Polk

ПОЛК

Непосредственное участие в господстве (регулировании отношений с чужими, в том числе и силой оружия) делает вооруженных сородичей актуально равноправными в решении всех основных дел рода, а тем самым потенциально и политически равноправными. С военной демократией связана самоидентификация ранних протополитий как войска, полка (и.-е. *pelk, ср. нем. Volk). Поэтому первобытный народ-полк концептуализует одновременно саму людскую общность и систему ее организации. Как зародышевое, расплывчатое понятие, полк имеет отношение одновременно к политии, а также к конституции. Он, по сути дела, представляет собой одно из первых прозрений возможности возникновения политического, а затем и конституционного порядка.
Всеобщее вооружение имеет важное значение как средство усвоения осознания своих прав, а в этом отношении служит структурированию и повышению устойчивости политического порядка (эвентуальной конституционности). Неудивительно поэтому, что всеобщая (среди равных или тем более среди граждан с юридически закрепленным статусом) вооруженность сохраняет значение и в более позднее время [Кулланда]. Всеобщая воинская обязанность в связи с этим имеет немалый демократический и конституционный потенциал.
Возвращаясь к начальным формам концептуализации вооруженного народа, отмечу, что они отражены не только в *pelk, но и в *laH(u)o, давшем греческое laos (вооруженный народ в противоположность населению — demos, подробней см. [Бенвенист, с.295—298]), а также хеттское lahha — «поход». Другие индоевропейские названия войска (Heer, kara, karas), а также вторичную семантизацию в смысле войска слов от и.-е. *teuta, a также неиндоевропейские примеры приводит Кулланда [с.384-388].
Примитивная модель — политический порядок, конституция — полка (военной демократии) неоднократно воспроизводилась в усложненном виде. Помимо классической военной демократии варварских племен или более изощренных систем т.н. экзополитарных систем  [Крадин 1990; 1993], дружинных государств [Мельникова], протоимперий кочевников [Хазанов], убедительные образцы дают Запорожская Сечь и Войско Донское. Особенно последовательной, продуманной и институционализированной была организация т.н. Новой Сечи (1734—1775 гг.), хотя и более ранние примеры (Тома-ковка и Базувлук) также отчетливо демонстрируют реализацию модели полка, может быть, даже в более «чистом», примитивном виде [Слабченко, Голобуцкий].
Модели полка вполне соответствуют «странные правления — ордена монахов-воителей во главе торговых империй» [Barber, p.261], созданные, например, Тевтонским орденом в Пруссии [Barber; Wenskurs; Boockmann] и Орденом меченосцев в Ливонии [Benningshoven]. Тевтонский орден с его жесточайшим внутренним регламентом и доходившей до скупости экономией смог обеспечить порядок и благоприятные жизненные условия для тех, кто принимал его покровительство и служил ему. Напротив, даже слабое сопротивление безжалостно подавлялось (геноцид пруссов - только один, наиболее вопиющий, пример). Чтобы закрепиться на завоеванных землях, Орден последовательно поощрял германскую колонизацию, предоставляя самые широкие привилегии переселенцам и признавая наиболее либеральные по германским меркам стандарты городского самоуправления. Облегчены были в сравнении со многими другими землями налоги и повинности, вовсе не взимались отдельные виды налогов и таможенная пошлина, что содействовало развитию торговли и производства. Орден следил за порядком и стандартами торговли, чеканил свою монету и каждые десять лет заменял «денежную массу» по строгому обменному курсу. Четко регулировался порядок в городах и поселениях. Были установлены стандарты градостроительства и строительства вообще, связанные с выделением достаточного пространства для построек, с использованием строительных материалов (предпочтение отдавалось кирпичу), с обеспечением должного внешнего вида, санитарной и, особенно, противопожарной безопасности.
Значительный интерес представляет также военизированная государственность Бранденбурга при «великом курфюрсте» Фридрихе-Вильгельме. В 1660 г. в Курфюршестве Бранденбургском была осуществлена своего рода внутренняя деспотизация-завоевание, установлена параллельная гражданской военная администрация, которая  постепенно значительно расширила сферу своей компетенции, включив в нее сбор акциза и управление финансами в целом, а также фактически установила контроль над городами. В 70-х годах XVIII в. военная администрация стала утверждаться и в восточном владении «великого курфюрста»   герцогстве Пруссии [Carsten 1954; Carsten 1950]. Военная администрация восприняла пафос орденского возвышения-служения, находя его уже не в «крестоносной идее», а в утверждении государственного расчета (die Staatsrason). Продолжение административных реформ «королем-капралом» Пруссии Фридрихом-Вильгельмом I и последующими прусскими королями создало основы для становления рациональной бюрократии, руководствовавшейся идеалами эффективности и формализма с почти таким же рвением, с каким тевтонские рыцари служили культу Девы Марии [Dorwart, Kathe; Oestreich]. В конечном счете Прусское королевство дает пример интеграции концептов Volk, Heer, Polizei и Staat в одно обобщающее и потому гомогенизирующее понятие абсолютного государства [Raeff 1983; Raeff 1986]. Подобная концептуализация оказалась, вероятно, «полезной» при создании Третьего рейха.
Отразилась концептуализация полка и в практике современных  военных  режимов  [Finer; Kelleher; Clapham & Philip]. Ее можно разглядеть и в частично реализованных мечтах Сталина создать свой «орден меченосцев».
Практически в любой политической системе тем или иным образом используется модель полка. Так, даже в такой наиболее последовательно ориентированной на ритуал политической традиции, как японская, потестарность получает разнообразные проявления, включая, например, ключевую субсистему токугавской политии — бакуфу, правление ставки, «шатра».
При стремительном возвышении народа-войска, завоевании «многих градов и царств» не просто объяснимо, но фактически неизбежно перенесение отношений и способов общения, характерных для потестарности, простейшей и исходной деспотии (бесконтрольная власть, не стесненная никакими формальными правилами и законами и опирающаяся непосредственно на силу), на то, что остается от политической, институциональной инфраструктуры завоеванных «градов и царств». Так возникает деспотия второго порядка — навязывание «свежей»  потестарности в дополнение к отодвинутой «на запасный путь», пропитывание ею всего нормативного порядка, включая его чисто политические, а также конфессиональные, культурные и прочие аспекты, если разделение на функциональные субсистемы уже произошло. Эта вторичная деспотизация чаще связана не столько с внешним вторжением, сколько со внутренним завоеванием власти, а то и мифо-ритуальным воспроизведением подвига первопредка-завоевателя вполне законным наследником, например, в виде перетряхивания людишек, изведения крамолы и т.п (ср. опричнина или петровское завоевание Московии из новой столицы — Петербурга).
Однако вооруженность — это синоним не только зла и насилия, но и свободы при условии, конечно, что вооружены все участники политического сообщества [Кулланда]. Даже для самых простых политий оружие и вооруженность становится не только фактическим, но и символическим основанием для инициативной реализации целедостижения. В вооруженности прорисовываются контуры авторитета. Это не просто привилегия, но ответственность, служение роду, заветам предков, вере и т.п. В этой двойной связке возвышения-служения содержатся зародыши будущих отношений обретения авторитета и наделения им.
Понятие полка оказывается при всей своей первобытности и грубости весьма важным для осознания того, что прежние концептуализации политического устройства и порядка нельзя бездумно игнорировать. Их надо учитывать и использовать таким образом, чтобы дополитические или слабо рационализированные стихии (нередко замаскированные и бессловесные, как полк) не прорывались бесконтрольно в наш политический дискурс, а тем самым и в нашу жизнь. Знание рационального зерна концептуализации может, напротив, помочь найти решения и для сегодняшних политических проблем.