Chapter 10

Глава 10. Тактическое отступление.
Много лет в МИТПФ бытовал миф: если третьего июня за десять минут до полуночи оставить конспект открытым на столе, потом пойти и встать на углу улиц Ленина и Панфилова напротив лабораторного корпуса и посмотреть на определённое окно третьего этажа, можно увидеть девушку, машущую руками, словно пытаясь позвать на помощь. Окно называлось то крайнее левое, то совершенно случайное. Дальше следовало ждать до самой полуночи, не отводя глаз от окна, потом развернуться и не оборачиваясь бежать со всех ног в общежитие. Если конспект закрыт – сессия пройдёт успешно, если открыт – не закрывай. Садись и учи.
Поначалу Андрей не понимал, как может история уровня ночных страшилок из летнего лагеря восприниматься кем-то всерьёз. Тем более, что вокруг он видел людей далеко не глупых и к мистическому мышлению не склонных. Никто никогда не видел девушку в окне, и уж точно никто не проверял коррелируют ли между собой закрытие любопытным соседом тетради с конспектами и удача на экзамене. К тому же, такие Люди как Борис Евгеньевич Буркин дважды в год устраивали массовые завалы вне зависимости от сверхъестественных причин и безо всякой оглядки на магические сущности.
По рассказам, однажды, несколько лет тому назад первокурсников разыграли таким образом четверокурсники с факультета энергетики. Как обычно, в мае того года принялись активно пересказывать историю о девушке у окна. Всегда упоминалась именно «девушка», а не «призрак девушки». Верить в реальность призраков считалось совсем уже глупо, а вот что привиделось тебе в тёмном окне на другой стороне улицы – вопрос нетривиальный и требующий глубокого психоанализа.
К полуночи порядочно человек из разных корпусов, дико стесняясь друг перед другом, начали собираться на углу. К этому моменту на третьем этаже уже дежурили двое с ночными пропусками, парень со стробоскопом и, собственно, девушка-у-окна. У корпусов притаилась встречающая команда. Зрители собрались на втором этаже старого общежития напротив, притушили свет и принялись оповещать всех знакомых. Некоторое время всё было тихо. Но в 23:58 парень подал напряжение на стробоскоп. Серия вспышек высветила в окне последовательность силуэтов девушки, беспомощно бьющей по стеклу.
Эффект не заставил себя ждать: часть ждущих внизу сорвалась с места и сломя голову помчалась по своим корпусам, другая часть замерла от неожиданности. В холлах их ждал сюрприз: пол был полностью засыпан открытыми тетрадями. Поверх лежал плакат: «ХАЛЯВЫ НЕ БУДЕТ! БОТАЙ!». Но из всех собравшихся на углу едва ли четверть кинулась бежать и половина из них остановилась на полпути. Большинство озадаченно продолжили всматриваться в окна, постепенно понимая, что произошло. Розыгрыш не удался.
Почему так тщательно подготовленная затея провалилась, оставалось для Андрея загадкой. Только спустя некоторое время он начал догадываться, что появление девушки в окне не было и на десятую долю таким пугающим и волнительным, как ожидание её. В том, что выглядело всё натурально, Андрей не сомневался. Но главным компонентом, привлекающим к этой истории, как и ко многим другим, была неизвестность. Пока девушка не появлялась, можно было сколько угодно гадать, увидишь ты её там или нет, если, конечно, не отсеивать крайне маловероятные события. Но явление её в окне подтверждало: да, она существует. Дальше ясные головы стоящих внизу быстро сообразили, что появление вряд ли вызвано сверхъестественными силами, и нашли более рациональное тому объяснение. Не вера в призраков, но желание разрешить неопределённость притягивало людей к историям о девушке, о лабораторном журнале, предсказывающем даты смерти; о чёрной электричке и великому множеству других.

Но до второго июня было ещё далеко, и перед Андреем стояли другие проблемы. Заканчивался октябрь, и дни убывали быстрее всего в году. Время от времени выпадал мокрый снег, таял и снова выпадал. Сырость проникала всюду, казалось, во всём мире не найти сухого места. Давно уже никто не видел, ни закатов, ни рассветов. День начинался долгой тусклой прелюдией и заканчивался давящими серыми сумерками. Сошёл с кожи летний загар и лица стали сливаться с неясным полусветом, наполняющим улицы. Дневной свет видели только из окон аудиторий, небо – только на фотографиях. Кадры солнечных дней казались сценами с других планет.
Под вечер несколько сот метров до общежития превращались в долгие морские мили. Мгновенно промокали ноги, брызги слякоти густо облепляли штанины. Приходя домой, включали свет, обогреватели и электрочайники. Комнаты наполнялись шумом вентиляторов и гулом закипающей воды. Страдания ещё одного промозглого дня полусеместровой недели заканчивались, начиналась подготовка к тяжёлому завтра.
Но для Андрея мучения на этом не заканчивались. В пятницу, после того долгого пьяного вечера, он проснулся и около минуты пытался сообразить, вставать ему или нет. Накануне они проскользнули в общежитие под подозрительным взглядом Саныча, старательно глядя себе под ноги, чтобы не сбиваться с прямой линии. Получилось неестественно и угловато, но не то Саныч хотел спать, не то они сошли за смертельно уставших, но в общежитие они прошли.
Андрей проверил сообщения, не нашёл ни одного от Нины, и, слишком измождённый, чтобы что-то обдумывать, завалился было спать. Миша с Артёмом твёрдо решили, что только попьют чаю, и тоже пойдут на боковую. Твёрдо решали они ещё почти час, отогрелись и разговорились. Андрей их почти не слышал, он спал и видел неясные, стремительные сны, после которых рывком просыпался. Потом его принялись тормошить. Им срочно понадобились бумаги, в которых, по их, мнению, Андрей обнаружил истину, которую сам понять не в силах. Андрей послал их куда следует, и попытался снова уснуть, но понял, что ему страшно хочется пить. Из воды был только кипяток в чайнике. Андрей побрёл в кухню и натолкнулся там на Карпова. Тот курил, сидя на подоконнике, и глядел на мутное варево, гудящее в испещрённой выбоинами эмали кастрюльке.
- Салют, полуночник, - лениво поприветствовал он Андрея и широко зевнул, - чего не спишь?
- Бессонница, - буркнул в ответ Андрей. – Водички попить зашёл.
Карпов сморщил нос, будто принюхивался.
- Это скорее запойница. Ко мне вечером Меднова забегала, спрашивала, не знаю ли я, где ты. – Карпов спрыгнул с подоконника и выбросил окурок за окно.
- Да? – Толчок под сердце заставил Андрея проснуться.
- Ну да, - пожал плечами Карпов и принялся помешивать ложкой в кастрюльке. Из-под завесы пара и слоя пены проступила круговерть бледных, как утопленники, пельменей.
- И ты что?
- Ну а я же не знаю, где ты. На звонки не отвечаешь.
- Хорошо…  - пробормотал задумчиво Андрей.
- Хорошо, что не знаю?
- Ага… Что? Нет, не об этом. Я про своё.
- О своём, о женском, значит.
Андрей почувствовал вспышку злобы. «Неужто Карпов, этот дуболом, скотина, металхед недоделанный, решил меня унизить? А что, если он и перед Ниной, сволочь, надо мной глумился за глаза? Вот этот-то! Который определение предела записать без ошибки не может!» Мысли пронеслись в голове лавиной, не успев сформироваться окончательно, но уже успев дать безрадостный вывод. Андрей представил себе, как Карпов обнимает Нину, потом его губы приближаются к её… Андрей скривился.
- Нет, блин, о твоём, - огрызнулся он.
- Чего? – Карпов обернулся и замер с ложкой в руке.
- Вот этого самого.
- О, боги, да я же шутил. Чего ты сагрился-то?
- Шутки, ага…
- Блин, ну крылатых фраз что ли не знаешь? – Карпов снова пожал плечами и принялся машинально помешивать пельмени дальше. – Ну извини. Если задел. Бывает.
На ногу полилась холодная вода. Андрей понял, что стоит с полной кружкой. Он одним махом выпил её и выскочил из кухни. Он шёл, задевая шершавую стену локтем, чтобы рельеф штукатурки царапал как можно больней.
«Дурак, дебил, кретин, долбоёб! Ну как ты вообще-то мог так подумать! Опять тебя, промудиста, все унизить хотят, говном вымазать! Да тебя говном надо вымазывать каждый день, поделом! И обоссывать. Думаешь, что втрескался без ума в Нину, а сам бухать ушёл и хуй забил! А ещё Карпова пытался мразью выставить. А он-то о тебе, блядином сыне, заботился, о Нине заботился, звонил тебе, мразоте, пока ты по газонам блевал! Так тебе и нужно, Андрей Михалыч! Хотя какой ты Андрей Михайлович. Ты Андрюшка-долбомясый!»
Он ворвался в комнату, хлопнув за собой дверью. Миша спал. Артём, прикрыв глаза, развалился на кровати с дымящейся кружкой и постукивал пальцами по колену в такт музыке, шипящей в его наушниках. Андрей уткнулся в телефон и принялся писать сообщение. Пальцы не слушались. Раз десять он пытался многословно вымолить у Нины прощение, и каждый раз полностью стирал, бросал всё, ложился спать, вскакивал и писал снова. Через полчаса он смог, наконец, отправить смс и тут же схватился за голову: слова показались ему корявыми и жалкими. Пытаясь дышать ровнее, Андрей лёг и закрыл глаза. Гудок телефона заставил его дёрнуться и подскочить. «Какого чёрта? Она же должна уже давно спать!»
Сообщение было коротким: «Мог и сам зайти, я бы не сидела как дура лишних полчаса. Вообще можешь гулять где и с кем угодно. Мне всё равно». Через несколько минут Андрея, ломившегося в дверь четыреста четырнадцатой, прогнала Света, злобно сверкая из темноты заспанными глазами. Он поплёлся к себе и тяжело влез на кровать. Усталость сковала его и бросила в глубокий сон.

Наутро, пока воспоминания о вчерашнем вечере ещё не успели всплыть в его голове, он чувствовал себя довольно хорошо. В голове поселилась приятная тяжесть, босые ноги, торчащие из-под одеяла, приятно холодило. Андрею захотелось почувствовать эту прохладу всем телом. Он откинул одеяло и сел. За стенками черепа провернулись несколько раз шестерни, и качнулся тяжёлый маятник. «Однако!» - подумал Андрей. – «Кажется, не так оно всё и страшно. Но почему я не слышал будильник?»
Снизу раздался раскатистый храп. Андрей дёрнулся и посмотрел вниз. Андрей с Мишей спали в своих кроватях. Миша храпел и подергивался во сне. Миша всегда вставал раньше всех, расписание он давно не соблюдал, но привычки въелись в него плотно. То, что он спал, могло значить одно из двух: либо ещё рано, хотя для этого слишком светло, либо… Андрей схватил телефон. Двенадцать сорок!
Он начал вспоминать. До того как успели проясниться все детали, он поймал эти мысли и попытался засунуть их как можно глубже, засыпать сверху и не давать им выйти. Воспоминания сжались было, но распрямились, расширились и затопили его. Андрей со стоном повалился обратно на постель. «Всему конец! Всему!»
С того дня только моменты пробуждения, считанные секунды, реже минуты, давали Андрею спасение от изматывающей боли в груди и холода в желудке. Никакие попытки отвлечься могли успокоить его. Только упорный труд предыдущих недель спасал его на полусеместровых контрольных. Тяжело стало просто сконцентрироваться на чём-то. Взяв себя в руки, Андрей вникал в задания, но едва добирался до их конца, как снова терял сосредоточенность. Мозг из безотказной ЭВМ превратился в ржавый арифмометр, и ничем нельзя было заставить шестерни набрать обороты, кроме как, обдирая пальцы, ворочать их вручную.
Несколько раз Андрей пытался снова заговорить с Ниной и терпел поражение. Нина отворачивалась, вздёргивала подбородок и, напряжённо выпрямившись, молча проходила мимо. Каждый раз Андрей приближался к ней с надеждой, что глаза её повернутся к нему, а с лица сойдёт маска бессердечного презрения. Уходил он со страхом. Из жизни пропала привычная часть и никакого эрзаца ей не существует. Это пугает, как попытка пройти по высокому мосту без перил: настил моста по-прежнему прочен и устойчив, но ноги отказываются идти, видя ничем не отделённый от обрыва путь.

Наступила очередная пятница. Едва лишь закончилась последняя пара, как наступило бурное оживление. Долгая восьмая неделя семестра закончилась. Андрей распрощался с товарищами и вышел на улицу. Снаружи подмораживало, тонкая ледовая корка стянула мокрый асфальт. Здесь и там люди поскальзывались, хватаясь друг за друга, предостерегающе вскрикивали, смеялись. Под куртку задувало, Андрей, поёжился, запахнул концы шарфа и застегнулся. Им овладело странное чувство приятного спокойствия. «Я свободен?», - подумал он. Настало время понять это.
Он решительно повернулся и зашагал на север, оставив по правую руку главный корпус, Башню и корпус биофизики. Улица Ленина вывела его за пределы парка; здесь, как всегда казалось Андрею, должно было начинаться чистое поле. На деле, ещё почти километр справа тянулись приземистые здания с табличками неизвестных Андрею учреждений у входов. Лесополоса слева прозрачно блестела в косых солнечных лучах. На ближайшем перекрёстке из-за угла, со стороны станции, выкатил бело-зелёный автобус, необычно пустой для этого времени. Он взломал лёд на луже и поднял тучу брызг. За перекрёстком дорога ухудшилась, превратившись в бесконечную последовательность наполненных водой ям. По обе стороны стояли сплошные линии заборов, за которыми приютились дачные домики, от совсем крошечных до основательных трёхэтажных хоромин.
Андрей приметил дорожку с краю и пошёл по ней, не зная точно, куда дойдёт. Деревья скребли ветками по металлу крыш, иссохшая паутина плюща шелестела на стенах. Вертушки над огородиками печально щёлкали и постукивали, дергаясь на ветру. Порой он обходил машины, приткнувшиеся к воротам, чуял запах дыма, но не видел ни одного живого человека.
Улица закончилась широкой разворотной площадкой, выложенной бетонными плитами, проглядывающими из-под слоя замёрзшей грязи. Дорога направо уводила вдоль рядов покосившихся двухэтажных бараков. Налево – те же домики и кривые колеи, уходящие в пожар заката. Всё это не интересовало Андрея, потому что прямо перед ним, притулившись к краю площадки, стоял низкий кирпичный домик с блестящей вывеской «Продукты». Андрей сразу же припомнил Никольск, где над названиями магазинов совсем не задумывались. Слово «маркетинг» до туда ещё не добралось, и торговые точки, по советской традиции, назывались по сути товаров, продающихся в них. Ещё глубже в провинцию, и оставались только обобществлённые «Магазины», предлагавшие всё подряд.
	В девять лет Андрей часто страдал навязчивым желанием, которое обычно проходит у детей к этому возрасту, вспыхивая с новой силой только в отрочестве, когда максимализм и тяга к бунту придают ему новые формы. Это было желание потеряться. Потеряться ненадолго, но достаточно, чтобы окружающие бросились на поиски. В детстве Андрею не хватало смелости, да и гораздо чаще он находил спасение в  выдуманных мирах.
Но когда бегство внутрь не давало скрыться от внешних угроз, он думал с тоской, как сейчас тихо встанет, оденется и, пока родители, огрызаясь друг на друга, не замечают его, сбежит из квартиры. Бежать он собирался обязательно далеко-далеко, например, в Грецию, которая представлялась ему по-прежнему античной, с героями, идущими воевать против богов и чудовищ с копьём наперевес.
Хотя расстояния даже тогда смутно ему представлялись. Греция казалась чуть дальше посёлка Сосновый Бор, где мать работала медсестрой. Тысячи километров никак не соотносились в голове, карты казались изменчивым плодом фантазии их составителей, примерно запомнились только ориентиры дорог. Андрей подолгу сидел и думал, как будет идти, долго-долго идти, пока не скроются из виду огни на Коммунальном мосту.  Он хотел увидеть и Грецию и героев, непременно восседающих на Олимпе, и чтобы ему приходили письма (конечно же, на свитках из пергамента), в которых бы его просили вернуться домой. И он бы вернулся, конечно же вернулся, въехал бы на колеснице в Томск и жители бросали бы на его пути оливковые ветви. Хотя где бы они нашли их в Сибири? Но Андрей проехал бы мимо них, прямо к подъезду своего дома в Каштаке… Постепенно он снова уходил в себя, идея побега становилась очередным бегством внутрь.
Подростковый дух мятежа тоже обошёл его стороной. Не было борьбы с ограничениями, так как нечего было ограничивать. С тех пор как родители Андрея развелись и отец окончательно уехал в Новосибирск, за Андреем почти перестали следить. Мать, зная, что на зарплату медсестры содержать невозможно, сумела найти работу у своей бывшей одноклассницы. Какого унижения ей это стоило, Андрей узнал гораздо позже, когда подслушал её телефонный разговор.
Впрочем, Андрей и не собирался выходить из-под контроля. Он соорудил себе уютный крошечный мир, в котором жил, стараясь как можно меньше контактировать с окружающими. Не было нужды выходить за его пределы, а бежать внутрь можно было сколь угодно далеко.
Теперь, много лет спустя, Андрею снова захотелось потеряться. Он уже почти не скрывал от себя острое желание после этого найтись, и к тому же, нашёл себе оправдание. Теперь у него было нечто, по его мнению, превращающее капризного мальчишку в отчаявшегося мужчину.
	Андрей пересчитал деньги и решительно зашагал к магазину. У дверей он остановился и оглянулся назад. Улица в том направлении плавно поднималась в гору. У перекрёстка воздух словно поблёскивал и переливался, а Андрей не сразу понял, что это разросшийся поток машин на повороте к станции подставляет полированные бока уходящему солнцу. Небо у горизонта сливалось с землёй в мешанине серого налёта из переплетений облетевших крон. Из этого тусклого болота поднимался, порой почти сливаясь с небом, тонкий шпиль антенны на Башне. Сомнения вцепились в ноги, как пара питбулей. Вперёд или назад? «А, к чёрту! Вообще плевать! Нахер, катись оно всё!», - повторял про себя Андрей. Сразу полегчало. Сомнения не исчезли, но стало всё равно. «До чего здорово выходит!»
В магазине было пусто. Продавщица, совсем молоденькая девочка, не подняла глаз от телефона, даже когда над дверью звякнул колокольчик. Из угла хрипел раздолбаный магнитофон, заполняя помещение паскуднейшими из звуков прошлого лета. Но лето кончилось и холодильники с пивом стояли почти пустые. Ещё раз налетело сомнение, но девушка за прилавком уже подняла голову и сонно уставилась на Андрея: «Слушаю вас». «Ну, поздно отступать», - подумал Андрей и со вздохом принялся рассматривать длинные ряды бутылок.
Едва только Андрей сделал извечный выбор между «за триста, но скверным» и «превосходным, но по пятьсот», и  вышел наружу, как зазвонил телефон. «Миша. Да что ж тебе нужно-то сейчас?».
- Да, Миш.
- Андрей, ты где?
- Да так, прогуляться решил.
- Куда это? С тобой нормально вообще всё?
- В смысле? Напомни мне, когда гулять стало чем-то ненормальным.
- Прекрасно ты меня понимаешь. Тут две причины…
- Одна тут причина: у меня есть пока ещё частная жизнь. То, что у нас жильё общее, не значит…
- Да ничего подобного, прекрати мне свою дичь втирать.
- Ну, можно и трубку повесить, раз так.
- Да погоди уже. Что с тобой не так-то?
- Всё так.
- Ничего не так. Слушай, мне хватило уже Тёмы, не начинай ты. Хотя он как раз всё правильно сделал.
- А я ничего иначе и не делаю.
- Не отнекивайся только. Иди домой, тут всё обсудим как белые люди. С таким лицом, как у тебя было, когда ты ушёл, люди просто гулять не ходят.
- Много ты обо мне знаешь?
- Достаточно. Человека знаешь ли, тем проще узнать, чем меньше людей его до того знало. Не научился ты скрывать изнанку свою.
- Моя изнанка – моё дело. Увидел ты там что-то или нет. Дайте мне уже спокойно походить одному и поразмыслить.
- Как раз-таки одному тебе и не стоит сейчас оставаться.
- Опять ты лучше меня знаешь? Изнанку увидел?
- Да дело тут даже не в этом…
- А в чём тогда ещё? «Поддержите пацана, его тёлка кинула». Я тоже не слепой, и по части изнанок не дилетант.
- Я бы на твоём месте тоже один где попало не бродил.
- А-а… Ты из-за Альфреда? Так он же вроде не собирался меня резать.
- Да похер из каких там побуждений он за вами с Ниной шлялся. Это ненормально.
- Ну да. И можно было бы давно заявить в полицию, если бы ты не косил под Брюса Уиллиса и принялся хуячить его палкой ни с того ни с сего.
- Если ты об этом, я тогда был единственный, кто в штаны не насрал!
- Да лучше бы насрал. Ушли бы и дело с концом.
- И ты бы ходил, трясся бы от того, что за тобой кто-то ходит. Сам бы ты никогда никуда не пошёл, ни в какую полицию.
- Да ты знаток меня, я посмотрю! На фотки мои ночами не дрочишь ещё?!
- Ну давай, давай. Не хочешь – не надо. Тогда и за помощью не приходи. Помирать будешь – пальцем не пошевелю. Я у мамы самостоятельный.
- Всё, Миш, давай, я не в настроении сейчас говорить.
- А то я не вижу, что не в настроении. Значит так, последний шанс у тебя перестать быть долбоёбом. Где ты находишься? Иди в общагу, я тебя встречу, по дороге успокоишься, всё выясним.
- Значит буду долбоёбом. Всё, пока.
- Сука, не клади…
Андрей оборвал разговор и с силой вжал кнопку питания. Экран потух. «Ну, с препятствиями разобрались». Андрей отошёл на десяток метров от магазина и огляделся. Ни души, только вдалеке из двора выезжает машина. Андрей вытащил бутылку, отвернул крышку, безжалостно разрывая акцизную марку.
И немедленно выпил.
Когда мир съёживается до «здесь и сейчас», опыт прошлого перестаёт транслироваться в предвидение будущего. Каждый поступок означает ровно то, что он собой представляет в текущий момент. Без возможности сравнить «до» и «после», мысленно объять варианты развития событий, действие теряет причину и следствие, как и, конечно же, всякую моральную окраску; теряет всякий смысл и можно как совершить его, так и не совершать. Разница между действием и бездействием исчезает.
Андрей сидел на скамейке, откинув голову, и смотрел на россыпи звёзд. Как он оказался здесь, он не помнил, точнее, помнил только, что в какой-то момент ему страшно хотелось присесть, и он начал спрашивать у прохожих, где ближайшая лавочка. «Я же не бомж, чтобы на земле сидеть».
В конце концов, он оказался на станции на скамейке. Возвращение в сознание показалось ему до того знакомым ощущением, до того родным, что он готов был немедленно снова уйти в бессмысленную пустоту, только бы испытать его снова. Сродни пробуждению, только вот почему так приятно просыпаться? С этим же что-то было… Ну да, конечно.
Андрей вспомнил, почему он здесь. Сразу же стало тошно. Потом попытался вспомнить, зачем, и стало стыдно. Он опустил голову. Вокруг никого. Андрей поднялся и огляделся. На рукаве грязь, ноги замёрзли, и почему так болит левое плечо?
«Надо выбираться. Надо идти домой».
Андрей потащился в сторону общежитий. Освещённая редкими фонарями дорожка казалась необычайно кривой, уводя совсем не туда, куда вела она днём. Мелькали деревья, косые взгляды редких прохожих зловеще блестели в темноте. Несколько раз он поскользнулся, упал на колено.
«С тобой в порядке всё?», - спросил кто-то. Андрей покивал, махнул рукой.
Скоро добрался он до знакомой аллеи, и приютился на скамейке у крыльца. Ему страшно хотелось попасть в тепло, лечь и уснуть, не отвечать ни на какие вопросы, но сама возможность вопросов почему-то пугала его. «Что может случиться?», - думал Андрей, - «что они мне скажут и почему я должен вообще перед ними отчитываться?»
Но время шло, и Андрей не сдвинулся с места. Он прирос к дереву лавки, и люди, проходящие мимо, выходившие курить на крыльцо, переставали его замечать. Он стал такой же основательной частью пейзажа, как сама скамья, как вросшая в землю тумба урны, как колонны, поддерживающие козырёк крыши. Была ли под ним скамейка? Или просто сплетение странной формы частей из железа и дерева. «Спросите, есть ли она здесь сама по себе или она становится такой только когда я хочу видеть её цельной, существующей здесь с определённым назначением. Но как вы спросите меня, если я – больше не я, а то, что находится здесь – просто сгущение материи? Наделите же меня свойствами человека, дайте мне имя!».
Растворились вокруг силуэты людей, расширяющийся и сужающийся до полного исчезновения освещённый прямоугольник двери. Всё подёрнулось безвременной плесенью, сняв границы разделяющие предметы. Даже сам воздух влился в это единство. Андрей потерял границы своей жордановой меры, скорее он почувствовал, что протянулся до краёв поля зрения, потом память отдала прошлое в руки настоящего, и он раскинулся дальше, охватывая собой пространство изморозных далей, пока они не обращались в туман неведения. Там воображение рисовало безбрежные расстояния, безжалостно сжимаемые стальными нитями железных дорог длиной в несколько часов. В центре мироздания рывками сжималось и судорожно расслаблялось раскалённое добела сердце. Смысл существования мира, его гармония и устройство стали ясны и понятны.
Но что это? Что происходит? Почему Вселенная снова стягивается до этого двора? Отчего стираются отдалённые места, и что за лезвие прорезает ткань мироздания, кромсая его на крохотные, изъезженные и опостылевшие лоскуты?
«Вот они, приближаются… Они? С кем она? Да неужели? Если это не мезальянс, то что? Надо срочно вмешаться, вмешаться и прекратить. Вот они остановились, смеются над чем-то. Ну, начнётся сейчас… Прочь, сукин сын, мразь, не смей даже касаться», - Андрей вскочил со скамейки и нить, связывающая его с Землей, лопнула. Он снова остался один, без подкрепления за спиной. – «Но нет, ничего не случилось. Они прощаются только словами, только словами».
Андрей осторожно сделал шаг, убедился, что не шатается, и пошёл вперёд. Нина проводила взглядом удаляющегося Стаса и повернулась в сторону Андрея. Увидела его, заметно вздрогнула, напряжённо уставилась, кутаясь в меховой воротник.
- Вечер добрый, - хмуро сказал Андрей.
- Добрый… - неуверенно ответила Нина, - ты что, за мной следил оттуда?
- Пф, вот ещё, мимо проходил просто, сел отдохнуть.
- Пил опять что ли? Ладно, поверю, пошли внутрь, пока я не окоченела тут.
- Я подумал, тебя есть кому согреть теперь…
- Что?!
- Я думал…
- Да поняла я! Не думала, что ты опять рискнёшь сказать. Какой же ты тупой! – Она прошла мимо, брезгливо отклонив плечо, чтобы не столкнуться с ним.
- Да, тупой! По-моему, кто-то здесь больше всех орал, что мне поможет!
- Да ну? – Нина круто повернулась на каблуках. – А кто поможет мне? Мне никто, Андрюш, никто не поможет, если ты будешь пробухивать все дни подряд!
Андрея охватил странно-садистский подъём настроения. Он немедленно постыдился, но желание оказалось сильней, оно объяло его полностью, и разум услужливо подал семихвостую плеть. «Прекрасная ночь для флагелляции!»
- Ну так пусть Нестерчук тебе и помогает. Я подумал, всё равно у нас бы ничего не вышло, так чего тянуть. – Андрей прошёл мимо Нины, в точности повторив её прошлый манёвр. Проскочил через холл, бросив попутно взгляд на часы. 22:12.
На площадке третьего этажа Нина догнала его.
- Андрей!
- Ты что-то сказала?
- Да прекрати уже! Я там полночи не спала, думала что с тобой сталось!
Он задумался на секнуду, кивнул: «Окей».
- Я вообще что ли не могу общаться с людьми, чтобы ты с ума не сходил при этом. Стаса я хоть понимаю! Я его понимаю, и он меня! А тебя… Себя ты сам понять не можешь.
Андрей пожал плечами.
- Андрей… Прекрати. Прекрати уже херню творить!
- Ничего не обещаю. – Он смерил её взглядом. – Да и тебе уже должно быть всё равно, нет?
Андрей увидел как задрожала её нижняя губа, и она рванулась вверх по лестнице, громко стуча каблуками.
- Да-а, ну и горазд ты хуйню воротить! – Раздался сзади голос. Андрей обернулся и увидел Мишу, стоявшего сзади, всё это время внимательно слушая.
- Да какая разница…
- Большая. Пошли домой, бродяга, мы всё ещё полусем отмечаем. Хотя, ты-то уже отметил, я смотрю. Никак, поллитру, всадил.
- Может быть. Знал бы я точно…
- Дол-бо-ёб.
- Ага. – Андрей ухмыльнулся. Он шёл за Мишей и улыбался. «Почему мне так хорошо? Потому что теперь не я один виноват во всём. Как же здорово не быть единственным виновным».