111***
Все же 60 килограмм на плечах достаточно ощутимый вес. Он стал скапливаться в плечах, пока еще легкой тяжестью. Он лежал на груди, толстой, иллюзорно крепкой пластиной. Он успокаивал. Да, это бесполезная защита, это просто свинец, но все же этот вес напоминал бронежилет, и тем внушал уверенность в себе. Вопрос тренировки, постепенно мне начинало казаться что я смогу уверенно двигаться и в 120 килограммах, главное чтобы они были равномерно распределены по телу, а не копились на плечах. Но там вроде говорилось о комплекте брони, а не только о бронежилете. Возможно вес будет и на руках, и на ногах.
Я попытался представить это, успокаивающая тяжесть высокопрочных материалов, рассчитанных на защиту от мощного оружия, по сути противотанковых ружей. Хотя тут и встает вопрос того, выдержу ли я распределенную перегрузку от удара такой пули, даже если она и не пробьет броню, нет сомнения что такой запас прочности сделает меня практически неуязвимым против легкого пехотного оружия. Пистолеты, автоматы, возможно даже пулеметы и винтовки станут нестрашны. Даже если я просто не смогу долго двигаться с таким весом, пары часов боеспособности хватит чтобы оправдать использования сверхтяжелой брони для штурма зданий, захваченных какими-нибудь террористами.
Под подобным настроем, сопровождавшимся еще и музыкой, тексты которой я примерно знал, разыгралась фантазия. Я представил как иду в наступление, под сильным обстрелом. Но тяжелая металлическая броня с легкостью отражала пули, и мое продвижение было неумолимо. В руку мягко нырнул револьвер. Понимая опасность игр с боевым оружием, я разрядил барабан, перед тем как выставить оружие перед собой, целясь в воображаемого врага.
И вот я стою на продутом побережье, и иду, увязая в мокром песке на огромные укрепления, огрызающиеся градом пуль. Но они с визгом рикошетят от брони, взрывают песок, и лишь снаряды опасны для меня. Для орудий я слишком мелкая цель, а взрывы должны лечь совсем близко чтобы поразить. Шрапнель же беспомощна столь же как и пули, способна только хлопать в воздухе. Я стреляю в воображаемых врагов, вскидывая разряженный револьвер, и щелкая курком в стену. Затем я все же его убрал. За музыкой я могу не услышать шагов, странной прогулке есть объяснение – проверяю свою выносливость, а вот зря оружием размахивать не стоит.
Я представлял как дохожу до дистанции рукопашной, и взяв короткий разбег набрасываюсь на врага. Почти две сотни килограмма веса сосредоточенные на кончике штыка позволят смести кого угодно. Я представлял как врываюсь на позицию неприятеля, как действую штыком воображаемой винтовки, прикладом, собственными когтями. Под музыку воображение разыгрывалось хорошо. Я почти что чуял запах крови.
Интересно, откуда такая диванная воинственность? Реализация скрытой агрессии? Я ведь в принципе не особенно агрессивен, да и в моем положении необходим жесткий контроль за ее проявлениями. Я уже убедился что мне не составляет труда убить не слишком крупное животное, да и с человеком я скорее всего справлюсь вполне успешно, и как минимум тяжело покалечу. Вместе с тем я практически постоянно с момента своего возвращения находился под пристальным вниманием. Подобное некомфортно на инстинктивном уровне, и хотя я приспособился, научился жить с этим, внутреннее раздражение никуда не девалось, оно накапливалось медленно и верно, и возможно достигло некоего критического значения, повышающего мою агрессию. С этим опасно бороться, я могу накручивать на себя все сильнее и сильнее, копить раздражение, и рано или поздно по ничтожному поводу оно выльется во вспышку насилия. С учетом моей физической формы, я имею шансы набрать немало фрагов просто голыми руками, а с учетом моего ума, я довольно легко смогу завладеть оружием. Таким образом передо мной стоит реальная перспектива рано или поздно стать массовым убийцей, а в случае если интеллект возобладает над инстинктами взяв в союзники инстинкт самосохранения, то и маньяком, которого будет не так то и просто поймать. Я ведь вполне могу спланировать убийство в котором не оставлю явных следов. Что помешает мне надеть перчатки, взять нож, и обмотать голову платком чтобы не оставить волосы на месте преступления? А учитывая расхлябанность правоохранительных органов, состоятельность которых в расследовании немотивированных убийств ярко проявлялась еще в советские времена, когда маньяки могли непойманными действовать на протяжении десятилетий, я мог бы провести по-настоящему кровавую серию, затмив все предыдущие достижения.
Убийства животных, что я совершал в последнее время стали своего рода психической разрядкой, явным проявлением собственной силы, поставившим перед разумом острое понимание того, коль смертоносным я могу быть. Если подумать, то именно после серии убийств собак я стал надевать на руки перчатки, закрывающие когти, перед ситуацией где собирался вступить в драку. Но вот обострило ли это мою подозрительность? Перспективы социальных опасностей стоящих передо мной, особенно по мере того как я из диковины начну становиться чем-то более привычным, а потому вызывающим не любопытство а неприязнь, вполне реальны. Я не обладаю врожденной социальной активностью и экстравертностью, эти качества воспитаны и поверхностны, хотя внешне они очень реалистичны. Стресс испытываемый мной в ситуациях всеобщего внимания проявляется в достаточно едких отшучиваниях, и постановки людей в ответные неловкие ситуации. А подозревают ли в фирме о нем? Или я обманул Мартина, и он считает меня прирожденным лидером?
Если это так, такую линию поведения, и такое мнение мне необходимо поддерживать. Вопросы моей социальной опасности это мои, и только мои вопросы. Никто не помогает потенциальным убийцам, общество предпочтет изолироваться от них, или даже уничтожать на упреждение. В моей ситуации я буду под угрозой со всех сторон, проявление немотивированной агрессии сделает меня проигрышной ставкой, ведь такое проявление будет сочтено обществом не как механизм позволивший давать отпор свойственной человеку ксенофобии, возрастающий по мере роста социального давления, а как следствие модификации. Люди ни за что не признают себя виновными в порождении убийц, они будут раз за разом оправдывать свое давление на них, не желая признавать что именно оно стало причиной ответной агрессии, которая росла адекватно оказываемому давлению. Люди будут искать причину толкнувшую подростка прийти в школу с оружием и перестрелять однокласников и учителей в чем угодно, в видеоиграх, в телевидении, в неблагополучной семье. Но только не в собственном безразличии к тому давлению что школьный социум начинает оказывать на человека по самой незначительной причине, и которое будет нарастать и нарастать, пока не будет получен отпор, или пока компетентные учителя не подавят эту проблему. В моем случае отпором стала пиросмесь, напугавшая всех до мокрых штанов от мысли что в следующий раз я принесу ее не десяток грамм, а полный рюкзак. Дети – животные, они понимают язык страха, а для понимания языка разума с ними требуется долгая воспитательная работа. Она редко проводится в достаточной мере, и общий уровень нравственного развития общества тому подтверждение.
112***
Таким образом передо мной стоит задача научиться выплескивать агрессию в социально безопасном виде. В моей ситуации, с учетом моего прикрытия со стороны фирмы, я могу позволить себе даже убийство человека, но только при условии что оно будет оправдано законом. А это необходимая самооборона, или пресечение особо опасного преступления. Тем не менее, подобный поступок, сколь бы манящим он не казался, является опасным для меня. Это противоречие, страх быть страшным чтобы не бояться, возможно давит меня изнутри. Я оправдываю совершенные мной убийства тем, что совершаю их ради еды, но это скорее оправдание кошки поигравшей с мышью, и теперь пытающейся съесть ее трупик несмотря на то, что она не так уж и голодна. И все же нельзя отрицать природную обоснованность игрового убийства, оно создает в сознании понимание своей силы, которого пытаюсь достичь и я. Точка преткновения, причина по которой установка границы еще не произошла, мое понимание того что собака по своей опасности не ровня человеку. Это ничтожная добыча, и не смотря на потенциальную опасность мне было бы желательным провести охоту на опасное животное, например на ягуара или даже льва. В идеале было бы прекрасно убить такого зверя без оружия, конечно с подстраховкой вооруженным человеком, да и защитой своего тела при помощи бронированной одежды. Стремление утвердить себя насилием во мне все же не суицидально, тем я отличаюсь от отморозка, которому плевать и на свою жизнь, а уж тем более на чужую.
И вновь во всех этих рассуждениях я пытаюсь уйти от главного вопроса, мог ли постоянный стресс, противоречивости собственного сознания и инстинктов, полное непонимание своего места в обществе, усугубленное отсутствием оного, породить во мне некую иную личность, гармонично сочетающую в себе все мои противоречия, и пробудившуюся вчера на время? Станет ли она опасной для меня, стремящейся завладеть моим телом, или мы найдем некий паритет, некую взаимную договоренность? Второй, возможно более важный вопрос, не станет ли она моим социальным палачом, принеся с собой столь асоциальное поведение, что я стану преступником, парией для общества? С точки зрения этой угрозы, я во многом опасен сам для себя, особенно во время стресса. Я не знаю собственных инстинктов, собственных реакций. Я могу только догадываться о них, ибо настолько широко насколько это возможно, мое поведение регулируется моим разумом. Я намного больше человек чем большинство людей, но если их зверей видеть привычно в ситуациях где разум подавляется, коллективом ли, или добровольным хождением по путям своих инстинктов, мой зверь неведом. Вроде бы он труслив, и стремится убежать от опасности, нежели бросится на нее, но что если эта выборка обусловлена тем, что разум подсказывал ему некую превосходящую степень опасности? Что если пистолет в руках человека мои инстинкты восприняли как некую стихию, от которой можно только убежать, а не врага, с которым можно сразиться? Ведь против ножа они сработали молниеносно и безжалостно.
Я вновь вынул разряженный револьвер, покручивая его в руках. Боюсь ли я направленного на меня оружия? Убедившись еще раз что барабан пуст, я заглянул в ствол. Просто срез металлической трубки, что в нем страшного? Вместе с тем я очень хорошо знаю насколько опасно огнестрельное оружие, да и о раневой баллистике представления имею. Разум человека умеет диктовать страхи очень хорошо, вплоть до фобий таких вещей, с которыми человек не имеет опыта общения. Думаю моя трусость перед пулями будет не слишком приятной особенностью если меня будут демонстрировать различным банановым генералам, желающим иметь собственную сверхгвардию. Как это решить? Если бронежилет такого класса защиты будет, реализовал, и если он не будет иметь слабых зон, то элементарно – обстрелом. Человек инстинктивно испугается танка. Грохочущее огромное чудовище которое прет на тебя, вызывает инстинктивное желание спрятаться, и тихо лежать пока оно не уйдет, в надежде что оно не заметит. С этой проблемой генералы столкнулись с появлением уже первых танков, хотя тогда их медлительность еще порождала стремление бежать. Солдаты залегали или убегали вместо того чтобы бороться с машиной, и это решили очень просто, солдата сажали в окоп, где он был в безопасности, и пускали на него танк, заставляя пропустить его над собой, и потом встать и кинуть учебную гранату. По-моему это так и называлось; обкатка танком.
Если я буду в надежной броне, будет достаточно пострелять по мне из не слишком мощного оружия, такого которое точно не причинит вред. Да, сознание будет подсказывать что 9 миллиметров пистолетного патрон далеко не тоже самое, что 7,62 промежуточного, и уж точно не сравнятся с 12,7 пулеметного. А о том чтобы выдержать хотя бы 23 миллиметра зенитного и речи идти не может. Но если опыт будет подсказывать что грохот стрельбы и пламя выстрелов это всего лишь не такие уж и страшные толчки, то появится смелость под обстрелом. А знание о разрушительной мощи крупного калибра не даст смелости стать бесстрашием.
Наверное бесстрашие свойственно человеку, это некая глубинная порча, иначе как объяснить его воинственность? Как вообще можно объяснить существование войн, когда каждый человек знает что на них легко умереть, причем умереть в муках? Да, профессия военного всегда окружена неким лживым ореолом героичности, неким оправданием жертвы, заставляющим людей бежать на собственный убой, но тем не менее, что переламывает инстинкт самосохранения? Ведь если еще понятна позиция обороняющегося, которому отступать то толком некуда, или движимого жаждой мести за то что ему причинено, то как понять нападающего? Как можно идти на врага войной, зная что его пули будут лететь тебя, что его снаряды будут рваться вокруг, что его штыки будут ждать тебя? И самое странное, как можно сочетать это с какими-то правилами ведения войны? С понятием гуманного отношения к раненым и мирным людям, все того же врага? Мне еще понятна ненависть, которая заставит слепо истреблять врага, не важно чем вызванная, но она оправдывает преодоление инстинкта самосохранения стремлением уничтожить опасность, правдивую или надуманную. Но как можно начать войну не имея к врагу такой ненависти, в которой дети и жены его будут убиты? Ведь если бы не это пагубное свойство, войны были бы намного большей редкостью.
Убрав револьвер, я решил изменить упражнение, и немного поотжиматся. Нагнуться, и перейти в необходимую для упражнения позицию оказалось не так-то просто под весом жилета, но я справился. А коснувшись ладонями пола, я открыл в целом очевидную, но внезапно удивившую меня вещь. Я был не просто на холодном полу, я был на ледяном металлическом полу, который почти что обжег руки. Очевидно что при подтягивании этого не наблюдалось из-за простого расслоения воздуха, даже носом чувствовалось что у пола холоднее. Но ведь я все это время так и ходил босиком. И при этом я не замечал что пол столь холодный.
Я поднялся, сел на кровать, и положив ногу на колено стал осматривать ступню. Любопытно, но кожа на подошве, на нагруженных областях сильно загрубела, практически покрылась сплошной мозолью, вызывавшей ассоциацию с подушечками животных. Странный эффект, особенно учитывая скорость возникновения. Вызван высокой скоростью роста молодой кожи в сочетании с нагрузкой от ходьбы босиком? Явно такое человеческой коже не свойственно, это нечто иное чем просто мозоль. А врач знал? Это предусмотренный эффект? Он ведь мне порекомендовал мне ходить именно босиком. Хотя это все же индус, а у них подобное в порядке вещей. При внешней незначимости этого вопроса, он имеет довольно глубокую сущность. Он может показывать степень понимания учеными фирмы процессов происходящих со мной, вплоть до понимания психических изменений.