Повесть о Мостах 4

      На тринадцатый день после сражения в Келаште Роберт и его товарищи наконец преодолели безлюдный маранзар и вошли в Бендарин. Город этот был значительно меньше Келашта и размерами напоминал разоренный Олардис, но здесь, похоже, никаких зверолюдей еще не видели.

      Теперь уже никто не подвергал сомнению то, что Роберту можно ехать на лошади, но с некоторых пор и это перестало ему помогать. Кашель совсем замучил его, а последние три дня к нему прибавился еще и жар. Большую часть времени волшебник ехал, уставившись невидящим взглядом прямо перед собой, благо смирный нрав кобылы и ровная местность это позволяли. Он старался найти какое-нибудь положение, в котором его кашель бы хоть немного успокоился, но все его усилия не приносили результата. Покой не приходил и ночью, когда болезнь становилась совсем невыносимой, так что выспаться ему тоже не удавалось.

      Олента по-прежнему поддерживала Роберта, но помощь ее была почти исключительно моральной, в чем остальные спутники беспрестанно ее упрекали. Луи все время напоминал Роберту, как просто волшебнику исцелить такой пустяк, как простуда, хоть и запущенная.

      – Теперь ты видишь, кузен, – говорил он не реже трех раз в день с разными добавлениями и небольшими изменениями, – как эта стерва относится к тебе и ко всем нам. А ты ее защищал!

      Кевин, правда, как-то пронюхал об истории с супом, которую сам Боб расчитывал сохранить в тайне. Два дня после того лудильщик пенял Рози, что она никакого супа не варит, а Дрю сделал несколько предположений о том, что именно Олента могла добавить в свое кушанье, и жабьи потроха с болотной тиной были лишь самыми невинными из них.

      Здесь, больше чем в двух сотнях лиг от родных мест, путники почувствовали себя удивительно близко к дому. В начале пути они проходили по землям, прямо подчиняющимся приаму Алторы, потому города вроде Келашта казались им частью большого и неведомого мира, но Бендарин находился на самом краю области, расположенной вокруг озера Селгрин, столицей которой был Саронтис – второй по значению город известных Роберту и его друзьям земель и один из двух, о которых сохранилась память там, откуда явилась Олента. Поэтому, оказавшись в местной гостинице, они невольно вспомнили "Цвет хмеля", где однажды ночью они решили бросить вызов опасностям и идти в Зелимбар. Удивительное дело, но сейчас та ночь была на памяти у Роберта, словно бы все случилось только что, а полное тягот и безотрадности путешествие последних двух недель куда-то отодвинулось и стерлось, превратившись в одно сплошное серое нечто.

      – Нам нужны комнаты, – без лишних слов сказал Бен, как только на удивление тощий старик с кривым носом, бывший здесь хозяином, изволил обратить на них взгляд своих хитроватых глаз. – По крайней мере... – Он быстро прикинул. – Пять.

      – Можно и пять, – не стал спорить трактирщик, – но сперва покажи мне свои деньги, молодой человек. Сейчас стало много ушлых ребят, которые порой забывают заплатить.

      Манера говорить у деда была скверная. С его лица не сходила неприятная улыбка, а почти каждое слово он выделял так, словно хотел дать понять, что за ним скрывается некий потаенный смысл.

      – Сколько с нас?

      Бен полез в кошелек, а хозяин назвал цену. Цена, разумеется, оказалась совершенно грабительской, о чем Бен ему незамедлительно сообщил, после чего начались долгие препирательства. Роберт слушал их, но не слышал. Он сидел, тяжело навалившись на стол, прикрыв глаза и стараясь пореже дышать, что, правда, не помогало.

      – Что такое с вашим другом? – Вдруг спросил старик. Открыв глаза, юноша увидел, что он подозрительно уставился на него. – Случайно не чехотка? В городе четыре года назад уже был мор, так что нам здесь ничего подобного даром не надо!

      – Я всего лишь простудился, – пробормотал Роберт, едва ворочая языком. – У вас нет воды?

      – Да подожди ты, – отмахнулся старик, – хочешь пить – попроси этого злодея перестать оскорблять меня своими предложениями. Почему бы ему сразу не попросить обслужить вас бесплатно, да еще и завернуть вам жратвы в дорогу вместе с наилучшими пожеланиями?

      Роберт едва не застонал, но все-таки удержался, ведь, в конце концов, денег у них было не так уж много, а надо было еще купить лошадей, потому что идти пешком больше не хотел уже никто.

      – Я была в вашем городе несколько лет назад, – как всегда совершенно неожиданно подала голос Олента, – помнится, здесь жила некая старая женщина, которая умела лечить болезни. Она до сих пор жива?

      – Гунилла? – Лицо хозяина, и так бывшее неприятным, скривилось и стало вовсе невыносимым. – Ведьма. Конечно, она жива. Из этой бабки песок сыпался еще когда мой отец был сопляком. Говорят, она умеет призывать духов, наводить порчу и еще демоны знает, что, но избавить человека от хвори она может, только если этот человек ей понравится.

      – А что, эта знахарка колдовством лечит? – Заинтересовался Роберт.

      Если слова старикашки были правдой, то Гунилла вполне могла оказаться настоящей волшебницей, в два счета способной положить конец всем его страданиям. Только бы она не поклонялась тому же богу, что и Олента, но в такое Роберт не особенно верил. Если быть откровенным, он считал нежелание своей загадочной спутницы применить магическое исцеление обыкновенной блажью.

      – Да откуда я знаю? – Ворчливо осведомился старик. – Обычно она дает людям всякие травы, но, кто знает, может и какие заговоры использует. По мне, любой честный человек держится от колдовства так далеко, как только возможно.

      – Ты можешь послать за ней? – Прервала его Олента.

      – Браз!

      Хозяин обернулся и прокричал это имя несколько раз, пока из-за двери за стойкой не появился чумазый мальчуган лет двенадцати, одетый в рубаху, которая доставала ему чуть ни до колен, при этом живого места на ней, судя по всему, не было еще до его рождения.

      – Сходи за госпожой Гуннилой, – приказал ему хозяин.

      Мальчишка состроил рожу, став удивительно похожим на старого трактирщика, которому наверняка приходился внуком, быстро оглядел вновь прибывших, и снова скрылся за той же дверью. Не успел он уйти, как торги возобновились.

      – Этот дьявол не хочет сбавлять цену, – чуть погодя сообщил Бен, отойдя к друзьям, – пять комнат – это слишком много. Если в этом вонючем городе лошади стоят на столько же дороже, чем у нас ночь в гостинице, то мы не сможем их купить. Кому-то придется потесниться! Думаю, я, Рози и Луи вполне поместимся в одной комнате. Что скажете?

      Рози и Луи выразили согласие, а Дрю довольно громко заявил, что они с Кевином могут поспать в конюшне.

      – Конюшня для лошадей! – Зло сказал хозяин. – Вонь гнома вполне может напугать животных! И я еще не выжил из ума, чтобы пускать туда лудильщика на всю ночь. Если я захочу подарить кому-нибудь всех лошадей постояльцев с упряжью и сеном впридачу...

      – Вонь гнома? Рожхан цуд марра (да пресечется твой род), ты мне за это ответишь! – Проревел Дрю, вскакивая. – Да я и даром не остановился бы в этой проклятой полной клопов дыре, даже если бы ты мне доплатил! В свинарнике и то чище!

      Дрю протопал к двери, пинком распахнул ее и вышел. Кевин отстал от него ровно на шаг.

      – Так, – невозмутимо подытожил Бен, – значит, одна комната для нас троих, еще одна – для нашего отрядного... – Он осекся, коротко взглянув в сторону внешне занятого протиранием каких-то бутылок трактирщика. – Для роберта, короче. Третья...

      – Мы с Робертом вполне можем остановиться в одной комнате, – не дав ему договорить, сказала Олента.

      Роберт так и вытаращился на нее, Бен присвистнул, а лицо Луи приняло такое идиотское выражение, что Роберту неудержимо захотелось испепелить его на этом самом месте. Хорошо еще хоть лудильщик так удачно смылся, да и Дрю обязательно что-нибудь бы сказал на эту тему, а не сказал, так как-нибудь бы посмотрел.

      – Вот как... – Протянул Бен. – Хорошо, это очень... Удачно. Вам хватит одной кровати или все-таки лучше попросить вторую?

      – Лучше попросить вторую, – Олента по очереди наградила Бена с Луи таким взглядом, что все зародившееся было веселье словно разом вытянули через трубочку.

      Комнату, доставшуюся Роберту и Оленте, пожалуй, проще всего было описать словом "грязная". Здесь были две сомнительного вида кровати, кресло со стершейся обивкой, само присутствие которого показалось Роберту удивительным излишеством, да совсем небольшой столик, почти на половину занятый глиняным кувшином, слепленным, судя по его виду, припадочным ребенком. Пахло в комнате застарелым потом и кислой капустой, хотя ставни были открыты настежь.

      – Надеюсь, та женщина окажется волшебницей, – промолвил Роберт просто чтобы нарушить молчание.

      – Я видела ее, – ответила Олента, садясь на одну из кроватей, – дар у нее есть, хотя, возможно, пользоваться им как следует она не умеет. Но так для нас даже лучше – мы научим ее исцеляющим заклинаниям, а она за это тебя вылечит. А теперь тебе лучше присесть, чтобы сэкономить силы.

      Роберт молча подчинился и стал ждать. Сил, которые стоило бы экономить, у него уже не было и оставалось только радоваться, что он не свалился с лошади. Должно быть, правы те, кто говорит, будто трудности заставляют человека собраться с силами и позволяют открыть в себе невиданные резервы, ибо раньше Роберт в таком состоянии мог бы, разве что, дотащиться до дома своего учителя, чтобы тот его исцелил.

      Примерно через полчаса в дверь постучали, и в комнату вошла невысокая женщина, одетая в какие-то бесформенные серые тряпки. Волосы ее были совершенно седыми, лицо изборождено глубокими морщинами, а фигура согбенна, так что выглядела она глубокой старухой, давно разменявшей восьмой, а то и девятый десяток. Но женщина обладала даром, и это свидетельствовало о том, что лет ей намного больше. Она выглядела так, как мэтр Танрей в свои четыреста семьдесят лет.

      – Давно я не видела волшебника, – прошамкала старуха, обратив взгляд своих почти совсем белых глаз на Роберта, – а уж двух за раз... – Она глянула на Оленту.

      – Мне очень нужна ваша помощь, госпожа Гунилла, – проговорил Роберт и закашлялся.

      – Вот как... – Протянула старуха. – И что же я могу для тебя сделать?

      – Он неудачно простудился, – вступила в разговор Олента. Голос ее прозвучал излишне резко, на взгляд Роберта. – Две недели назад или около того, а последнюю неделю его беспрестанно донимает кашель.

      Гунилла с минуту пожевала беззубым ртом и сказала:

      – Хорошо, я дам ему травы...

      – Не думаю, что это уместно, – прервала ее Олента, – мы путешествуем и не можем ждать. И я не уверена, что травы могут помочь в этой ситуации.

      – Чего же ты от меня хочешь, девочка? – Недоуменно спросила целительница.

      При слове "девочка" лицо Оленты исказилось так, что Роберт всерьез испугался за судьбу старухи, однако потом она взяла себя в руки и сказала:

      – Вы могли бы воспользоваться исцеляющим заклинанием.

      – Исцеляющим заклинанием? – Чуть нараспев протянула Гунилла. – Увы, я такого не знаю.

      – Мы могли бы научить вас ему, – предложил Роберт, – если вы лечите людей, это могло бы очень сильно вам помочь. Я знаю это заклинание и могу написать его.

      – Я не умею читать заклинания, сынок, меня никто не учил таким вещам. Мне уже поздно изучать такую сложную магию, да и сил у меня, боюсь, не хватит. Я лечу травками, а, если больные станут волшебным образом вскакивать с постели, у меня начнутся неприятности, такое уж нынче время. Травы – это еще туда-сюда, но испытывать на себе магию охотников у нас в городе нет. Меня сожгут за такое!

      Гунилла выговорилась и уставилась на Оленту, а та, в свою очередь, смотрела на нее с едва скрываемой злобой.

      – Сколько? – Спросила, будто выплюнула, молодая волшебница.

      – Извини? – Бабка склонила голову и изобразила вежливое внимание.

      – Нечего придуриваться, старуха! – Рявкнула Олента. – Чего ты хочешь? Денег, золота?

      Олента вынула большой кошелек и встряхнула его. Роберт подумал, что, если там хотя бы половина золотых монет, они могли бы нанять экипаж до самой зелимбарской пустоши.

      – Да не нужны мне твои деньги, – Гунилла сделала рукой жест, которым обычно отмахиваются от надоевшей мухи, – что я стану с ними делать? За эдакую кучу золота меня здесь просто убьют.

      Олента сквозь зубы втянула воздух, пытаясь успокоиться.

      – Не стоит испытывать мое терпение, женщина! Скажи, чего тебе надо, и покончим с этим.

      – Нечего на меня шипеть, девочка! – Гунилла с серьезным видом погрозила Оленте пальцем. – Мне от тебя совершенно ничего не надо, это ты позвала меня, потому что твоему другу нужна помощь, но просишь о моей помощи ты в такой манере, словно приказываешь. Как будто я тебе чем-то обязана. Если тебе так нужно – сама лечи его, ты такая же волшебница, как и я. Почему бы тебе не воспользоваться своим исцеляющим заклинанием?

      – Я не могу этого сделать, – процедила Олента, – а причины тебя не касаются. Я предлагаю тебе заработать, так не все ли равно, почему мне понадобилась твоя помощь?

      – Не можешь, говоришь? – Задумчиво промолвила Гунилла, неожиданно пытливо глядя в лицо собеседницы. – И причины мне не скажешь? Ну так вот, я тоже не могу.

      И, к ужасу Роберта, старая колдунья взялась за дверную ручку с явным намерением уйти.

      – Вы что же, не поможете мне? – Спросил он. – Но вы же должны!

      Роберт и сам услышал, как жалко прозвучали его слова. Он бы с радостью взял их назад.

      – Я должна? Ничего я вам не должна, пускай твоя приятельница лечит тебя, коли так волнуется.

      Мэтр Танрей всегда говорил своим ученикам, что первый долг каждого волшебника – помогать людям, если он в силах, и сам Роберт никогда не отказывал, даже если просивший помощи не вызывал у него никакой симпатии. Поэтому теперь, столкнувшись с таким непониманием или нежеланием понять казавшееся ему очевидным, он не нашелся, что возразить старой ведьме. Пожалуй, он мог бы, подражая учителю, прочесть ей нотацию о том, какую ответственность перед обычными людьми несет обладатель магического дара, но ведь сам он не был обычным человеком. А ведь еще была Олента, которой действительно ничего не стоило помочь ему сразу после Келашта, когда он был всего лишь простужен и не страдал от выматывающих приступов кашля. Если кто и нуждался в подобной лекции, так это она, а выговаривать женщине, которая лет на четыреста старше его – дело глупое и неблагодарное.

      – Неприятная женщина, – сказал Роберт, когда Гунилла убралась, – она явно не хочет мне помогать. Может, не любит других волшебников или просто нрав дурной – заставить мы ее не сможем, да я бы и не хотел, а то еще убьет. В конце концов, мне не так уж плохо, я вполне могу дотянуть до побережья Селгрина, а уж там-то должны быть другие волшебники или целители, они мне помогут.

      На самом деле Роберт абсолютно не верил в то, что говорил, но признать это он был не готов, ведь тогда выходило, что он не справился со своими обязанностями отрядного чародея, причем не в следствии незнания (с этим он до некоторой степени был готов смириться), а из-за самой банальной простуды. Просто распустил сопли, расклеился, как последняя девчонка, вернее еще хуже, ибо Рози оказалась куда крепче его. И всему этому обязательно надо было случаться на глазах женщины, которая была первой, кто хотя бы иногда относилась к нему как к человеку.

      Олента с минуту глядела на него своими умными глазами, совершенно не соответствующими ее молодой внешности, а потом, покачав головой, сказала:

      – До ближайшего приличного города четыре дня, и то если ехать быстро, к тому же я не знаю, есть ли там волшебники. Во всяком случае, когда я последний раз была в этих краях, я никого из них не встречала.

      – Тогда что нам делать? – Осведомился Роберт. Он не удержался и прибавил: – Может, ты все-таки поможешь мне сама? Вряд ли твой бог так уж сильно разгневается.

      – Ты не знаешь, о чем говоришь, – Олента поднялась с кровати, – но ты прав, я помогу тебе, мои молитвы вылечат твою болезнь, но сперва мне нужно кое-что сделать. Я вернусь к вечеру, а ты постарайся пока отдохнуть.

      Роберт всегда отличался предупредительностью и тактичностью, хотя тяготы последнего времени даже его сделали раздражительным, и, как это зачастую бывает, окружающие принимали его мягкость за слабость и, возможно, были правы. Но сейчас даже его такта едва хватило, чтобы не сказать Оленте какую-нибудь резкость и открыто не посмеяться над ее словами. Естественно, в помощь богов он верить даже не думал, однако совету отдохнуть все-таки последовал, потому что больше ему делать было нечего.

      Всю дорогу от Келашта Роберт мечтал о теплой постели и крыше над головой, но теперь, когда все это у него было, радости ему они принесли не много. Постель была жесткой, к тому же ему становилось то холодно, то жарко, потолок казался угрожающе низким, а странные темные пятна на нем затеяли какую-то дурную игру, постоянно меняя свое положение. Роберт понимал, что у него, вероятнее всего, жар, отсюда и все эти странности, но понимание это было каким-то отстраненным, а делать ничего не хотелось, да и не было сил. В таком состоянии его и нашла Олента, когда вернулась.

      За окном начинало темнеть, но в ранних сумерках еще было вполне светло. Роберт слышал, как за окном шумят дети, как на дереве поет какая-то птица. Все это вдруг напомнило ему его собственное детство в Дочери Трех Дорог, когда он вот так же играл возле гостиницы, принадлежавшей Бреду, его ныне покойному дяде и отцу Луи. Бобу мучительно захотелось вернуться в то время, хотя, он это помнил, тогда жизнь не казалась ему столь прекрасной, как это видилось теперь. По крайней мере, тогда над ним не так сильно давлела необходимость доказать всему свету, что он – такой же волшебник, как те, о ком говорится в сказаниях, что и он чего-то стоит. А теперь, когда он совершенно обессиленный лежал на этих вонючих простынях, он явственно понимал, как глубоко ошибался, ведь, даже если прекрасная Олента смилуется над ним и, несмотря на запрет со стороны какого-то таинственного бога, использует исцеляющую магию, никто никогда не забудет, что именно он оказался самым слабым в этом походе, что он первым сдался и стал абузой для всех остальных. И уж кто-кто, а сама Олента верно не забудет этого, следовательно, у него не останется даже самой призрачной надежды когда-нибудь добиться ее расположения, ибо даже он с его полнейшим невежеством в вопросах любви знал, что женщины никогда не прощают малейшей слабости. Они могут простить многое, но это – никогда.

      И Несмотря на то, в каком настроении пребывал Роберт и на то, что его отчасти злило и даже возмущало поведение Оленты, он был рад, когда она снова вошла в их комнату.

      – Как ты? – спросила волшебница, внимательно глядя на Роберта.

      – Вроде получше, – осторожно сказал Роберт, садясь. Возможно, его ложь удалась бы, если бы не очередной предательский приступ кашля.

      – Хорошо, – произнесла Олента с совершенно непроницаемым лицом, однако Роберту отчего-то показалось, что она над ним смеется, – тем не менее, я вылечу твой кашель, если ты не против.

      Олента достала небольшую сальную свечу и, с помощью магии пристроив ее на столе, произнесла волшебные слова и взмахнула правой рукой, отчего ставни на окнах заскрипели и закрылись с неприятным звуком. Затем Роберт заметил в ее руках небольшой холщовый мешок, из которого колдунья извлекла странного вида серебряную чашу и поставила ее на стол.

      Роберт с любопытством оглядел сосуд. Он представлял собой чашу, дно которой крепилось к подставке с помощью множества коротких изгибающихся ножек. Всю поверхность этого предмета покрывала затейливая гравировка, выпуклые линии которой были совершенно черными. Вначале Роберт понадеялся, что чаша может оказаться магическим артефактом, способным как-то помочь ему, ибо знал, что многие религиозные культы прошлого возникали вокруг магических предметов, попавших в руки невежественных людей, однако скоро он понял, что никакого волшебства здесь не таится. Правда, линии узора отчего-то показались ему интересными и Роберт вгляделся в них. Чем внимательнее он вглядывался, тем больше ему казалось, что он вот-вот поймет смысл того, что изображено на стенках серебряного сосуда. Если, увидив его, он принял орнамент за обычное украшение, то спустя минуту у него уже не было никаких сомнений, что это затейливо стилизованные письмена, смысл которых потихоньку начинал доходить до его сознания, хотя языка, на котором были сделаны надписи, он явно не мог знать.

      – Не смотри на нее!

      Голос Оленты донесся откуда-то издалека, и Роберт не обратил на нее особого внимания. В первый момент он хотел сказать, чтобы она отстала или просто отмахнуться, но вдруг он понял, что это столь незначительное происшествие, что и внимания на него обращать не стоит – чего доброго, она поймет, как сильно он занят и уйдет по своим делам.

      – Хватит! – Олента резко выдернула чашу из-под носа молодого волшебника и помахала своей изящной рукой у него перед лицом. – Тебе нельзя так долго смотреть на нее, иначе сойдешь с ума.

      – Не думаю, – Роберт потряс головой, прогоняя болезненный туман, – в этой штуке нет никакой магии, так что и лишить меня рассудка она никак не может. Просто на ней какие-то буквы, только вот я не успел их разобрать. Может, ты знаешь, что они означают?

      Едва Роберт припомнил черные письмена на фоне блестящего серебра, окружающая комната будто поплыла у него перед глазами. Ему снова показалось, что ему жизненно необходимо разгадать их тайну, а до этого нечего и думать о чем-то другом.

      – Не вспоминай про эти буквы, – предупредила Олента, – подумай о чем-нибудь другом. Ты слышал когда-нибудь, что советуют делать обычным людям, которые случайно услышали волшебные слова?

      Роберт вновь тряхнул головой. Похоже, Олента и впрямь была права – ее чаша обладала необъяснимой способностью завораживать и притягивать мысли. Потому он изо всех сил постарался не думать о ней, хотя, конечно, это было невероятно сложно, ведь сей предмет по-прежнему маячил рядом, а самому Роберту до ужаса хотелось проникнуть в его тайну.

      – Но как? – Не выдержал он. – Как она... Или оно... Короче, как это происходит? Ничего не понимаю!

      – Увы, но я мало что могу рассказать тебе об этом, ибо и сама не понимаю. В мире вообще много непонятного, Роберт, на самом деле, таких вещей гораздо больше, чем ты можешь себе представить.

      Роберт мог припомнить едва ли полдюжины случаев, когда она обращалась к нему по имени. Подобной привычки за ней попросту не водилось, и такой отход от обычного порядка вещей всегда сбивало его с толку, словно это было выражением некоей близости между ними. Во всяком случае, с остальными членами их экспедиции Олента почти не разговаривала, и Роберту нравилось думать, что она вовсе не помнит, как тех зовут.

      – Но, если ты не знаешь, как работает эта штука, зачем ты носишь ее с собой? Может быть, однажды она взорвется или с ней случится еще какая-нибудь беда.

      – Пока ничего такого не случилось, – сказала Олента, извлекая из своего мешка довольно большую склянку из непрозрачного темно-коричневого стекла, – и у меня нет причин ее бояться. Ты ведь толком не знаешь, как работает твоя магия, верно? Почему, стоит тебе сказать одно слово, и происходит чудо? Что такого в этих словах?

      – Ты ведь сама мне рассказывала, – заметил Роберт, – про имена, которые имена только отчасти.

      – И сильно тебе это помогло? – Подняла бровь волшебница. – Это не объяснение.

      – А ты знаешь ответ?

      Олента покачала головой и отвинтила крышку склянки:

      – Нет, я не знаю. И, думаю, никто из смертных не знает. И тебе, если ты все-таки хочешь развить свои способности к именам, нужно как следует усвоить, что ты не только никогда не сможешь познать суть самых простых предметов, но и понять, что сделать это в принципе невозможно.

      Роберт уже открыл рот, чтобы задать какой-нибудь очередной вопрос, но Олента так на него посмотрела, что он тут же прикусил язык, поняв, что все ее объяснения закончились.

      – Хватит слов, – весьма торжественно произнесла она, – сейчас я наконец излечу тебя. – Она обошла неслишком чистый деревянный столик, на котором стояла серебряная чаша, оказавшись почти напротив Роберта, и перевернула стеклянную банку.

      Стоило Роберту увидеть жидкость, которая полилась на дно чаши, как его прошиб холодный пот. Он даже не сразу смог вымолвить хоть слово, а, когда дар речи вернулся, тихо спросил:

      – Это то, о чем я думаю?

      – Читать мысли я не умею, – Олента едва заметно улыбнулась, – но да, это кровь, если ты это хочешь знать.

      – Но чья? – Роберт наклонился над чашей, глядя на то, как алая жидкость заполняет ее, как мелкие брызги покрывают серебряные стенки.

      – Не моя, – успокоила его Олента.

      Правда, Роберт даже и не думал, что это ее кровь в чаше, ему это и в голову прийти не успело. Гораздо больше его беспокоило то, что ему предстояло принять участие в каком-то кровавом ритуале, о котором он ничего не знал. Разумеется, у всех на слуху были истории о колдунах, пьющих кровь и купающихся в ней, но он не имел ни малейшего понятия, есть ли в них хоть доля правды. Мэтр Танрей, когда он однажды спросил его об этом, заявил, что это все выдумки невежественных дураков, но говорил он как-то слишком уж категорично, словно заодно с Робертом пытался убедить и себя.

      Между тем, Роберт заметил, что в глубине жидкости, заполнившей чашу примерно на две трети, промелькнула какая-то искра. Сперва он решил, что это отблеск свечи, но мелькание повторялось снова и снова, и вскоре у самого дна начал разгораться огонь.

      – Вытяни руки над чашей, – приказала Олента.

      Более всего Роберту сейчас хотелось убраться как можно дальше от этого таинственного и ужасающего предмета, но он все-таки сделал, как она велела, чувствуя себя человеком, впервые столкнувшимся с проявлением магии. Только вот никакой магии по-прежнему не было и в помине. Некоторое время почти ничего не происходило, разве что, свечение у дна чаши немного усилилось, а потом, без всякого предупреждения, вверх ударили языки яркого алого пламени.

      Роберт вскрикнул, ибо решил, что этот странный огонь сейчас сожжет его на месте, таким жарким он казался, однако ничего подобного не случилось. Боб не ощутил ни тепла, ни холода, ни даже слабого движения воздуха, языки ярко-алого огня просто проходили сквозь его руки, не встречая никакого сопротивления. Роберт подумал, что он бы не сумел создать в точности такую иллюзию даже используя магию и хотел поделиться своими соображениями с Олентой, хотел наконец прямо спросить ее о природе этого чуда, когда волшебница начала нараспев произносить какие-то странные незнакомые слова, которые он в самом начале принял за заклинания, пока не убедился, что к магии они не имеют никакого отношения, впрочем, как и к любому языку, о котором он когда-то слышал.

      И все же неким загадочным образом Роберт, хоть и не понимал отдельных слов таинственного напева, улавливал его общий смысл. Ему казалось, что слова, вернее звуки, которые произносила Олента, говорили о смерти и разложении, взывали к самым черным сторонам бытия. Ее нечестивая песня исподволь внушала отчаяние и лишала воли, и Роберт с необычайной ясностью ощутил, как незнакомые слова выворачивают наизнанку разум и проникают в его душу, привнося с собой мерзости, которые он не в силах даже осознать. Он отчаянно попытался сопротивляться или хотя бы отнять руки от алого пламени, но обнаружил, что неведомая сила приковала его к месту, а по телу разливается странная тяжесть. Ему и раньше-то было скверно, но сейчас его прежнее самочувствие можно было бы счесть почти бодрым. Он, наверное, упал бы, если бы все та же сила не удерживала его на месте, не давая пошевелиться.

*      *      *

      Высокое серое небо казалось совершенно пустым и безжизненным, как будто оно утратило саму память о солнце, луне, звездах или даже облаках. Впрочем, серым и лишенным всякой жизни было не только небо, но и море, волны которого равномерно катились до самого горизонта. И в этом нескончаемом движении, которое совершенно не вязалось с полным безветрием, было что-то еще более ужасное, чем в пустоте небес. На ум приходила давно известная истина, что равномерное движение – это по сути то же самое, что стояние на месте. Об этих волнах можно было в равной степени сказать, что они движутся или стоят – разница была не существенна. Здесь – не существенна, а мысль о том, что кроме "здесь" может быть что-то еще очевидной не казалась.

      И все-таки окружавшее Роберта пространство состояло не только из безбрежного моря. Во всяком случае, стоял он на твердой земле, а, оглядевшись во второй раз, он увидел целую сеть переходов и арок, расходящихся во все стороны под причудливыми углами. Вся эта конструкция висела в воздухе без видимой опоры, но каждый отдельный пролет все же не производил какого-то особенного впечатления, однако, посмотрев на них с минуту, Роберт вдруг подумал, что они выглядят чрезвычайно уродливо и неуместно. Ему захотелось оказаться как можно дальше от этого места, но вот как сделать это, когда вокруг только море? И потом по-прежнему был неясный вопрос: а есть ли что-то помимо того, что предстает его взору?

      Этот вопрос вытянул на поверхность другой, будто тот как-то прицепился к нему: а как Роберт здесь очутился? Напрягая память, он вспомнил, как с двумя друзьями отправился в далекий Зелимбар, надеясь разбогатеть и набраться опыта в искусстве волшебства, как они встретили гнома Дрю и волшебницу Оленту, которая... И тут, наконец, он вспомнил то лишающее сил алое пламя, вызванное кровью, пролитой в покрытую черными письменами чашу. Стоило этим воспоминаниям всплыть в памяти волшебника, как он заметил на тускло-серых камнях под ногами какой-то отблеск, подозрительно похожий на тот самый огонь, не дающий тепла, но, покрутив головой, не увидил источника света. Ему все время казалось, что огонь горит где-то за спиной или у самой грани видимости, но углядеть его он положительно не мог.

      – А я все думал, придешь ли ты ко мне!

      От громоподобного звука голоса, произнесшего эти слова, Роберт даже присел. Он снова заозирался, но и на сей раз не увидел даже малейшей перемены в давящем однообразии окружающего пейзажа. И внезапно страшная мысль осенила его:

      – Да это же мосты! – прошептал Роберт.

      Стало быть, Олента как-то забросила его в место, овеянное мрачными легендами, часть из которых, говорившая о зверолюдях и потерявших разум эльфах, нашла подтверждение в его собственной жизни.

      – Зачем же она отправила меня сюда? – Со страхом прошептал Роберт. – Неужели специально?

      – Она? – Вновь прогремел тот же голос. – Разумеется нет! Она понятия не имела, к чему приведут ее действия.

      – А ты? – У Роберта разом пересохло во рту. – Ты Царавар?

      Звук проклятого имени, произнесенного в таком месте и при таких обстоятельствах, резанул самого Роберта, будто меч, так что он мгновенно пожалел, что не придержал язык.

      – Я – бог! – Рявкнул бесплотный голос. – И не смей меня сравнивать с каким-то ничтожеством, смертный червяк! И лучше бы тебе думать о том, какие слова ты произносишь, иначе твое невежество погубит тебя прежде, чем ты исполнишь свое предназначение.

      – Мое предназначение? – По-прежнему оглядываясь, переспросил Роберт. – Если ты – бог, то бог чего, позволь спросить? Это тебе поклоняется о... – Он отчего-то запнулся и, вместо того, чтобы назвать имя Оленты, сказал: – поклоняется она?

      – Я самый великий бог! – проревел голос. – Все остальные повержены и забыты, лишь мои жрицы неизменно служат мне. Но теперь кое-кто строит козни, тщетно пытаясь изменить это.

      Слова, произносимые незримым богом, сотрясали Мосты до самого основания, а вместе с ними вздрагивала и душа Роберта. Он и впрямь почувствовал себя червяком, представшим, по меньшей мере, перед драконом.

      – Ты ее любишь? – Внезапно спросил не пожелавший назвать себя бог.

      Роберт упрямо сжал зубы, понимая, впрочем, что поступок это совершенно дурацкий, если не хуже. Если уж его собеседник представляет собой настоящее божество, ему наверняка ведомы такие тайные помыслы Роберта, о которых он и сам не догадывается.

      – Какой же ты идиот! – Не дождавшись ответа, произнес голос. – Впрочем, это твой выбор, хотя я ожидал, что причина окажется не столь низменной, но так уж устроен мир. Итак, я всегда презирал ненужную болтовню, предпочитая делать дела, пока другие бесконечно погружаются в собственное бессилие, пытаясь замаскировать его под цветистыми речами. Именно поэтому мои жрицы – самые лучшие, элита, в чем ты сам уже успел убедиться. Поэтому я скажу тебе прямо: твоей возлюбленной грозит смертельная опасность.

      Естественно, это заявление ужаснуло Роберта, и, выждав немного в надежде на дальнейшие разъяснения, но не получив их, он спросил:

      – С чьей стороны?

      – Да с моей! – Над безжизненными Мостами, некогда извращенными прикосновением Царавара, разнесся смех бога. – Я убью ее, если ты не сделаешь того, что я потребую от тебя. Ну как, согласен ты теперь послужить мне, смертный?

      Роберт облизнул пересохшие губы и кивнул, потом, подумав, что этот злобный бог может и не видеть его, сказал:

      – Да, конечно, я сделаю все, что ты скажешь.

      – Зачем этой дуре, будь проклято ее имя, понадобился такой жалкий неудачник? – Немного тише спросил бесплотный голос, обращаясь скорее к самому себе. – Это лишний раз доказывает, насколько мои жрицы уникальны и неординарны, ибо любая другая женщина едва ли даже плюнула бы на тебя.

      – Что я должен сделать?

      Роберта необыкновенно уязвили эти слова, потому что, как он понимал, были они чистейшей правдой.

      – Скоро, – произнесло божество, – кое-кто предложит тебе все изменить. Ты должен согласиться, ибо отказавшись ты ничего не выиграешь, но ты должен приложить все усилия к тому, чтобы все осталось именно так, как есть сейчас.

      – Я не понимаю... – Начал Роберт, когда стало ясно, что никаких дальнейших инструкций не будет.

      – Да где уж тебе, – прозвучал насмешливый ответ, – но, когда придет время, даже такой бездарь, как ты, все поймет. Я знаю тебя куда лучше, чем ты сам, поэтому уверен, что ты сумеешь понять смысл моих слов, когда настанет время. – последнее слово он особенно выделил. – Потому что, если этого не случится, одна наша общая знакомая сгниет заживо. А теперь, пожалуй, пришло время тебе отправиться тем путем, которым должен пройти каждый, получивший исцеление в дар от меня.

      И все вокруг Роберта взорвалось ярким алым пламенем, мгновенно поглотившим Мосты и окружающее их серое почти-ничто. На замену им пришла бесконечная череда подернутых зеленой дымкой образов и сцен, столь безобразных и мучительных, что полностью воспринять их было ему не под силу.

      Скелеты с оскаленными черепами вцеплялись в Роберта костистыми руками и пытались утянуть в полные неясных криков бездны, в глубине которых вспыхивали неяркие огни, и, когда им это удавалось, он проваливался в полные смердящей полуразложившейся плоти ямы, где его тело терзали твари, для которых не было и не могло быть даже имен, а, когда он, отчаянно крича иплача, наконец праваливался в беспамятство, все начиналось снова. И все эти невыразимо ужасные сцены освещали алые отблески огня, горящего где-то за пределами видимости.

      Иногда Роберту удавалось вспомнить, как он сюда попал, иногда он мог воспользоваться магией, чтобы испепелить порождения кошмара и на краткое время прекратить мучения, но потом они наваливались на него с новой силой и все равно одерживали верх, после чего все начиналось по новой. Впрочем, чаще всего он и не думал о волшебстве, порой от ужаса забывая не только колдовские слова, но даже то, кем он был и как его зовут. А иногда ему казалось, что все это происходило с ним всегда, а его жизнь – лишь плод бреда или разыгравшегося в краткий миг отдыха воображения.

      В какой-то момент в бесконечном однообразии ужасов наметились перемены. Он по-прежнему видел мерзких полуразложившихся кадавров и ощущал их прикосновения, но теперь все это отдалилось, стало похожим на... На сон!

      – Просыпайся, Роберт! – Услышал он чей-то голос, показавшийся знакомым. – Просыпайся, тебе нельзя больше спать.

      Поначалу он принял этот голос за часть окружающего безумия, но постепенно до сознания Роберта дошла какая-то разница. Он снова припомнил свои злоключения, Бендарин, Гуниллу и алый огонь, вызванный кровью, которую Олента налила в свою серебряную чашу. И тут же он понял, что все происходившее с ним, в том числе и невероятный диалог с богом – лишь иллюзия, сон, навеянный чарами неизвестного артефакта.

      Роберт вздрогнул и открыл глаза. Первым, что он увидел было освещенное дрожащим пламенем свечи лицо Оленты, склонившейся над ним. Волшебница показалась ему слегка встревоженной, впрочем, увидив, что он очнулся, она заметно расслабилась и даже слегка улыбнулась.

      – Олента, – прошептал Роберт, чувствуя, что его язык распух, будто он пару дней не пил ни глотка воды, – Олента, зачем ты это сделала?

      Олента слегка отстранилась, и тут Роберт с удивлением, которое прорвалось даже через владевшую им слабость и отупение, заметил, что теперь она одета в белоснежное платье, которого он на ней никогда раньше не видел. Его несказанно поразил выбор цвета, ведь вся одежда, в которой путешествовала волшебница, была темных цветов. Не менее удивительным был и фасон платья, которое, хотя и не было вызывающим, но все же открывало руки прекрасной колдуньи и даже имело небольшой вырез.

      – Чтобы помочь тебе, зачем же еще? – между тем сказала Олента.

      Роберт не то икнул, не то кашлянул и сказал:

      – Ну спасибо.

      Его сильно мутило и вообще, чувствовал он себя паршиво, но от той болезни, что донимала его все последние дни, явно не осталось и следа.

      – Я понимаю, через что тебе пришлось пройти, – сказала Олента, видимо, догадавшись по тону Роберта, что тот думает о ее исцелении, – но, к сожалению, за все в жизни так или иначе приходится платить.

      Она взяла со стола глиняную кружку и поднесла ее к губам Роберта. Отпив, он понял, что там было не какое-нибудь чудодейственное зелье, а всего лишь вода со слабым привкусом лимона, впрочем, сейчас он был рад и этому, тем более эта вода была прохладной и очень чистой.

      Когда Роберт напился, Олента в полном молчании вернула чашку на место и села. Роберт хотел спросить ее о чем-нибудь, но пока не решил, о чем именно, поэтому он не нашел ничего лучше, чем довольно глупо смотреть на нее. Его внимание полностью захватило ее прекрасное лицо в обрамлении густых темных волос, составлявших теперь поразительный контраст с этим новым белым платьем, вышитым едва заметной серебряной нитью. Он никак не мог понять, какие чувства вызывают в нем все эти перемены, а, пытаясь осмыслить это, запутывался еще больше, к тому же его раздражало, что его ввела в ступор какая-то смена одежды.

      Наконец, когда минуло минут десять и Роберт почувствовал, что силы возвращаются к нему, он промолвил:

      – Олента, можно тебя кое о чем спросить?

      Помнится, в их первую встречу он задал похожий вопрос и ответ на него получил совсем не такой, какой хотел бы.

      – Конечно, спрашивай, – на этот раз милостиво разрешила волшебница.

      – Расскажи мне о своем боге. Знаешь, я, может быть, тоже поверю в него. Теперь, когда все это случилось, я уже верю. Могу я стать его последователем, как ты?

      Роберт думал, что сейчас Олента либо, подобно всяким проповедникам многочисленных лживых религий, представители некоторых из которых использовали примитивные магические фокусы, чтобы внушить людям веру в своих богов, начнет пространно излагать какую-нибудь философскую концепцию с ее божеством в центре, либо, чего он опасался, придет в ярость, что вообще порой случалось с ней без видимого повода. Однако она спокойно сказала:

      – Увы, но как раз об этом я с тобой говорить не буду. Эти знания тебе никак не помогут, а новые последователи нашему богу не нужны. У него вообще нет и никогда не было жрецов-мужчин, так уж повелось. И не спрашивай, почему.

      – Извини, – сказал Роберт.

      – Ничего, – Олента снова улыбнулась, – ты вовсе меня не обидел.

      Немного помолчав, Роберт задал следующий вопрос, мучивший его уже довольно давно:

      – Ты ведь не отсюда, не из наших мест? Я хочу сказать, не из области между Нургаменом и Бинджуалом, откуда родом мы все и где мы сейчас находимся.

      Горный массив Бинджуал с востока ограничивал места, более или менее известные Роберту (их обычно называли просто "Восток"), подобно тому, как Нургамен ограничивал их с запада, а Зелимбарская Линия – с юга. В этих горах, тянущихся на восток на многие сотни лиг, осела часть гномов, бежавших из разоренного Нургамена больше четырех сотен лет назад, а еще там находилось людское государство Карелм, которое так же называли горной империей. Роберту лишь однажды доводилось увидеть уроженца бинджуальских гор, но тот оказался абсолютно не расположен к общению и, как утверждала молва,, в этом смысле он был типичным представителем своего народа.

      – Нет, не отсюда, – подтвердила Олента, – я родилась на острове Мендашар.

      Роберт не был до конца уверен в том, что прямо сейчас он может вспомнить названия всех островов, о которых он знал, а было их, надо сказать, не слишком-то и много, зато он был отчего-то уверен, что никакого Мендашара среди них не было, о чем не замедлил сообщить Оленте.

      – Конечно ты о нем не слышал, – ответила она, – ведь даже за горами про мою родину помнят далеко не все, слишком уж далеко в море она расположена.

      Единственным известным Роберту морем был большой западный океан, название которого он, правда, к собственной досаде забыл. Зато в памяти услужливо всплыло то, что именно там располагались Мосты, а мысль о Мостах мгновенно и остро напомнила о странном сне, в котором с ним говорил бог и происходили куда более страшные вещи. Интересно, стоит ли рассказать Оленте о случившемся, ведь она наверняка не знала, что так будет. Нет, разумеется, о кошмарных образах второй части его "путешествия" она какое-то понятие имела, но вот о предшествовавшем им разговоре – явно нет. А ведь именно ей угрожала опасность, уж в этом сомнений не могло быть никаких, только вот о том, можно ли предупредить ее, бог не сказал ничего, то ли по небрежности, то ли по более существенной причине.

      – Тебе нехорошо? – Спросила Олента, заботливо глядя в лицо Роберта.

      Первым побуждением было сказать, что с ним все в порядке, но такую ложь Олента едва ли проглотит, к тому же было очень уж приятно, что она проявляет к нему такое участие. Разумеется, за неприятные воспоминания, которые не скоро оставят его, Роберт своей новой знакомой благодарен отнюдь не был, но ведь в итоге она исполнила обещание и вылечила его. Мало того, он узнал нечто такое, о чем никогда даже не слышал и что наверняка было страшной тайной, которую никто не станет доверять первому встречному, а Олента, хоть и нравилась ему, была какой угодно, но не жалостливой и преисполненной желания помогать всем без разбору.

      – Немного, – ответил Роберт после некоторого замешательства, – по крайней мере, теперь мне точно лучше, чем раньше.

      – Тебе нужно еще немного отдохнуть, – волшебница грациозным движением откинула с лица выбившуюся прядь волос, – не бойся, те сны больше не вернутся.

      Она словно бы прочла мысли Роберта, которого такая перспектива изрядно пугала. И все же спать ему не хотелось, во-первых, потому что он не до конца верил, что кошмары не поджидают его за гранью сна и яви, а во-вторых, потому что сейчас Олента была в довольно добром расположении духа и они были совершенно одни, так что тратить это время на сон казалось ему просто кощунством.

      – Расскажи мне про свою родину, – попросил он, – хотя бы немного.

      И Олента рассказала ему о Мендашаре – городе, в котором прошло ее детство и который был столицей одноименной страны, занимающей одноименный остров, до которого нельзя доплыть даже на самом быстроходном корабле и за две недели, если только не воспользоваться магией. Она не рассказывала о себе ничего слишком уж важного или личного, но все-таки поведала, что родилась в одной из немногочисленных дворянских семей Мендашара и готовилась стать наследницей титула и небольшого поместья, пока в один прекрасный день не открылось, что она обладает даром и поэтому должна отказаться от своего благородного происхождения в соответствии с на редкость живучим древним законом, который до сей поры соблюдали по обе стороны Нургамена и в более дальних землях. Она боялась, что ей придется весьма неуклюже свернуть свое повествование, ибо дело шло к моменту, когда она, вместо того, чтобы отправиться в Аджарадарис, оказалась в шхефарской Башне Успокоения, но Роберт как нельзя вовремя заснул, избавив ее от столь досадной необходимости.

      – Ну и чего ты добилась, Олента из дома Таррим? – Спросила она у окружающей убогой комнаты, стараясь изобразить манеру Сафирани, которая не преминула бы задать подобный вопрос, хотя у нее он наверняка получился бы полным намеков на двойной смысл, которого там бы не имелось и в помине, потому что по-другому ее бывшая наставница разговаривать просто не умела. – Чего ты ждешь от этого человека?

      Она встала и, наклонившись над Робертом, прошептала несколько слов. Заклинание должно было наверняка избавить его от навеянных избавлением от болезни снов, которые, как она знала, на самом деле вполне могли надолго привязаться к юноше. Причиной этого было бы не божественное воздействие, но воспоминания, которые не могли теперь не преследовать его хотя бы некоторое время. Впрочем он перенес все довольно легко, если верить сведениям о способе исцеления, к которому она пребегла, сохранившимся с древних времен когда жрицы Арахши за деньги исцеляли болезни, большую часть которых они же и разносили.

      К неудовольствию женщины, никаких других дел у нее не нашлось, разве что, лечь спать, следовательно не было и причин не отвечать на вопрос, который она же себе и задала.

      – Он меня любит, – снова вслух сказала она, – или полюбит, если я захочу. После того, что с ним случилось, любой, у кого есть хотя бы капля здравого смысла, бежал бы без оглядки, даже не зная про нас ничего.

      Итак, с ним все было понятно, впрочем, так было почти с самого начала. Гораздо сложнее было разобраться в том, чего хотела она сама, причем создавать подобные сложности было совсем не в характере жрицы. Собственное поведение приводило ее в бешенство и Олента, всегда презиравшая всяческие внутренние терзания, бесилась еще больше из-за того, что ей не хватает то ли самодисциплины, то ли выдержки, то ли еще чего-то, чем она гордилась и чего на самом деле была начисто лишена.

      – Итак, допустим, Роберт, – жрица принялась бесцельно ходить по маленькой комнатушке, – что он мне дает? – Она принялась загибать пальцы: – Он меня любит. – Она поймала себя на том, что повторяется. – Он будет ждать меня и не станет донимать вопросами, которые возникли бы у любого нормального мужчины. "Где ты была, Олента? Я больше не позволю ездить непонятно куда без меня, не смей исчезать! Ты мне изменяешь?".

      Только вот нужен ли ей тот, кто не станет задавать этих вопросов? Любой уважающий себя мужчина хочет видеть любимую женщину своей собственностью, а это едва ли будет хорошо сочетаться с необходимостью регулярно уезжать на несколько дней. Ситуация осложнялась еще и тем, что в своих поездках Олента будет заниматься как раз тем, что, по ее мнению, должно было прийти в голову любому, кто прожил на свете хотя бы день, а в разговоры о каком-то там тайном служении никому неизвестному богу сама Олента в жизни бы не поверила, хотя это-то было чистой правдой.

      – У меня будет свой дом, – сказала волшебница в темноту, загнув второй палец.

      Ей всегда было наплевать на весь мир, ее интересовала только собственная персона, чьи-то желания или страдания же она, если и рассматривала, то как досадную помеху. А иметь место, которое хоть в какой-то степени заменит ей башню Успокоения. Вновь она представила уютный дом в Дочери Трех Дорог или похожем месте, куда она неизменно будет возвращаться и где ее на самом деле будут с нетерпением ждать.

      – Мне лет четыреста не придется искать никого нового.

      Еще один неплохой аргумент. Роберт был волшебником, хотя и недоучкой, но со временем она могла бы даже исправить это, чем, несомненно, лишний раз заслужит его благодарность, преданность и прочие чувства, которые не были свойственны ее собственной натуре. Правда и отделаться в случае чего от колдуна сложнее, особенно от такого, у которого есть способности к именам.

      Олента решила, что настало время перейти к недостаткам и стала загибать пальцы другой руки:

      – Он – слабак, – заявила женщина, задумчиво глядя на мирно спящего Роберта.

      Собственно, доказать или объяснить она это не могла, но какой смысл спорить с собой или что-то объяснять, когда все и так ясно?

      – Кольцо, – загнула Олента следующий палец.

      В ее памяти тут же возник разговор почти трехсотлетней давности, произошедший в дни ее подлинной юности:

      – А зачем вообще нужны эти кольца? – Спрашивала она. – Я все равно не понимаю.

      Их беседа происходила в просторной комнате, одной из тех, что занимала Сафирани. Недостатка в покоях у жриц Арахши не было никогда и, как знала Олента, это помещение было даже не самым большим из пяти комнат, находившихся в распоряжении старшей жрицы, но Оленту, тогда еще считавшую Мендашар великой страной, а свою семью невероятно знатной и привыкшей к роскоши, оно все же до сих пор поражало своими размерами и обилием дорогой мебели.

      – Разве так сложно понять, для чего они нужны? – Красивое лицо Сафирани, как всегда, выражало полную безмятежность, однако к тому времени Олента уже неплохо научилась угадывать, когда ее настроение менялось.

      – все я понимаю, – возмутилась молодая жрица, – вот у нас есть кольца и они нас защищают от болезней и всего остального...

      – Да нет же! – Прервала ее Сафирани. – Кольцо не защищает от болезней даже тебя. Да простит меня наш повелитель, для того, кто носил кольцо хотя бы год, оно вовсе бесполезно, мы могли бы выбросить их или продать, и мы оставляем их в знак нашего единства.

      – Вот и нет, – не сдавалась Олента, – я точно помню, ты сама говорила, что, если я потеряю свое кольцо, то заболею. Получается, ты меня обманула.

      – Если не успеть вставить слово между двумя криками сороки означает солгать, то ты абсолютно права, моя дорогая, – заметила Сафирани, – но, если бы ты позволила мне договорить, то узнала бы, что сила серебряного кольца становится частью того, кто его носит. Возможно, если кольцо уничтожить или спрятать, через некоторое время его действие истает и прекратится, но, если кто-то и отваживался на такой эксперимент, то я ничего об этом не знаю.

      – А зачем мне уметь создавать кольца?

      – Во-первых, кто-то должен делать кольца для наших новых сестер. Ты без своего не прожила бы в башне и дня, а учить тебя где-то в другом месте было бы до крайности утомительно. Этим кем-то вполне можешь оказаться ты. Ну а во-вторых, и с этого мы помнится начали, ты можешь однажды обнаружить, что желаешь дать кольцо кому-то другому. Это очень серьезное решение и, принимая его, ты должна понимать, что существование людей, носящих кольца, противно нашему славному богу и повелителю. Но в своей мудрости и милостивой заботе о нас он позволил это.

      – Зачем? – Не выдержала Олента. – Зачем давать кольцо кому-то еще?

      – Причина может быть любой, – ответила Сафирани, – но, как правило, это очень сильная привязанность. Кольцо можно подарить только мужчине, так что обычно это любовь.

      Олента так и вытаращилась на старшую сестру.

      – Любовь? – Со смесью возмущения и недоверия повторила она. – Какая такая любовь? Разве кому-то из вас... Из нас, я хотела сказать, не хватает любви?

      – Ты когда-нибудь была с мужчиной, Олента? – Помолчав, вдруг спросила Сафирани.

      Олента вспыхнула и тот час же обругала себя за неуместную стыдливость. Уж ей-то не пристало так себя вести. Сафирани была уроженкой Харидона, что сразу было видно по ее золотистому цвету кожи и слегка раскосым глазам, а там, как слышала Олента, женщину могли забить камнями и за куда меньший проступок, чем внебрачная связь. Но на Мендашаре нравы были намного более свободными, хотя слава распутницы не делала жизнь девушки легче нигде в этом мире.

      – Да, была, – ответила Олента, постаравшись глянуть на свою наставницу с высока, – ты собираешься читать мне морали?

      – Боюсь, время для этого уже безвозвратно упущено, поэтому я только задам тебе один вопрос, если ты не против.

      Сафирани умолкла, и ее ученица не сразу поняла, почему.

      – Задавай, – милостиво разрешила она, поняв, чего дожидается наставница.

      – Ты любила его?

      – Ну да, – не задумываясь ответила Олента.

      Она запоздало подумала, что Сафирани никогда не задает простых вопросов с очевидными правильными ответами, но она действительно так считало и мнение какой-то посторонней харидонке было ей глубоко безразлично. В конце концов, кто такие харидонцы в сравнении с дальними потомками изгнанных из Газендариса сторонников императора? Какие-то презренные желтокожие вонючие крестьяне, не более.

      – А как было его имя?

      У Сафирани был такой вид, какой она имела всегда, когда ей удавалось поймать подопечную на неверном ответе.

      – Леомель, – ответила Олента, основательно порывшись в памяти, – или Леонель. Да какая разница? – Она сердито тряхнула головой. – Мне наплевать и на него, и на всех, кто остался на Мендашаре.

      – Леомелю ты бы едва ли сильно понравилась, так что это все-таки был Леонель, – отрешенно заметила Сафирани, – хотя я могу и ошибаться. Так вот, говорят, что любовь – это желание всегда быть с тем, к кому ты его испытываешь. То, о чем ты говоришь – это в лучшем случае страсть, а для нас – просто обязанность. Вот тогда-то и можно воспользоваться кольцом.

      – А ты? – Оленте захотелось как-нибудь уязвить Сафирани или посмеяться над ней. – Ты свое кольцо кому-то дала?

      – О нет, – ничуть не смущаясь и прямо глядя ей в глаза, ответила старшая женщина, – я этого не делала. На моей памяти это происходило всего три раза, но я не исключаю, что кто-то не пожелал говорить о столь личном. Я думаю, это просто не в моем характере, мне это не нужно.

      – А мне – и подавно, – сердито буркнула Олента, злясь на то, что так глупо надеялась вывести из себя Сафирани.

      – Тебе еще нет и двадцати, – заметила Сафирани, – а помнишь ты ну, может быть, лет пятнадцать. А что с тобой будет через сто пятьдесят? А через пятьсот? Ты знаешь, что одной из тех трех сестер, о которых я упомянула, была Идара?

      Услышав последние слова, Олента рассмеялась. Нет, если подумать, то она могла поверить, что в среднем каждую сотню лет одной из жриц попадала шлея под хвост или происходило что-то еще в этом роде, но Идару она представить в такой роли не могла никак.

      – Прости, Сафирани, – немного успокоившись и вспомнив, что не стоит смеяться в лицо наставнице, сказала Олента, – но ты могла бы придумать что-нибудь более правдоподобное. Я в самом начале думала, что Идара может найти мою компанию приятным, ведь у нас общая родина, но она дала мне понять, что не хочет видеть ни меня, ни кого-нибудь другого. При этом мне пришлось без оглядки убегать от нее.

      – Идара – женщина злобная и не совсем здоровая, – холодно отчеканила Сафирани, – и она была такой всегда, сколько я ее помню. Она совершает или, во всяком случае, совершала частую ошибку, которой каждой из нас следует избегать. В своей ненависти, рожденной отсутствием душевного равновесия, она решила, что наше дело, вернее самая неприятная его сторона, должно приносить ей удовольствие. Ей хотелось не просто служить Арахши, но и видеть, как страдают люди, которых она обрекла на смерть.

      В те времена Олента и сама думала, что ей наверняка было бы приятно побывать в городе, пораженном мором, причиной которого стала она. В юношеских мечтах она испытывала наслаждение, слушая вопли и мольбы умирающих и видя, во что болезнь превращает еще вчера молодых и здоровых людей, но несколько позже она убедилась, что безотраднее этого зрелища нет ничего, а Сафирани совершенно права насчет Идары, коли той все это казалось хотя бы занимательным. Однако, когда происходил этот разговор, Олента лишь в очередной раз мысленно скрипнула зубами, уловив назидательные интонации, с которыми Сафирани все это говорила.

      – Идара привыкла как-то справляться с ненавистью, потому что ненависть жила внутри нее всегда и такой она останется до самого последнего мига жизни. Если бы было только можно, она бы убивала и мучила всех подряд, но это не совместимо с теми законами, которым мы следуем. Если бы она и подобные ей давали волю своим наклонностям, Башню Успокоения давно бы разрушили.

      – И как же она могла попасть в историю с кольцом? – Неприязненно спросила Олента.

      – Дело в том, – ответила Сафирани, – что она совершенно не привыкла справляться с жалостью. Это чувство было ей совершенно неведомо, пока однажды она, путешествуя, не остановилась на какой-то забытой богами ферме в Холмах Искупления, где жил один единственный юноша, чьи родители погибли то ли на одной из войн, которые жители тех мест вечно ведут друг с другом, то ли где-то еще. Разумеется, Идара соблазнила того человека, после чего отправилась в Мешрабан, которого теперь уже и нет, но отнюдь не потому что там побывала она.... Кстати, почему Идара не перенеслась в окрестности Мешрабана прямо отсюда?

      – Потому что ей помешало ответвление первой Газендарисской Линии, которую создали Мазендре и Главный Советник, – не успев даже задуматься, ответила Олента.

      – Верно, – кивнула Сафирани, – ах, как же легко было бы жить без этих линий... Так вот, когда Идара покинула Мешрабан, то решила посетить того молодого человека. Прошло всего дней десять, потому умереть он, по ее предположению, успеть не мог, а ей хотелось посмотреть, какая беда постигла этого несчастного.

      Появившись на ферме и обнаружив юношу, покрытого кровавыми язвами, лежащим при смерти, Идара пришла в неописуемый восторг. Она принялась насмехаться над ним и почти дошла до того, что открыла ему правду о том, кем она была на самом деле, что, кстати, нам делать запрещено. Впрочем, он и сам обо всем догадался, да и любой дурак, слышавший сказки о нас, понял бы. Если бы он начал проклинать Идару, она через некоторое время оставила бы его умирать, убедившись, что отравила его последние часы всеми способами, на которые хватило бы ее фантазии, но он повел себя абсолютно непредсказуемо. Этот юноша сказал и, похоже, был вполне искренен, что он любит Идару, несмотря на то, кто она, что он не держит на нее зла и все в таком духе, а в конце попросил ее остаться и провести с ним его последние часы.

      – И она пожалела его? – Олента уже не пыталась уличить другую жрицу во лжи, хотя и поверить в эту историю она не могла.

      – Этот рассказ я слышала не от Идары, мы с ней никогда не были близки. Мне ее рассказала женщина, которая слышала ее от кого-то еще, но опять-таки не от самой Идары, да и она никогда не спешила раскрыть душу даже тем немногим, кого с натяжкой можно было назвать ее подругами. Поэтому я не знаю, что произошло между ними, но кончилось все тем, что она вылечила этого человека, подарила ему кольцо и привезла его сюда.

      – Привезла сюда? – Выкрикнула Олента.

      Она вскочила с кресла, злобно выругалась и принялась ходить по постылой комнате Сафирани с задрапированными зеленым шелком стенами. Легкий цветочный узор вдруг показался ей невероятно паскудным, как и хозяйка этих покоев.

      – Привезла сюда? – Повторила она, немного успокоившись. – Мужчину?

      – Что тебя так удивляет? – Сафирани подняла брови, но в остальном имела в высшей степени терпеливый вид. – Это не запрещено. Такое случается редко, но все же случается, а оставлять его на ферме за Линией не было никакого резона.

      – Это ведь наш дом! – Воскликнула Олента. – Здесь не место каким-то... Каким-то вонючим мешрабанским фермерским ублюдкам. – Олента сообразила, что Сафирани, вероятнее всего, могла бы принять последнее замечание и на свой счет, тем более, от ее родины до Мешрабана было не столь уж далеко, потому она поспешно прибавила: – Я совсем не имела в виду ничего плохого, Сафирани, я знаю, что среди нас происхождение ничего не значит, как и у волшебников, но тащить сюда обычного человека, даже не колдуна! Я была куда лучшего мнения об Идаре, я считала ее более достойной.

      Олента не выдержала и снова выругалась, на сей раз прокляв Идару.

      – Раз уж ты заговорила о происхождении, то вспомни, что такие слова совсем не к лицу благородной даме, – все же заметила Сафирани.

      – Теперь я уже не та, кем была раньше, – с удовольствием сказала Олента, – а то, чем я буду заниматься всю оставшуюся жизнь, еще менее приличествует благородной даме.

      Когда она стала одной из жриц Арахши, которым приписывали самые гнусные пороки, ей казалось само собой разумеющимся и даже необходимым отринуть всякие приличия, чтобы на самом деле стать одной из них. Олента и так бесилась от того, что она должна выслушивать наставления этой истасканной харидонской курицы. Да забери ее чума, если Сафирани не переспала с тысячей разных мужчин только в этом столетии. Хорошо, что тогда Олента еще не знала, что терпеть свою наставницу ей придется еще почти двадцать пять лет, иначе она бы завыла в голос.

      – И что дальше? Тебе вовсе не нужно быть хуже, чем ты есть на самом деле, – заявила Сафирани. – Ты, моя милая, еще не освободилась от предрассудков, которыми живут не причастные к нашему ордену люди. Ты полагаешь, что мы – это зло, что тебе надо стать как можно более грешной, дабы соответствовать чужим представлениям. Что ж, каждая из нас сама решает, как она видит себя и то, что мы обязаны делать, и тебе это еще только предстоит. Мой долг – вооружить тебя знаниями в магии, чтобы ты была в состоянии защитить себя и была не хуже средней волшебницы, научить тебя географии, истории и обычаям известных народов и дать прочие знания, без которых тебе не стать хорошей жрицей. Я вижу ненависть в твоих глазах всякий раз, как смотрю в них, и это напоминает мне Идару и некоторых других. Отчасти я могу понять это, ведь почти везде люди отчаянно соперничают между собой и завидуют друг другу, особенно это касается женщин, но нам делить нечего. Я не думаю, что ты когда-нибудь будешь считать меня своей подругой и, честно говоря, мне бы этого не хотелось. Ты мне не нравишься, Олента, но это не имеет никакого значения, потому что я отвечаю за то, сможешь ли ты надлежащим образом исполнять свои обязанности, и ответ я держу далеко не перед тобой и даже не перед Хаярой, а перед нашим богом.

      – Я понимаю, – нехотя процедила Олента.

      От слов Сафирани злоба, снедавшая девушку, куда-то разом исчезла, словно песок, который вытрясли из ботинок. Разумеется, потом она не перестала ненавидеть Сафирани и не прониклась к ней доверием, но в тот момент она необычайно ясно поняла, что злиться на ту, кому на самом деле нет до тебя дела и тем более затевать с ней соперничество непонятно в чем – это верный способ выставить себя круглой дурой.

      – Ты не Идара, – продолжала жрица, – но ты похожа на нее, и дело тут не в общей родине и даже не во внешнем сходстве. Поэтому я считаю, что знания, от которых ты так упорно отказываешься, как раз тебе-то и нужнее, чем большинству из нас. В любом случае, я дам тебе эти знания, потому что должна, а ты все запомнишь, ибо я за этим прослежу.

      В тот момент Олента поклялась себе самыми страшными клятвами, что никогда не станет делать кольцо по собственной воле и тем более не станет вести себя, как Идара. И теперь, вспомнив о той клятве, она едва не взвыла от осознания того, как хорошо знала и понимала ее эта несносная, мерзкая и подлая Сафирани, это проклятие и наказание.

      Олента подошла к кровати, на которой лежал спящий Роберт, и простерла над ним руку. Она начала произносить магические слова, и синие искры пробежали по ее длинным тонким пальцам, которые столь многие находили изящными, необыкновенными и достойными восхищения. Убивать при помощи магии ей приходилось не так уж часто, но она отлично знала, как это делается и какое заклинание подойдет к данному случаю, чтобы ненароком не разнести весь этот поганый трактир. Она решила, что, убив Роберта, перенесется поближе к Зелимбарской линии, прихватив с собой ключ, а его непутевых друзей оставит в Бендарине гадать, куда она делась и что случилось с их Робертом, правда до последнего им едва ли действительно было дело.

      Но, прежде чем заклинание было завершено, Оленту поразила новая мысль, ужаснувшая ее. Да, Сафирани она ненавидела, и чувства это было сильнее от осознания того, что никому не было дела до ее чувств. Олента мечтала научиться владеть собой так, как это умела Сафирани, но у нее не получалось, а ничто не приводило ее в такую ярость, как люди, обладающие тем, чего хочет она сама. Ее никак не задевали способности Сафирани к Именам – ей на них было наплевать, – да и до успехов некоторых сестер в других областях, например в поэзии или живописи, ей дела не было. Но вот может ли она позволить этой односторонней вражде заставить изменить почти принятое решение? Если уж ставить вопрос прямо, может ли она позволить растреклятой Сафирани влиять на ее жизнь, находясь за много сотен лиг отсюда, при том, что даже смерть самой Оленты не вызовет у той ни радости, ни сожалений.

      – Как бы не так! – Сердито выкрикнула Олента, поспешно останавливая действие магии. Воздух сердито зазвенел и затрепетал, словно заклинание было живым и сердилось, что у него в последний момент отняли добычу.

      Жрица наклонилась над лицом спящего Роберта и легонько поцеловала его в щеку. Юноша пошевелился и даже что-то пробормотал, но действие наложенных недавно чар не дало ему проснуться.

      – Будь ты проклята, Сафирани! – Крикнула Олента. – Теперь ты довольна, старая сука? Чтоб ты сдохла! Да почернеет небо над твоей головой

      Она схватила со стола свечу, со всей силы швырнула ее об пол, так что огонек погас еще в воздухе, рухнула на застеленную кровать и, уткнувшись лицом в пахнущую застарелым потом и гусиным пухом подушку, разрыдалась.

*      *      *

      Сияние, обрамлявшее небольшое окошко в пространстве, медленно погасло, отчего в комнате сразу сделалось почти совсем темно. Это была та самая комната, где происходил разговор, о котором вспоминала Олента, но то было лишь совпадение, услышав о котором двое, наблюдавшие за изгнанной жрицей, изрядно удивились бы. Впрочем, могут ли быть совпадения для тех, чьей жизнью управляют боги?

      – Крепко ты ей досадила! – Произнес сидевший напротив Сафирани человек. – Интересно знать, чем же?

      Сейчас лицо мужчины было почти полностью скрыто ночными тенями и оно было бы совсем не видно, если бы не маленький светильник, висевший под потолком и бывший сейчас единственным источником света. Однако Сафирани была готова поклясться, что устроить это представление было сложно даже для него, а это означало, что и у его силы есть предел.

      – Я учила ее, – как всегда ровным голосом ответила она, – только и всего. К сожалению, как наставница я ей не подходила, хотя я и представить не могу, кто вообще мог бы с ней ужиться.

      – Ты винишь себя в том, что случилось в итоге? – Спросил ее собеседник.

      Жрица помедлила с ответом. Она не знала, чего ожидать от сидевшего напротив нее колдуна, как не знала и о истинной природе того, что сейчас было явлено ей, а уж о причинах, побудивших его на это пойти она боялась даже строить догадки. С ней редко такое случалось, и Сафирани отстраненно подумала, что, будь на ее месте Олента, ее лицо бы судорожно исказилось от гнева на свое незнание, а затем и на неспособность владеть собой.

      – Конечно, доля моей вины в этом есть, – призналась Сафирани, – но Олента уже была такой, когда явилась сюда. Я не могла помыслить, что она зайдет так далеко, но, в сущности, она искупила свою вину и...

      – Нечего передо мной заискивать, Сафирани! – Неожиданно громко рявкнул чародей. – В другое время вы бы про нее забыли, а Галдея бы ее вовсе казнила. Скажи лучше, готовы ли твои сестры? Проходя коридорами башни я видел парочку из них. Не похоже, что они куда-то собираются.

      – Некоторые собираются, а другие остаются, – словно так и предполагалось, ответила Сафирани.

      Мужчина вскочил с кресла и оперся обеими руками на изящный столик, немедленно отозвавшийся на это протестующим скрипом. Он воззрился на Сафирани и прорычал:

      – ад и все демоны тебе в печенку! Не смей играть со мной в эти игры, хитроумная жрица! Думаешь, я вас не знаю? Мне ведомо твое имя, Сафирани, тебе ли не знать, что это значит? Но даже и без этого, я слишком хорошо вас изучил.

      Слишком уж сильно все это смахивало на угрозу, и ладони Сафирани разом вспотели, но она все же смогла бестрепетно встретить взгляд этого человека.

      – Чего ты от меня хочешь? Я не могу оставить Башню пустой, понимаешь? Несмотря на туман, сюда иногда забредают всякие типы, которым здесь быть не полагается. – Сафирани сделала паузу, чтобы набрать в грудь воздуха и оценить реакцию своего визави. Когда тот не выказал каких-то определенных эмоций, женщина рискнула перейти в контрнаступление: – И потом, почему ты вообще мне приказываешь? Кто ты такой? Да, ты кое-что сделал для нас, но мы не твои служанки, у нас уже есть повелитель и другого нам не надо.

      – Чего я хочу? Я хочу увидеть, как вы все сгорите в своем растреклятом красном огне, как горе, которое вы несете людям, вернется вам в тысячекратном размере! А еще я хочу увидеть, как извечная тьма пожрет этот мир!

      Эта вспышка ярости напугала Сафирани, но ее гость развернулся и направился к двери, шелестя полами длинного одеяния. У порога он обернулся, но теперь его лицо полностью скрылось в тенях и сафирани не могла понять, какое на нем сейчас выражение.

      – Твоих сестер вырежут, – безучастно промолвил он, – их убьют, а тела отдадут на поругание слугам Царавара.

      Стоило этому имени прозвучать, как воздух в комнате будто исказился и Сафирани показалось, будто невидимая сила ударила ее сразу со всех сторон. И это напугало служительницу Арахши по-настоящему, ибо ей уже доводилось слышать проклятое имя, хоть и не часто, но раньше ничего подобного не происходило. Можно было успокоить себя мыслью, что это связано с тем, из чьих уст оно прозвучало, но такое объяснение сильно смахивало на попытку отмахнуться от упрямо лезущей в глаза истины.

      Стоящий у двери, между тем, продолжал:

      – Несмотря на все, мне это будет неприятно, но помогать им я не стану. Будь я проклят, если хоть кто-то в здравом уме может обвинить меня в том, что я мало помогал вашей нечестивой Башне, и сейчас помог бы, да только тебе застит глаза твое высокомерие.

      – Если на Башню Успокоения нападут, мы все должны быть здесь, – произнесла Сафирани.

      – Зачем? Чтобы сгореть вместе с ней и со всем Шхефаром. Стены можно построить заново, можно было бы построить по башне для каждой из твоих сестер, если бы в том возникла нужда. Ваш бог всегда с вами, в Шхефаре или в бездне морской.

      С этими словами облаченный в длинное одеяние красно-коричнего цвета вышел, неслышно закрыв за собой дверь и оставив Сафирани обдумывать его слова. Она была почти готова сказать правду, что некоторых она просто не может заставить подчиниться, что верховная жрица – это не генерал армии, но что-то ее остановило.

*      *      *

      Сквозь сон Роберт ощутил какое-то навязчивое движение. Это показалось ему странным, хотя, все еще прибывая во власти сна, он не совсем отдавал себе отчет в том, где находится. Однако стоило волшебнику открыть глаза, как сон разом слетел с него.

      – Вот черт! – Воскликнул Роберт, взгляд которого тут же нашел жирную серую мышь, деловито перебирающую лапками и ползущую по одеялу. – А ну пошла прочь! – грозно прикрикнул он.

      Грызун недовольно глянул на него своим почти черным глазом, словно оценивая, стоит ли подчиняться нахальным требованиям этого чужака. Видимо, мышь решила, что у нее есть дела поважнее и резво прыгнула в сторону. Роберт свесился с кровати, чтобы проследить за незванной гостьей или гостем – точно он знать не мог, – но той уже и след простыл.

      Дивясь тому, какие наглые мыши в этом городе и думая, что это должно быть следствием удаленности городка от цивилизации и падением местных нравов, чему была ярким примерам здешняя ведьма Гунилла, он спустил ноги с кровати.

      Стоило Роберту вспомнить Гуниллу, как вспомнились и остальные события, последовавшие за ее уходом. Вчера, когда он на некоторое время проснулся лишь затем, чтобы снова погрузиться в сон, который на сей раз к счастью был абсолютно лишен каких-то сновидений, рассудок не до конца вернулся к нему, но теперь слабость и туман в голове полностью отступили, и молодой маг чувствовал себя отдохнувшим. Голова была все еще немного шальная, словно он спал слишком долго, да так оно в сущности и было, но теперь настало время хорошенько обдумать произошедшее.

      Более всего внутренности холодило совсем не воспоминание о крови, плещущейся в таинственной чаше и даже не о лишающем воли алом пламене, явившемся из нее. Что там говорить, даже видения бесконечных мертвецов, терзающих Роберта, не казались теперь такими уж ужасными, они как-то истерлись и поблекли, оставив после себя лишь воспоминания о страхе, но не сам страх. Но вот Мосты и то, что там произошло, казались необычайно реальными, как и угрозы неизвестного божества.

      Роберт огляделся в поисках Оленты. Разумеется, ее здесь не было, а ее кровать выглядела так, словно волшебница на нее и не ложилась, хотя последнее не значило ровным счетом ничего, ведь застелить кровать может каждый, для этого даже не надо обладать магическим даром. В любом случае, делать тут было положительно нечего, не говоря уж о том, что стены комнаты давили на него, напоминая о вчерашнем дне, потому Роберт умылся, быстро оделся и вышел.

      В общей комнате таверны, которую Роберт помнил очень смутно, на сей раз народу было не в пример больше, чем вчера. В зале сидели и стояли люди, больше всего похожие на грубоватых земледельцев, коими они и являлись. Такую компанию вполне можно было встретить в Дочери Трех Дорог, как и в любом другом городе сонного захолустья, пару тысяч лет тому назад бывшего Маранзарским Царством.

      Большая часть собравшихся мужиков и даже несколько женщин сгрудились возле стойки, за которой стоял давешний старец, столь сильно не любивший гномов. Перед ним находилась простая глиняная кружка, в каких тут подавали пиво, и, что удивило волшебника, по всему выходило, что именно к этой незатейливой вещи было обращено внимание почти всех присутствующих.

      – Говорю же, – вещал своим надтреснутым голосом хозяин, – я встал утром и решил выпить молока. Я, знаете ли, с детства пью молоко, оно помогает мне терпеть всех этих проходимцев, что шастают вокруг. – Он обвел небольшую толпу рукой с согнутым пальцем и назедательно заметил: – ничего смешного тут нет, я читал в одной книге, что молоко помогает от всяких ядовитых миазмов. Оно выводит из организма то, чему там быть не должно.

      – Да уж, – послышался неприятный женский голос, – у тебя-то тут миазмов хоть отбавляй, Снапп.

      Говорила коренастая женщина средних лет, одетая в откровенно поношенное серое платье, когда-то расшитое цветочным узором. Старик сердито насупился, глянул на нее, но смолчал и продолжал рассказ:

      – Значит-с, молоко. Я взял бидон, налил из него в кружку и собрался уже пить, как увидал это вот! – И Снэпп потряс кружкой.

      Роберт старался подобраться поближе, чтобы посмотреть на то, что он показывает, но ему это никак не удавалось, ибо любопытствовал здесь далеко не он один. Какой-то верзила на голову выше его притиснул волшебника к стене, да еще и обругал его за то, что попался на пути. А сварливая женщина, между тем, снова подала голос.

      – Сам виноват! Твое молоко прокисло месяц назад, а тебе и недосуг. Или ты специально его оставил, а теперь рассказываешь нам всякие небылицы.

      – Хватит брехать, Эмма! – Раздражение Снаппа наконец прорвалось. – Где это ты видела, чтобы молоко так прокисало? Да это какой-то гной, а не молоко, не видеть мне света. В прокисшем молоке не плавают куски этого желто-зеленого дерьма. Мало того, у меня заплесневел хлеб, он покрылся плесенью, хотя был испечен только вчера!

      Старик достал из-под стойки покрытый зеленоватым налетом плесени кусок хлеба. Роберт пожалуй и не видел, чтобы плесень так разрасталась.

      – Может, я и его специально оставил? Мое вино забродило, пиво прокисло, а мясо протухло, в нем черви завелись такого вот размера. – Он развел руки и показал что-то гигантское и неправдоподобное.

      – Это нечистое присутствие, – подал голос парень с изможденным лицом, стоявший в нескольких метрах от Роберта, – скоро за нами явится сама Советница!

      горожанка, которую звали Эммой, злобно расхохоталась и принялась поносить его на чем свет стоит:

      – Бездельник, пустозвон! – Визгливо кричала она. – Мало того, что смущаешь приличных людей своей рожей, так еще и вздумал распускать слухи? Да я сейчас тебе такую Советницу покажу – до смерти не забудешь!

      – А ну тихо! – Прикрикнул Снапп, перекрывая поднявшийся шум. Все, кроме Эммы, умолкли, но он решил не обращать на нее внимания и, подняв палец, изрек: – Это работа гномов! Вчера к нам в город заявился этот выродок, а с ним еще какие-то. Один болен чехоткой, другая смотрит так, будто кожу содрать хочет, да еще и отворачивается, как будто лицо прячет. Двое других носят мечи – мечи! Кому в нашем городе нужны мечники? И с ними еще лудильщик, будто и без него их компания не достаточно гнусна.

      – Гном? – Раздалось из небольшой, но плотной толпы. – А где он?

      Роберт мельком заметил какого-то парня лет пятнадцати с прыщами на лице и успел увидеть, как стоявший рядом мужчина отвесил ему подзатыльник.

      – Подожди, и без тебя тошно, – буркнул он.

      – Рыщет по округе, – ответил Снапп на вопрос мальчишки, – можете не сомневаться. Я бы запер дверь покрепче, да позаботился иметь под рукой нож или еще что-нибудь.

      – Зачем же ты поселил у себя этих проходимцев, коли они такие подозрительные? – Спросил человек, по-видимому приходившийся родственником пареньку, спросившему о гноме. – Вышвырнул бы их на улицу и посоветовал убраться куда подальше.

      – Жадность не позволила! – Ответила за хозяина все та же Эмма.

      – Я выставил гнома с лудильщиком за порог, – оправдался Снапп, – куда они пойдут дальше – не моя забота. Остальные показались мне вполне приличными людьми, к тому же они заплатили за комнату. Черт подери, не буду же я отказываться от клиентов! А потом к этому болезному позвали нашу травницу Гуниллу, но, не прошло и десяти минут, как она вылетела оттуда, шипя, как готовая взорваться растреклятая гномская бомба! Ба-а, да вот же он!

      Снапп наконец заметил Роберта, бочком пробиравшегося к стойке и указал на него пальцем, а потом, решив, что этого мало, еще и рукой махнул.

      – Кто, гном? – Вновь прорезался голос мальчишки.

      – Да нет, этот, чахоточный, – сказал Снэпп.

      Роберт был ему даже благодарен, ибо вокруг него моментально образовалось пустое пространство и он наконец смог подойти к стойке. Заглянув в кружку, юноша увидел жидкость желтовато-зеленого цвета, в которой плавали бесформенные противные на вид комки. Смердело от этого так, как не может пахнуть молоко, хоть бы оно стояло на жарком солнце целую неделю.

      – Вот, полюбуйся, – Снапп толкнул кружку с вонючей жижей к Роберту, – не хочешь откушать, господин хороший? У меня еще мясо есть, со здоровыми такими червяками, и яблоки, которые лопаются, стоит взять их в руки.

      – Нет, спасибо, – пробормотал волшебник, отступая.

      – Ах, спасибо! – Взвился старик. – Не за что, должен будешь. А кто заплатит мне за все это? Король гномов или, может быть, сам Главный Советник явится и возместит мне ущерб?

      Роберт попятился к выходу. До того общий зал казался ему маленьким и душным, но теперь его границы отодвинулись, будто тут было замешано какое-то колдовство. Он вовсе не хотел связываться с этими поселянами, хотя при необходимости и мог распугать их с помощью магии, но этот способ стоило оставить на самый крайний случай. Волшебников любят не везде, и отбиваться от фермеров, вооруженных вилами, а то и чем похуже, с помощью заклинаний ему не хотелось, ведь тогда молва об их отряде могла пойти самая дурная.

      – Держи его! – Воскликнул Снапп.

      Фраза была как раз такая, с какой в книгах обычно начинаются неприятности, но со стариком сыграл злую шутку его же язык. Помятуя о том, что Роберт яко бы болен заразной болезнью, посетители трактира отшатнулись от него, давая беспрепятственно пройти.

      Вывалившись из дверей, Роберт едва не налетел на Дрю.

      – Какая муха тебя укусила, колдун? – Недовольно спросил гном.

      – Лучше говори потише, – предупредил его Роберт, – у хозяина гостиницы прокисло молоко, и он отчего-то решил, что ты в этом виноват. Там сейчас половина этого города и они слушают его бредни о том, как гномы в союзе с Советницей отравили его двоюродную бабушку, а лудильщик помочился на ее могиллу.

      – Да чтоб ему облысеть! – По-гномски пробурчал Дрю. – Сейчас я покажу этой скотине, что такое гном, умеющий обращаться с оружием. Если уж он так боится, что гномы плохо пахнут, может ему больше понравится вонь собственных кишок?

      – Это не самая лучшая идея, Дрю, – кладя руку на плечо гнома и останавливая его, заметил волшебник, – что ты станешь делать? Сражаться с ними всеми? А за что?

      – Да, ты прав, длинный язык какого-то ублюдка – не повод сжигать всю эту деревню, – немного подумав, согласился Дрю, – хотя ты мог бы подпалить им хвосты безо всякого риска. Кстати, твоя ведьма говорит, что вылечила тебя. Ты вроде больше не кашляешь, но кто знает, когда речь идет о волшебстве... Короче, ты сможешь ехать?

      Роберту доставило невероятное удовольствие то, что Дрю назвал Оленту "его ведьмой", хотя это ровным счетом ничего не значило, а само слово "ведьма" обычно употребляли в уничижительном смысле, да и говорил гном о ней явно без особого уважения, но заставить себя обидеться Боб так и не смог. К тому же он вдруг увидел, что вокруг светит солнце, а от его навязчивой болезни действительно не осталось и следа. И, осмыслив это, он понял, что больше всего на свете желает убраться из Бендарина, даже несмотря на дикий голод, терзавший его. Поесть легко можно и в пути, а вот есть, когда твоя голова насажена на кол, будет уже сложнее.

      – Да, я здоров, – сказал Роберт, – а лошади?

      – Купили, – Дрю отвернулся от таверны и зашагал по улице, предоставляя Роберту следовать за собой, – даже для нас с Кевином нашлись, представляешь. Правда, твоим приятелям пришлось поторговаться, но без этого на моей памяти покупка коней не обходилась ни разу.

      – Интересно, чего этот старый хрыч так ненавидит гномов? – Спросил на ходу Роберт. – У него что ни слово – то гномы. Не знаешь, отчего так?

      – Знаю, – Дрю коротко хохотнул, – он участвовал в подавлении беспорядков в Карелме двадцать шесть лет назад, когда человеческий император опять что-то не поделил с моими родичами. Там-то ему бороду и подрезали, здешний кузнец, кстати, неплохой мастер, особенно по людским меркам, рассказал, что этот урод попал под обстрел в самом первом сражении, ему оттяпало два пальца на левой ноге, после чего с его военной карьерой было покончено. Мерзкое ранение, кстати – никому просто так не покажешь, надо сапог снимать, а это не всегда удобно. Лишнее подтверждение тому, что человек он гнилой.

      – Он воевал в Бинджуале? – Роберт удивился. – Да это же на другом конце света.

      Перед его глазами возникла карта и, восстановив ее, он убедился, что те события, о которых говорит гном, происходили почти что в двух самых дальних ее точках.

      – Черти его туда понесли, – пожал плечами Дрю, – будто нельзя было наняться к алторанцам или еще к кому. А этот прохвост император все равно надул наемников, а потом, когда его свергли, новый правитель и подавно не захотел платить по его долгам.

      – Кстати, давно хотел спросить, – вспомнил Боб, – а ты знаешь, как делаются бомбы? Ну или там снаряды?

      – Не-а, – помотал головой гном, – разве что, знаю, как отливаются болванки, но не более. Интересно, чего ей надо?

      Роберт проследил за взглядом гнома и нашел Гуниллу, стоящую на другом конце улицы.

      – Черного неба ей над могиллой! – Выругался он. – Не знаю, надеюсь, ничего особенного.

      Гунилла просто стояла и смотрела им вслед, не пытаясь напасть, поэтому гном и волшебник продолжили путь так, словно ее здесь не было. Скоро они свернули, и старая женщина скрылась из глаз.

      Они встретились с остальной частью отряда уже на пути из города. Увидив Роберта, Олента приветливо улыбнулась ему и поинтересовалась, как он себя чувствует.

      – Просто отлично, – на сей раз абсолютно честно сказал он.

      Ему пришло в голову, что стоит как-то выразить благодарность и он даже открыл рот, но волшебница остановила его:

      – Не стоит благодарить меня. Лучше подскажи, как мне назвать коня?

      Роберт посмотрел на мерина темно-серой масти, поводья которого держала Олента. На его взгляд, конь был не особенно хороший, но едва ли в этом городе был хоть какой-то выбор.

      – Белопламенный, – сказал он, глядя на животное.

      Конь равнодушно скосил на него глаз, никак не выдав своих чувств относительно своего нового имени.

      – Какое-то странное имя для этой лошади, – сказала Рози, глядя на коня. На ее лице буквально читалось: "он же серый!"

      Роберт хотел выбраниться, но в последний момент сдержался. Жаль, что Олента подловила его так внезапно, не дала времени подумать. Но все же это имя каким-то образом подходило лучше любого другого, и Роберт откуда-то это знал.

      Самому волшебнику досталась смирная пегая лошадка, с первого взгляда на которую он понял, что нрав у нее как раз такой, какой нужно, то есть смирный. До их путешествия ездить верхом ему приходилось всего несколько раз, потому более норовистый скакун ему бы вряд ли подошел. Жаль только, что он уже не мог придумать кобыле имя так, как сделал это раньше, потому что поймать то настроение никак не удавалось. Он смотрел на цвет ее шкуры и глаз, на форму ушей и хвоста, пытаясь облечь в одно слово то, что видел, и понимал, что действовать надо совершенно не так, но понимание это ему не помогало. Впрочем, через пару минут Боб потерял терпение и, назвав кобылу Свисток, выбросил из головы всякие мысли об именах.

*      *      *

      Дорога на Саронтис лежала через озеро Селгрин, либо в обход его. Первый вариант был короче, но, чтобы им воспользоваться, нужно было пересечь озеро на пароме, проезд на котором обошелся бы всему отряду с лошадьми в изрядную сумму, потому, а еще по причине хорошей погоды, наши герои решили объехать Селгрин с запада и не тратиться на переправу.

      В тот вечер они остановились в полумиле от берега озера. Редкий хвойный лес остался позади, и на небольшом ровном участке у воды то тут, то там виднелись костры, разведенные другими путешественниками.

      Сидя у костра, они рассказывали друг другу истории, слышанные в разное время. В какой-то момент очередь дошла до Кевина, и тогда Роберт, обращаясь к нему, сказал:

      – Кевин, расскажи нам какую-нибудь историю из тех, что лудильщики рассказывают друг другу. Не ту, которую ты бы рассказал на каком-нибудь постоялом дворе – их все мы с Луи уже слышали у себя дома.

      – Так уж и все? – Кевин ухмыльнулся. – И даже про Джека-не-бей-лежачего, который прополз через центр земли, обманул дракона и похитил заколдованную принцессу?

      – Эту байку слышал даже я, – сказал Бен, который уже десять раз успел сообщить, что он не интересуется сказками, но при этом слушал внимательнее всех остальных, – там в конце оказывается, что дракон был плюшевый, а никакой заколдованной принцессы не было, только обычная жаба.

      Кевин предложил еще десятка два историй, но все время находился кто-то знавший их.

      – Ну хорошо, – сдался лудильщик, – хотите, я расскажу вам о Главном Советнике?

      – Если ты про то, как лудильщик продал ему меч, вырезанный из тыквы, то... – Начал Луи.

      – Да нет, – потряс головой Кевин, – не то. Я говорю о настоящей истории Главного Советника, о правдивой.

      – Ну-ну, – хмыкнул Бен.

      – Начинай рассказывать, а мы с Бобом скажем, слышали мы это раньше или нет, – предложил Луи.

      Лудильщик помолчал с минуту и начал:

      – Когда-то, очень давно, но все же не так давно, чтобы в те времена небеса бороздили драконы, и даже не тогда, когда мир еще был свободен от влияния Проклятого, мы были всего лишь одним из четырех племен горных гномов. В те дни мы, как и наши бородатые братья, славились своим умением добывать и обрабатывать драгоценные камни, создавать прекрасные изделия из металла, строить величественные крепости и рыть глубокие тоннели. Правда, уже тогда другие гномы смотрели на нас свысока. Они говорили, что когда-то боги наказали нас, лишив главного предмета гордости каждого гнома – бороды. Их женщины никогда не вступали в брак с нашими мужчинами, их торговцы крайне неохотно покупали наши товары, даже если они были ничем не хуже других, а вожди трех других племен редко считались с нашим мнением. Мы называли себя Занрит-Занарат ("народ из народа"), то есть как бы народ внутри народа, но большинство гномов звали нас Мунцашар (презренные), хотя многие не осмеливались говорить это нам в лицо.

      И вот однажды, когда Год Четырех Катастроф был забыт почти всеми, кроме волшебников, эльфов и ученых, а Зверолюдей считали лишь очередной страшной сказкой, творения Проклятого пришли в Нургамен в первый раз. И случилось так, что именно наше племя приняло первый удар Зверолюдей. Многие Занрит-Занарат пали, храбро защищая свою землю, и на пару лет мы сумели отогнать нечистых. Но со временем мы начали терпеть поражение за поражением, потому что нас и до того было мало, а после кровопролитных битв при Хендарите и Реасе, в которых погиб каждый третий воин, нам нечего было и думать отстоять другие города, и вскоре Зверолюди захватили и осквернили их все, кроме одного, имя которого было Чарибал.

      Укрывшись за стенами Чарибала с остатками армии, наш вождь Агаутр Светлый отправил посланцев ко всем тогдашним правителям гномов, взывая к ним, как к своим братьям. Говорят, когда они рассказывали о страданиях, постигших Занрит-занарат, камни плакали кровавыми слезами, взывая к совести гномов, но вожди племен остались глухи к их мольбам и увещеваниям, а иные открыто насмехались над ними, полагая их рассказ обычной байкой.

      И в час отчаяния, когда Зверолюди уже взобрались на обагренные кровью гномов стены Чарибала, явился Главный Советник верхом на своем золотистом драконе. Он поражал молниями Зверолюдей, и они умирали тысячами, а рев Небесного Червя заставлял нечестивые сердца разрываться от ужаса. Два дня Главный Советник и его дракон сражались со своими извечными врагами, пока они не обратились в бегства. Но цена той победы была страшна. Чарибал был почти полностью разрушен, а пладородные земли окружавших его горных далин были осквернены. Из защитников крепости в живых осталось не больше двух сотен, большая часть из них были ранены.

      Когда оставшиеся в живых пришли в себя, самые уважаемые из них пришли к Главному Советнику и спросили его, что же им делать дальше.

      "Жить, – ответил он, – жить и радоваться тому, что вы преодолели такие тяжкие испытания, способные сломить куда более великие и многочисленные народы. Я видел сотню битв, в некоторых из них мы с Червем Небес сражались и сами, но примеров такой выдающейся доблести я могу вспомнить не много"

      "Но как нам жить дальше? – Снова спросили Занрит-занарат. – Наши поля осквернены, а все, что у нас было – уничтожено. И сами мы почти уничтожены"

      "Хорошо, если вы так хотите, я скажу, что вам делать! – Подумав, ответил Главный Советник. – Но и ваш народ должен будет кое-что сделать для меня. Я поведаю вам то, что во все времена мечтали и будут мечтать узнать люди, эльфы и некоторые другие. Я расскажу правдивую историю своей жизни почти с самого начала. Вам же надлежит запомнить каждое слово и передать тем, кто будет жить после вас. По всему свету обо мне и моих Советниках ходят такие дикие слухи, что временами я ужасаюсь, а иной раз преисполняюсь радости оттого, что среди тех испытаний, которые мы пережили, не было ужасов, о которых говорят люди. Любая крестьянка, если у нее пропадет курица, обвиняет в этом Совет, а матери повсюду пугают своих непослушных детей, угрожают им тем, что Главный Советник прилетит за ними. Пусть же хоть кто-то говорит своим детям, что в самый темный час к ним на помощь прилетит главный советник верхом на золотом драконе. Но запомните мою историю хорошенько и рассказывайте ее в точности так, как расскажу я! Если вам покажется, что вы забыли хоть слово – не начинайте рассказ и не говорите обо мне, не умножайте число лживых слухов"

      После этого в стенах зала Нарш Дул Царим прозвучала величайшая история, которую не смог бы надеяться придумать даже самый ловкий из лудильщиков. Она повествовала о днях, бывших древностью еще до Года Четырех Катастроф, когда Главный Советник был Первым Чародеем, о величии и падении Газендариса. Он в подробностях рассказал о всех делах Совета, от дня, когда встретил первого из Советников, до убийства Палаксаса и о событиях, которые последовали за этим. Он говорил и о своей встрече с Проклятым, хотя и совсем мало, и о том, что видел в самых разных землях и государствах после нималдонской битвы и своей победы над злом.

      Повесть Главного Советника захватила всех, кто слышал ее, отдалив от них горести и страдания настоящего. Но, когда она наконец завершилось, ими овладело отчаяние.

      "Как же можешь ты просить нас запомнить все это? – В ужасе спросили они. – Это ведь больше, чем все наши придания!"

      Главный Советник выругался, проклял анфат, богов, гномов и себя самого, но, подумав, в своей мудрости согласился с ними:

      "Ладно, так тому и быть и я ждал этого. Я знал, что это случится, как всегда знал, что будет, чем приводил в ужас даже прислужников Амен-Ареда. Запомните тогда лишь то, что я не был злодеем, как не был и искупителем, добровольно сунувшим голову в пасть Царавара. Я, как и все люди, жил, надеялся и любил, хотя любви в моей долгой жизни было меньше, чем можно ожидать, а почти все надежды мои оказались пустыми. Запомните проклятое имя, враждебное всему сущему, но избегайте лишний раз произносить его, потому что в его звуках яд, отравляющий суть мироздания всякий раз, как оно звучит. Запомните имена моих Советников, ибо имена есть суть всего, и имена истинных богов, дабы знать, кого проклинать. Мой друг Рагсонас – жрец Амен-Ареда, бога времени и познания, моего врага, которому даже сейчас поклоняются некоторые эльфы. Я разрушил Заманадарис и убил всех жрецов, посвятивших себя служению ему и сделал бы это еще тысячу раз. Мазендре, королева Белдесаны, будь проклято ее имя. Мелдрат, жрец бога движения, света, огня и молний Аснада, о котором мне и сказать нечего, кроме того, что его имя кажется мне более достойным, чем имя божества, которому он поклонялся. И Нари, жрица Арахши, перед которой я виноват более, чем перед кем-то другим"

      Все, кто остался жив после нашествия Зверолюдей и внимал Главному Советнику, дружно поклялись исполнить его волю. И тогда он, посмотрев в лицо каждому, сказал такие слова:

      "Раньше вы трудились, мечтая превзойти своих бородатых родичей или хотя бы сравняться с ними и доказать, что вы – часть их народа. Мне лучше многих знакомы ваши чувства, я и сам когда-то испытывал нечто подобное, но со временем я понял, как сильно заблуждался. Вы – народ, но совершенно другой, не похожий на горных гномов. Их предательство лишь доказало, что они никогда не испытывали к вам родственных чувств. И отныне вы не станете называть себя частью Занрит, ибо ваше имя изменилось здесь, в Чарибале. Теперь вы никогда не станете создавать новых вещей, не будете обрабатывать камни и металлы. Вы больше не будете селиться в горах и вообще в каком-нибудь одном месте, а станете путешествовать, рассказывая истории, в числе которых будет и моя. Ваше призвание – помогать другим, но в меру своих способностей"

      "Но как же мы будем зарабатывать себе на жизнь? – Воскликнули в великом смятении лудильщики, тогда еще не знавшие своего нового имени. – Если нам нельзя будет создавать новые вещи, что мы можем предложить другим? Если нам нельзя селиться на одном месте, где мы будем находить приют и крышу, которая защитит нас от дождей. Ты обрекаешь наших детей на голодную смерть, Главный Советник, а нас – на бедность"

      "Вы вполне можете чинить старые вещи, – заметил Советник, – и найти приют не так уж сложно. Везде, где я проходил, были гостиницы или добрые люди, готовые обогреть и накормить путника. В конце концов, иногда можно переночевать и у стены сарая, а, если достанет смекалки, то и забраться внутрь!"

      "Скажи же нам наше новое имя, Главный Советник! – в один голос попросили его все Занрит-Занарат, которые больше уже не были собой. – Кто мы теперь?"

      Но Главный Советник лишь усмехнулся и сказал, что новое название их народа ему безусловно известно, но открыть его он не пожелал. Естественно, это не удовлетворило моих предков, потому что любопытство было свойственно им уже тогда, но Главный Советник поднял руку, прошептал заклинание и исчез во вспышке яркого света.

      Когда лудильщик окончил рассказ, тяжелая тишина разлилась по поляне. Роберт был удивлен тем, какой серьезной была и сама история, и физиономия Кевина, рассказывавшего ее. Когда он предложил рассказать о Главном Советнике, Роберт решил, что сейчас он узнает, как Советник наливал воду в дырявую бочку или наелся тухлой рыбы, ибо такой истории ждет от лудильщика каждый, кто хоть немного общался с этим народом. Но сама история была совершенно дикой, как и все рассказы о выступлениях Совета после Нималдона, и правдой она быть не могла никак.

      – Я слышал про чарибальскую битву, – нарушил наконец молчание Боб, – она случилась почти две с половиной тысячи лет назад, верно?

      – Может быть, – равнодушно ответил Кевин, – я не знаю. Мы не утруждаем себя подсчетом лет. Для нас есть только сейчас, вчера и когда-то.

      – Но ведь Совета к тому времени не было уже очень давно! – Воскликнул Роберт. – Больше тысячи лет, Кевин. Даже если Главный Советник пережил Нималдон, он успел бы умереть.

      – Анфат цахба (проклятый жребий)! – Прочистив горло, выругался Дрю.

      Слово анфат у гномов означало судьбу, удачу, неудачу, любое необъяснимое жизненное обстоятельство, божественный промысел и вообще практически все, что только можно себе вообразить. При всяком удобном случае гномы упоминали анфат, объясняя им все прихоти судьбы, ругая или воздавая ему благодарность в зависимости от того, что больше подходило к ситуации. Впрочем, сам по себе анфат не являлся святыней или объектом поклонения гномов и поэтому проклятия в его адрес считались безадресными и безобидными, неспособными вызвать гнев высших сил.

      – Кевин, какого дьявола ты рассказываешь эту сказку? Ты ведь знаешь, что лудильщиков не было при Чарибале!

      – Не, – Кевин поднял с земли какой-то прутик, покрутил в руке и бросил, – я не знаю, я там не был, а ты?

      Дрю, казалось, не знал, что ему сказать. Недостатка в аргументах он совершенно определенно не испытывал, но вот какой из них пустить в ход он решить не мог. А вот Оленту весьма сильно удивили некоторые моменты в похожей на сказку истории, которая, пожалуй, была одним из первых описаний жизни Главного Советника, явно не противоречевшим тому, что знала она и ее сестры, а, как считалось, только им и были известны достоверные подробности жизни Советников. Это могло показаться довольно странным, но практически все суждения о них, которые жрица когда-то слышала за пределами Башни, содержали какое-нибудь существенное несоответствие, не просто несуразность вроде того, что главный Советник был еще и Первым Волшебником – это уж точно преувеличение, – а ложь относительно состава и численности Совета, имен – особенно имен – и принадлежности каждого из легендарной пятерки к жрецам истинных богов или, как в случае с Мазендре, к незначительной королевской семье, правившей государством, память о котором была, наверное, утрачена еще до Нималдона.

      А ведь было еще это проклятие в адрес одной из Советниц, да такое, какими не разбрасываются те, кто имеет понятие об именах. По тем временам сказать такое было куда хуже, чем обругать Мазендре самыми последними словами. Нет, в рассказе этого лудильщика было не просто зерно правды, закопанное под десятью слоями лжи и приправленное домыслами. Он этой правдой был просто пронизан, конечно, если забыть про то, что начиналось все с явления Червя Небес и Главного Советника в Чарибале спустя тысячу лет после Нималдона.