Говорят, что герцог
Лето, закрыв глаза на
опасности
Арракиса,
безрассудно вошел прямо в
западню. Не будет ли более
основательным
предположение, что, долго
живя в условиях крайней
опасности, он недооценил
изменение
ее
интенсивности? Или, быть
может,
он
намеренно
пожертвовал собой, чтобы
сын его мог найти лучшую
жизнь? Все данные ясно
свидетельствуют,
что
герцог
был
человеком,
которого
нелегко
обмануть.
Принцесса Ирулан,
«Муад'Диб.
Семейные
комментарии»

Герцог Лето стоял, опираясь о парапет диспетчерско-контрольной
башни космодрома, расположенного на окраине Арракина. Над южным
горизонтом сплюснутой в овал серебряной монетой висела Первая луна.
Под ней, сияя словно глазурь, сквозь пыльную дымку проступали
зубчатые скалы Барьерной Стены. Слева от герцога во мгле светились огни
Арракина — желтые… белые… синие.
Он думал об уведомлениях, разосланных за его подписью: во все
населенные пункты планеты: «Наш великий Падишах-Император поручил
мне вступить во владение этой планетой и положить конец всем спорам» .
Ритуалистическая формальность этой процедуры вызвала у него
прилив чувства одиночества. Кого обманула эта глупая видимость
законности? Уж конечно, не фрименов. И не Младшие Дома,
контролирующие внутреннюю торговлю Арракиса… почти все до одного
остающиеся харконненскими тварями.
Они пытались убить моего сына!
Он с трудом справился с нахлынувшей яростью.
Герцог увидел огни машины, ползущей из Арракина к
посадочному полю. Он надеялся, что это — транспортер охраны, везущий

Пауля. Задержка раздражала, хоть он и понимал, что она объяснялась
мерами предосторожности, принятыми службой Хавата.
Они пытались убить моего сына!
Он потряс головой, отгоняя гнев, и оглянулся на посадочное поле,
где по периметру монолитными часовыми стояли пять его фрегатов.
Словно древний кромлех.
Лучше задержка из осторожности, чем…
Лейтенант, которого Хават послал за Паулем, был хорошим
офицером, напомнил он себе. Полностью предан, заслуживает повышения.
Наш Великий Падишах-Император…
Если бы только жители этого прогнившего гарнизонного городка
могли прочесть, что написал Император в приватной записке своему
«благородному герцогу» — например, вот это презрительное упоминание
мужчин и женщин в дистикомбах: «…но чего еще можно ждать от
варваров, мечтающих лишь о том, чтобы жить вне упорядоченной
надежности системы Фафрелах?»
В этот момент герцог чувствовал, что его собственная заветная
мечта заключается в том, чтобы покончить со всеми сословными
различиями и никогда больше не вспоминать об отвратительном порядке.
Он взглянул вверх — сквозь пыль — на немигающие звезды и подумал:
Вокруг одной из них кружит Каладан… но я никогда больше не увижу
свой дом. Тоска по Каладану внезапно сдавила грудь. Ему показалось, что
она пришла не из глубин его души, а протянула к нему руку с Каладаном.
Пока он не мог заставить себя называть эту выжженную пустыню, Арракис,
своим домом — и думал, что вряд ли когда-нибудь сможет.
Я должен скрывать свои чувства. Ради мальчика. Если ему
суждено иметь дом, то им может стать только Арракис. Я могут
думать о нем как об аде, в который попал уже при жизни, но он должен
найти здесь то, что будет его воодушевлять. Что-то же здесь должно
быть!

Волна жалости к себе — сразу же с презрением отброшенная —
нахлынула на него, и почему-то вспомнились две строки из стихотворения,
которое любил и часто читал Гурни Халлек:
Легкие мои вдыхают ветер Времени,
падающий песок…