В комнате было мертвецки тихо. Так тихо бывает только в квартирах стариков, чья жизнь давно остановилась, а сами они превратились в предмет интерьера, просиживая целыми днями на диване с газетой или просто уставившись в стену. Из-за отсутствия звуков воздух в комнате сгущался и становился тяжелее,  давя на Лёшу все сильнее и сильнее. Лёша сидел неподвижно: он боялся, что под такой тяжестью стул не выдержит и сложится,  и его снова станут ругать за испорченную вещь. Он сидел прямо, уставившись на узор ковра,  висевшего на стене. В этом замысловатом узоре он угадывал морды животных, фигуры людей или просто невиданных существ. Таким способом Лёша старался отвлечься от тишины, что сгущалась все сильнее и сильнее, и вот уже готова была раздавить его. Вдруг Лёша что-то услышал. Слабое, еле различимое тиканье часов, которое сливалось с тишиной, и только Леше было под силу заметить и вычленить его из общего фона молчания вещей. Это был маленький металлический будильник. Леше сейчас же захотелось схватить его. Он стоял на тумбочке в изголовье кровати, на которой лежала мертвая старуха. Лёша перевёл взгляд с будильника на ее восковое лицо: испещренное глубокими морщинами, оно казалось жёлтым и прозрачным. Лёша глядел на неё не отрываясь, и когда убедился, что она не замечает его, тихо встал и потянулся за будильником. Секунда – и он у него в руках. Маленький круглый будильник с толстым стеклом, за которым непрерывно бежала стрелка, издавая глухие короткие тики, которые, сливаясь, гипнотизировали своей монотонной мелодией. Повертев в руках будильник, Лёша приложил его к уху – тикает... Он взглянул на старуху. Она глядела на него своими маленькими влажными глазами. Лёша тут же сунул будильник в карман брюк и вернулся на стул, не отрывая взгляда от старухи.  Она,  не шевелясь,  следила за ним. Лёша испугался, что ей нужен его будильник, поэтому он снова уставился на ковер, делая вид, что не замечает мертвой. Но узоры на ковре никак не хотели превращаться в животных; отвлечься от старухи не получалось, непреодолимая сила манила посмотреть на нее еще раз – глядит ли она на него?  Глядит.  Он и сам не заметил,  как опять смотрит в ее маленькие неподвижные глаза. Лёша еще с минуту поёрзал на стуле и вышел из комнаты.

На похоронах все по очереди подходили к гробу и целовали усопшую в лоб. Лёша тоже стоял в очереди и наблюдал за покойницей. Будильник он спрятал дома под подушкой,  поэтому он без опасений подошёл к гробу, перекрестился, поцеловал старуху и отошел. Глаза старухи, словно стрелка компаса, неотрывно следили за ним. Потом ее закопали.

На следующий день Лёша отправился собирать крышки от бутылок. Следуя обычному маршруту, он сортировал находки по пакетам: синие крышки в один, зелёные в другой.  Зелёных всегда оказывалось больше. Но в этот день Лёша был рассеян, поэтому пакеты не наполнились даже наполовину. У него из головы не выходил тот будильник, что был спрятан под подушкой. Он не отважился взять его с собой, боясь потерять или разбить.
Подойдя к помойке,  Лёша обнаружил в одном из контейнеров драную шляпу с полями. Он бросил свои пакеты, достал шляпу, стряхнул с неё какие-то шкурки, после которых на полях остались мокрые следы, нахлобучил на голову и направился к ближайшему магазину с красной витриной.
Перед входом в магазин он уселся прямо на землю, бросил перед собой шляпу и стал заглядывать в глаза прохожим. Не прошло и получаса, как кто-то бросил сторублевую бумажку. Лёша заговорчески кивнул вслед своему благодетелю, смял купюру в кулак и отправился к ближайшему киоску с мороженым.
У киоска стояла женщина. Лёша занял за ней очередь. Пока женщина возилась с кошельком, Лёша что-то заподозрил. Он сделал шаг и сбоку заглянул ей в лицо. На него искоса глядели два стеклянных глаза. Лёша вдруг опомнился. Он узнал этот взгляд. "Тебя же закопали", – сказал у него. Женщина испугалась,  рассчиталась с продавцом и поспешила уйти. Лёша достал из кармана обертку от мороженого, показал продавцу и сунул сторублевку. Получив мороженое, он выбросил старую обертку вместе со сдачей в мусорное ведро, что стояло у киоска, и поспешил домой проверить будильник.
Будильник был на месте. Весь оставшийся день Лёша слушал тиканье стрелки,  приложив будильник к уху, а когда пришло время сна, сунул его под подушку и продолжил слушать через нее. Успокаивающе тикала стрелка в ночной тишине. Казалось, что время и пространство вокруг стало единым целым и текло подобно тиканью этой стрелки, только текло не вперед и не назад,  не вверх или вниз,  потому что верха,  низа,  переда и зада уже не было,  а просто текло,  увлекая за собой Лёшу.
Вдруг дверь в его комнату отворилась. Лёша насторожился, но не подал виду, что услышал, а притворился спящим. Послышался скрип полов под беззвучными шагами. Тишина. Минута, две прошли. Лёша не выдержал и приоткрыл глаза; открыл лишь настолько, чтобы свет лишь бы лишь бы пробивался сквозь ресницы. Перед ним стояла старуха. Он снова закрыл глаза. Он лежал и перебарывал себя не моргнуть закрытыми глазами, чтобы старуха не догадалась, что он не спит. Через несколько минут он вновь взглянул на старуху через ресницы – стоит. Лёша изо всех сил старался изобразить спящего, поминутно приоткрывая глаза и проверяя, не ушла ли старуха, но она не уходила. Лёша лежал и слушал тиканье будильника сквозь подушку. Так всю ночь она простояла у его кровати, а на утро, когда Лёша проснулся, ее не было. Он сунул руку под подушку и успокоился.

Шли дни. Лёше уже не хотелось собирать крышки, он переживал за будильник.  Каждую ночь приходила старуха, и он боялся, что когда-нибудь она разгадает, что он не спит, и заберёт его будильник. Долго мучился Лёша, пока в его голову не пришла идея выколоть старухе глаза, чтобы она не смогла больше найти к нему дороги. Лёша помнил, что землю могильщики копали лопатами, поэтому ему нужно было достать одну. Как он не старался, он не смог найти шляпы, чтобы собрать денег и купить её у мороженщика. Поэтому он решил выкрасть лопату. Он пробрался на кладбище и просидел на могилке старухи весь день, уставившись на ее фотографию. С фотографии на него глядело маленькое лицо старушки с добрыми глазами. К вечеру поднялся сильный ветер, и небо заволокло тучами,  поэтому темнеть начало рано. Когда Лёшу стала одолевать куриная слепота, он направился к могильщикам и, выждав момент, незаметно взял одну из лопат, сваленных как попало у побитого сарая.
Когда Лёша начал копать,  уже было совсем темно. С неба начали срываться тяжелые капли и утопать в пыли. Копать пришлось долго. В темноте совсем было не разобрать, где заканчивается небо и начинается земля – все слилось в одно. Комья за комьями он разрывал чёрную землю, опускаясь все глубже и глубже в могилу.
Лопата ударила о деревянную крышку. Дождь уже вовсю заливал взрытую могилу; вспышки света покрывали белой краской каждый взмах лопаты, удар за ударом разбивавшей крышку гроба; раскаты грома заглушали хруст деревянных досок. Наконец в крышке была проломлена дыра, и при вспышке молнии из нее сверкнули два глаза. Лёша схватил щепу и стал бить наугад, стараясь поразить эти рыбьи  глаза. Он бил и бил,  вонзая себе в руки занозы. Наконец ему показалось,  что дело сделано. Он отбросил щепку и стал  выбираться из могилы. Карабкаясь по размякшей земле, он то и дело соскальзывал по мокрой глине и срывался назад. Наконец он нащупал что-то рукой и, ухватившись то ли за оградку, то ли за деревце, поднялся было из могилы, как вдруг в кармане брюк его, промокших и приливших к ногам, что-то затряслось и зазвенело. В ту же секунду, под гром и вспышки молний, на него хлынул поток грязи и сбил его с ног. Лёша повис на руке, по пояс оказавшись в могиле, уже наполненной ледяной жижей, в которой ни ступить, ни упереться ногой было невозможно. Лёша тянулся, рвался изо всех сил из могилы, хотел кричать, но грязь заливала лицо. Он чувствовал, как будильник трясется у него в кармане и как маленькая костлявая рука мертвой хваткой тянет его за ногу вниз.