войти в меня, он тратит еще слюны, чтобы увлажнить себя, и затем входит в меня полностью. Как бы долгожданно это не было, боль пронзает меня, и я испускаю слабый крик.
- Все в порядке? — тут же раздается его голос, в котором я слышу неподдельный испуг.
- Все хорошо, любимый, продолжай.
Он двигается  во мне, сначала еле-еле, но постепенно набирая скорость. Как бы грубо или унизительно, это не выглядит со стороны, он любит меня так, как не любил никого в своей жизни. Я слышу его глубокое дыхание, редкие стоны, похожие на всхлипы. Я больше не чувствую боли, не чувствую ничего, кроме него, бьющегося во мне, его любви, которая заполняет меня всего. Распираемый от наслаждения, я стону, совершенно безразличный к тому, что нас могут услышать. Меня переполняет любовь, и я хочу поделиться ею со всеми. Меня осеняет, что все они были правы. Лиза и Кира, они не врали. Я поносил их, считая лгуньями, но они были честны со мной. Я клянусь выпросить у них прощения, как только встречу. Они должны знать правду, они заслуживают ее. Я замечаю движение у двери. Чуть повернув голову, я вижу, как в приоткрытом проеме двери стоит Лева, выражение его лица можно назвать крайним изумлением. Я совсем забыл про Леву, перед которым, наверно, виноват больше всего.  Все, что ему нужно, это немного любви, простой человеческой любви. Я бы охотно разделил ее с ним, но я принадлежу Марку и только ему. Я также клянусь вымолить у него прощения и вдобавок найти человека, с которым он никогда не будет одинок. Я мысленно извиняюсь перед всеми, кого когда-либо обидел, а таких немало. Я был неправ, хуже, слеп, но теперь, благодаря Марку и его любви, я вижу: все мы прекрасные люди.
Из-за двери слышно какое-то движение, шушуканье. Неважно, объяснения будут потом. Сейчас мне нет дела ни до кого, кроме Марка.
Моя любовь ускоряется, хватает меня за плечи и стонет вместе со мной. Затем он замирает, и его семя, вместе с его любовью, наполняет меня. Я чувствую его в себе, его тепло и ласку. Марк переворачивает меня на спину и, прильнув, дарит нежный поцелуй. Он начинает спускаться ниже, осыпая поцелуями мою шею, ключицы, грудь, живот и бедра, пока не добирается до моей разбухшей, налитой кровью, плоти. Он берет ее в рот, и мне кажется, что он заглотил меня целиком. Его язык, обвивающий меня, дарит ласки, нежнее и чувственнее которых не в силах испытать человек. Пусть он не может сказать и слова, это, тем не менее, самое красноречивое признание в любви, которое я получал. Он помогает себе рукой, стремясь довести меня до конца, чтобы я разделил то наслаждение, которое недавно досталось ему. Дрожь охватывает мои ноги, я прижимаю его сильнее к себе и сразу же извергаюсь в его рот. Марк показывает мне язык, весь белесый от моего семени. Он проглатывает все, вытирает губы.
- Я тебя съел, — говорит он, кокетливо улыбаясь.
Моя любовь к нему достигает всех мыслимых пределов. Я притягиваю его к себе и произношу заветные слова, мое сердце замирает в ожидании ответа.
- Я тоже тебя люблю, — отвечает он.
Что может быть радостней для любящего сердца, чем узнать, что его симпатии взаимны?
Мы любим друг друга до утра, пока черничная тьма за окном не сменяется сиянием зари. Когда мы, кажется, готовы замертво свалиться от усталости, он берет меня за руку и говорит:
- Ты правда не покинешь меня?
- Я клянусь тебе своим сердцем.
- Я клянусь тебе тем же.
Мы скрепляем клятву долгим поцелуем и, обняв друг друга, оставляем наши тела утренней прохладе.