Файн Илья Вольфович. Лингвист

Файн Илья Вольфович
Лингвист
In the beginning, was the Word, and the Word was with God, and the Word was God.
В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.
Ἐν ἀρχῇ ἦν ὁ λόγος, καὶ ὁ λόγος ἦν πρὸς τὸν θεόν, καὶ θεὸς ἦν ὁ λόγος.
Hn teHoueite neFSoop nCi pSaJe auw pSaJe neFSoop nnaHrm pnoute auw neunoute pe pSaJe.
In principio erat Verbum, et Verbum erat apud Deum, et Deus erat Verbum.

— Эй, пошевеливайтесь — бездельники и вредите­ли! — колючий дребезжащий голос выплеснулся, как ушат ледяной воды на бритые головы заключенных, вы­рвав их из сладких объятий утренней полудремоты. Су­ро­вый владелец пронзительного голоса не был удовле­тво­рен достигнутым эффектом и, возведя частоты дре­без­жащего тембра на невыносимый уровень, взорвал уши диссонирующем финальным аккордом:
— А если кто не понимает человеческого языка, вас ему скоро обучат так, что вы свой собачий язык прогло­ти­те!
Люди в бараке нехотя поднимали головы и, цедя про­клятия, каждый на своем наречии, не всегда доступ­ным для окружающих, поднимались и неторопливо оде­ва­лись. Сгибаясь по порывами холодного ветра, неров­ная цепочка людей тянулась к узкому выходу из барака. От­рывки фраз, выплескиваемые каждым из бредущих лю­дей, хаотично резонировали в гулком помещении со­зда­вая тоскливый многотональный гул. Хотя длинный тру­довой день Лингво-Перевоспитания только что стар­то­вал, мечты о сладком часе, когда можно будет за­быть­ся во сне, доминировали в мыслях идущих. Но пока что на­до было благополучно пережить часы активной де­я­тель­ности, которая, по замыслу тех, кто создал Линг-Лаг дол­жна были приблизить трансформацию опасных под­рыв­ных элементов в нормальных граждан, добропо­ря­доч­ных и грамотных во всех смыслах этого слова. День в Линг-Лаге состоял из утомительных уроков пере­обу­че­ния и тоскливой трудовой деятельности на благо об­ще­ст­ва. Заключенные делились на три основные группы, в со­ответствии с тяжестью состава преступле­ния. Наи­бо­лее многочисленная группа состояла из мел­ких на­ру­ши­те­лей, называемых лингво-хулиганами. Во вторую ка­те­го­рию начислялись закоренелые языковые анархисты. Но наиболее опасными считались немного­численные, но фанатичные ЛинТерры, то есть лингво-террористы. Впро­чем, не смотря на эту криминальную клас­си­фи­ка­цию, которая была отмечена знаками на одежде, за­клю­чен­ные кучковались не по статье, а по языку общения.
Среди понурых и серых лиц выделялось почти весе­лое лицо молодого заключенного. Его рубашку украшал крас­но-лиловый знак, указывающий на принадлеж­ность к самой опасной группе ЛинТерров. Звали заклю­чен­ного Данор, в прошлом доктор лингвистики и уважа­емый университетского преподаватель, автора инно­ва­ци­онных работ в области языкознания и любимец сту­ден­тов. Много лет назад он записал пассаж в дневни­ке, ко­то­рому доверял кой-какие свои размышления.

«Во все времена, во всех странах и у всех народов об­ще­ство прочно держалось за свои любимые игрушки — тюрь­мы и лагеря заключения. Можно сказать, что прин­цип лишения свободы — этот неотъемлемый мрач­ный эле­мент мировой культуры или, по Юнгу, часть кол­лек­тив­ного сознания. Сей ген человеческой цивилизации на­чал экспрессию с античной Греции, украсившей свои тюрь­мы именами Сократа и Мильтиада, продолжался в баш­нях Тауэра, принимавших в свои холодные коридоры ти­ту­лованных и высокопоставленных королевских особ и достиг апогея в различных гулагах двадцатого века. Впро­чем, можно было найти иногда исключения. Напри­мер, в сводах законов Древнего Рима не было такого на­ка­зания — лишение свободы. Нарушителя законов мог ждать штраф, публичное бичевание, нелегкая работа гла­диатора или казнь. Но концепция лишения свободы бы­ла отброшена Римскими законотворчеством, и в тюрь­мах пребывали лишь в ожидании приговора. Увы, ко­рот­кий период Римского законотворчества был всего лишь исключением из столь удобных правил. С тех пор — и по сегодняшний день, лишение свободы в воспи­та­тель­но-истребительных целях обильно практи­ковалось боль­шин­ством организованных структур. Вот и сейчас, со­вре­менная супер-модерновая информацион­ная власть не мо­жет отказать себе в маленьких радо­стях в виде тю­рем, лагерей и прочих забав.»

Данон никогда не предполагал, что сии абстрактные рас­суждения как-то затронут его лично. А сейчас он, под­черкнуто неторопливо брел вместе с толпой заклю­чен­ных, с огромным любопытством прислушиваясь к бор­мотанию и звукам разноязыких разговоров, как буд­то плывущих на волнах прохладного ветерка. Для че­ло­ве­ка, совсем недавно не ведавшего ограничений в пе­ре­дви­жении, привыкшему свободно распоряжаться своим вре­менем и пространством, лишение свободы можно бы­ло бы рассматривать как катастрофическое падение на самое глубокое дно. Но, вопреки здравому смыслу, Да­нор рассматривал свою ситуацию как тяже­лую, но очень ин­тересную научную экспедицию. В тече­нии всего дня, ко­торой проходил в бессмысленных для него пере-вос­пи­тательных мероприятиях, Данор думал о не­за­кон­чен­ных исследованиях и собирал бесценный лин­гви­сти­че­ский материал. В конце дня он падал плашмя на же­ст­кую кровать и пытался максимально расслабиться, что­бы не потерять драгоценные минутки короткого сна. Но се­годня утром он проснулся на час раньше подъема и на­чал напряженно вспоминать цепоч­ку событий, ко­то­рая привела его в Линг-Лаг.

... Да, все началось с первого дня академического го­да. Данор воспроизвел в памяти тот момент — как он тор­жественно зашел в аудиторию, чтобы дать первую ввод­ную лекцию своего курса. Он не удивился, увидев, что лекционный зал переполнен студентами, многие из которых сидели на полу и в проходах между рядами. Ведь было известно, что Данор непредсказуем, и никто, включая его самого, не может угадать, о чем и как прой­дет самая первая Лекция. И он действительно, даже и не пытался представить, в какие неведанные дали занесет необузданный вихрь раскрепощенного воображения, подстегнутый перепадами давления нетерпеливо гудя­щей аудиторией. Что же прозвучало на той лекции? Он поднапрягся и начал прокручивать в голове слова вве­дения:
— Я, наверно, не открою вам ничего нового — но мы не сомневаемся в том, что человечество начинает свою историю с момента, когда оно заговорило. На каком язы­ке и как это случилось? Тут много разных теорий. Например философ Лейбниц считал что язык возник из подражания звукам природы. Язык возник из подража­ния звукам природы. Эту теорию еще называли «гав-гав».
Подождав, пока затихнет ожидаемый смех в аудито­рии он продолжил: —
— Звуки подразделялись на шумные, вроде рычания тигра «рррр» и мягкие вроде «л». Вот так возникли сло­ва «рык» и «ласка».
— A как объяснялось слово Лев? — выкрикнул кто-от. Что — он тоже ласковый?
Вновь все засмеялись, но Данор серьёзно продол­жил:
— Ну, если вы видели живого льва — то он не рычит, а сначала ЛЛЛЛегко бежит в направлении жертвы.
— Но не волнуйтесь, — Данор жестом руки утихоми­рил веселье.— Были и другие теории. Например фи­лософ Жан Жак Руссо придумал романтичную теорию — цитирую: «первые жесты были продиктованы потребно­стями, а первые звуки голоса — исторгнуты страстями.... Чтобы взволновать юное сердце, чтобы остановить не­справедливо нападающего, природа диктует человеку звуки, крики, жалобы. Это самые древние из слов и вот почему первые языки были напевными и страстными, прежде чем стали простыми и рассудочными.»
А еще были теории Дарвина и разных других людей. Но могу сказать, что их объединяло. Они все были спе­кулятивны — то есть бездоказательны. А наука требует доказательств, как вы знаете. Но, все-же, первые извест­ные нам ростки знаний произрастают с тех времен, когда человечество уже разговаривало на тысячах язы­ках и наречиях. Так что же это такое — разные языки? Что их объединяет — и что разъединяет? Может быть общая грамматика? Казалось бы все языки так похоже своей структурой. В 20 веке исследователь Эверетт по­ведал о языке народности пираха, в котором не было чи­сел, цветов а также базовых универсальных слов для обозначения количества, таких как «несколько» и «не­много. У этого народа не было традиций и воспомина­ний. Таким образом, между всеми существовавшими языка даже общей грамматики нельзя построить.
А теперь спрошу. Можно ли различия в языках уподобить тому, что одну и ту же информацию можно закодировать разными способами? Есть ли между язы­ками какая-либо информационная разница, кроме культурного контекста, связанного с жизнью носителей языка? Или спрошу по-другому — есть ли какая-либо информация, которую можно передать только на одном языке и невозможно на другом? Скажем, описание инструкции по сборке шкафа на одном языке, а вот но­сителям другого языка его уже никак не построить? Самый простой ответ — в этом смысле нет разницы между нам известными языками. Не существует языка, на котором тем или иным способом нельзя будет пе­ресказать инструкцию по сборке шкафа. Правда если этот шкаф — вся Вселенная то в качестве курьеза, упомяну древний текст называемый «Книгa Создания» или SEFER YZIRA, в соответствии с которым определен­ный язык, вернее даже буквы этого языка, служили ру­ководством для построения всей Вселенной. Не будем это обсуждать — даже если это так, вроде бы второй раз нет необходимости повторять этот проект. Огромный Шкаф под названием Вселенная уже собран! Были и другие апокрифические материалы. Например первая строка Евангелия от Иоанна начинается с фразы: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.» Но нашей целью не является углубление в религи­озные и мистические концепции, где языку предназна­чена большая роль, нежели просто инструмент для обмена информацией.
В зале возникло оживление, и какие-то студенты уже спорили между собой. Данор тем временем перевел быстрый взгляд на человека в первом ряду и продол­жил:
— Очевидно, что разнообразие языков всегда явля­лось источником проблем общения и понимания между его носителями. Например, возьмём мифологический древний рассказ о строительстве так называемой Вави­лонской башни. Этот амбициозный проект провалился именно из-за смешения языков строителей башни. Что там было написано? «И сказал Б-г: „Ведь народ один и речь у всех одна... А теперь не будет для них ничего не­возможного — что бы они ни вздумали делать. Сойдем же и смешаем там речь их, чтобы один не понимал речи другого“».
Данор вздохнул, на секунду приостановился и затем продолжил:
— Мы еще не раз обсудим эту притчу, а сейчас давай­те на секунду совершим головокружительный прыжок через пропасть времен к Новой Истории. К временам, когда появилось Мировое Правительство и оно занялось проблемой множественности языков. Для того чтобы история с Вавилонской башней не повторилась.
На этот раз Данор более внимательно посмотрел в зал, который начал проявлять признаки разочарования от этого политически корректного пассажа. Но лектор продолжал плавную речь нарочито скучным голосом:
— Итак, Наше Мировое Правительство пришло к очевидному выводу, что языковая дисперсия ставит предел интеграции экономики, науки и искусства и со­здает бесчисленные тормоза и культурные противоре­чия. И руководители человечества в очередной раз при­шли к неизбежному решению, что требуется принять единый язык для всех народов. Но как приступить к этой задаче? Каждый из основных существующих на то время языков претендовал на роль того самого единого, самого мощного и гибкого языка и, естественно, ярост­но сопротивлялся попыткам навязать его носителям чужой косноязычный варварский язык, которые застре­вает в глотке каждого разумного существа. Как мы знаем, мудрое коллективное Мировое Правительство выработало компромисс — создание Нового Единого Языка для всего человечества.
Данор еще хорошо контролировал себя и сделал правильное ударение на слове «Мудрое». Затем, обведя взором весь зал в поисках истинных ценителей столь благопристойных оборотов, продолжил в том же духе:
— Надо сказать, в далеком прошлом предпринима­лись такие попытки. Обычно империи, которые были сильнее всех, навязывали свой язык остальным на­родам. Так, из древней и античной истории нам извест­ны примеры языков, объединяющих целые цивили­за­ции. Например, двигаясь вдоль исторической оси времен, мы бы увидели, как аккадский, греческий, ла­тинский или английский становятся международными языками, каж­дый в свою эпоху. Заметим, что все эти международные языки сосуществовали одновременно с местными язы­ками и как правило их не вытесняли. Если же говорить об искусственных языках, то наиболее из­вестная попыт­ка — это создание языка эсперанто. Но этот, почти удавшейся замысел, нашел лишь малочис­ленную группу последователей и остался академиче­ским проектом. Ведь мало кто был готов отказаться от родного языка, языка на котором он воспитывал детей и читал им сказ­ки.
Кто-то из нетерпеливых студентов вытянул руку и выкрикнул:
— А зачем дурманить головы детей какими-то сказ­ками!
Ему тут же кто-то возразил:
— А разве то, что ты выбрал учить — это не сказки?
Данор, проигнорировав перепалку, продолжал:
— И вот тогда эксперты Первого Мирового Прави­тельства предложили инновационный план, конечная цель которого была не только создание международно­го языка общения, но и вытеснение и уничтожение су­ществующих языков. Не секрет, что для создания нового языка был привлечён Искусственный Интеллект (ИИ). ИИ должен был создать такой язык, который будет с од­ной стороны максимально простым, а с другой сторо­ны — поэтичным и богатым. Конечно, при создании языка возникает масса опций — каждая из которых окрашена глубоким культурным и ментальным содер­жанием. Например, должен ли быть в языке мужской и женский род? Должно ли быть будущее время или мож­но без него? Какова должна быть структура предложе­ния, где должен стоять глагол и прилагательное. А как насчет фонетики? Должны ли преобладать гортанные звуки или надо шипеть, прицыкивать, картавить или распе­вать. И самое главное — какие критерии построе­ния нового языка? Лаконичность или красочность — а может быть, певучесть и поэтичность, простота или богатство звуков. Я не буду углубляться в эту тематику. Заинтересованные этим вопросом приглашены посе­тить мой курс лекций озаглавленный «Принципы Созда­ния Нового Языка».
После этой невинной само-рекламы Данор о чем-то задумался. Что-то в нем начинало разжигаться, но пока что он держал себя в руках.
— ИИ оптимизировал все введенные в него кри­те­рии и так родился наш родной УЛК (Универсальный Лин­гви­стический Коммуникатор). Но что делать с про­бле­мой внедрения нового языка и замещения су­щест­ву­ю­щих? Ведь было ясно, что никто не собирается пе­ре­хо­дить на какой-то новый искусственный язык. A это и есть то самое «во-вторых», которое должно идти после «во-первых». Надо было сделать УЛК родным языком для всего человечества. А как? Те из вас, которые хотят изу­чить поподробнее этот увлекательный этап...
Сверху какой-то студенческий голос громко пере­бил:
—...Могут записаться на курс моих лекций под на­зва­нием «Три поколения одомашнивания языка».
В аудитории в очередной раздался смех. Данор ско­сил­ся на кого-то в первом ряду. Затем, глубоко вздохнув, про­должил:
— А если очень вкратце — весь процесс внедрения и за­мещения старых языков был растянут на три поколе­ния. Следующее поколение детей начинало с чистого листа. Ведь известно, что маленьких детей можно обу­чать говорить одновременно на двух или более языках. При этом абсолютно безразлично, насколько эти языки по­хожи друг на друга. Поэтому было решено, что УЛК бу­дет вторым языком у нового поколения и, только начи­ная с третьего поколения, он превратится в родной язык. Начинали с малышей, который были готовы впи­тать и освоить что угодно — от языка птиц до стука пи­шу­щей машинки. Все детишки были обязаны посе­щать ясли и детские сады, где воспитателями работали спе­ци­альные роботы. Роботы, естественно, знали в со­вер­шен­стве УЛК, умели играть в детские игры, расска­зы­вать сказки и занимались обучением чтения и на­пи­са­ния на совершенном и абсолютно правильном УЛКе. Играя с Роботами, а затем между собой, дети обща­лись меж­ду собой только на УЛКе. Правда, у себя дома дети раз­говаривали с родителями на родных языках и по­э­то­му предыдущее поколение почти не испытывало дис­ком­форта. Почему почти? Многие из родителей жа­ло­ва­лись, что дети разговаривают со странным акцентом, по­рой коверкают грамматику родного языка или встав­ля­ют в родной язык слова из УЛКа. Но все же никто не от­нимал у первого поколения их родной язык! А затем пер­вое поколение пошло в школы, где учителя-роботы пре­подавали все предметы на УЛКе. Вся мировая ли­те­ра­тура была уже переведена на УЛК. Так выросло по­ко­ле­ние билингвов, хорошо владеющих УЛКом и бо­лее-ме­нее сносно — своим домашним. Но надо сказать, что вос­пи­танники Первого Поколения общались между собой на УЛКе — языке игр и школы. Второе Поколение уже рос­ло в семьях, где родители и дома уже говорили на УЛКе. Часть из них обучали детей языку культуры де­ду­шек и бабушек, но их исходный язык становился все ме­нее слышимым во всех уголках мира. А вот Третье По­ко­ле­ние разговаривало только на УЛКе. Мы с вами при­над­ле­жим к четвертому поколению, и История с Вави­лон­ской Башней больше не повторится!»
Данор вновь взглянул в аудиторию. Он наконец-то встре­тился взглядом с человеком в белом жакете, кото­рый периодически появлялся на лекциях Данора. Тот вро­де бы усмехнулся, одобрив последний пассаж лекто­ра. Затем человек взглянул на часы и торопливо вышел из аудитории. Данор вздохнул и дал себе волю...
— Но это не значит, что нас не интересуют древняя ис­тория и древняя культура. Наши предки читали в пе­реводах сочинения на мертвых для них тогда древнегре­ческом и римском языках. Вот и мы интере­суется мертвыми для нас английским, испанским рус­ским и китайским языками. Но, как мы уже знаем, совершенно неважно, как был порождён язык — искус­ственным или естественным путем — он развивается по своим естественным законам, порождая пену сленга и водовороты диалектов. И не исключено, что через три четыре поколения появятся новые языки, чьи носители не понимают друг друга.
А вот это уже была ересь. По залу пошел гул. По-видимому, на лекции присутствовали бдительные люди, помимо того типа из первого ряда — ведь даже, если Данор не очень хорошо помнил, о чем он говорил на лекции дальше, но ему напомнили...Надо бы вспомнить, а что же случилось потом. Дальше было как всегда — но от никак не мог вспомнить. Зато хорошо помнил, что случилось после лекции.

Лекция закончилась — и он вышел на свежий воз­дух. Уже смеркалось. Данор шел вдоль шоссе по дорожке шуршащего листьями осеннего парка.
— Можно вас подвезти? —громкий голос остановил быстрый шаг Данора.
Возле него притормозил автомобиль, открылось ок­но, и он увидел юношу с пронзительным пламенным взглядом.
— Здравствуйте, доктор Данор, — почтительно по­вторил юноша, чуть приоткрыв дверь.
— Мы разве знакомы? — Данор чуть удивленно взглянул на автомобиль.
— Вы меня вряд ли помните — я ваш студент. Меня зовут Меравел. Был на вашей первой лекции. С нетерпе­нием жду продолжения.
— Интересная имя — почти рефлекторно отметил Данор. — У него могут быть корни на нескольких язы­ках.
Нет, конечно, он видел этого парня. Припомнил, как студент подошел к нему после лекции и что-то горячо говорил. Слишком быстрые фразы пролетали мимо ушей. Такие встречи иногда происходили после первых лекций, когда он приоткрывал им занавес Великой Тай­ны языков. И то, что казалось само собой разумеющим­ся, вдруг превращалось в загадку, такую же странную и необозримую по глубине, как сама загадка жизни.
— У меня к вам просьба. Не могли бы вы мне уде­лить несколько минут?
Данор был почти такого же возраста, как боль­шинство его студентов и для него было абсолютно естественно общаться с ними как с равными.
— С удовольствием, — сказал Данор, улыбнувшись. Но Меравел был серьёзен и почтительно приоткрыл дверцу машины, приглашая зайти внутрь. Через несколько минут они уже подъезжали к любимому ме­сту Данора — тихому книжному кафе магазину на окраи­не города. Там можно было посидеть с чашечкой кофе в окружении уютных теплых рядов бумажных книг и неторопливо вдыхать давно забытый чернильный аромат букв. Таких книжных кафе осталось в мире не­много, но эти архаичные заведения все же отказывались полностью отмирать, заполняя узкую, но все еще слабо пульсирующую экологическую нишу книголюбов. Данор и Меравел поднялись на второй этаж. Там было доста­точно безлюдно, чтобы погрузиться в комфортное уеди­нение. Данор присел за свой, давно облюбованный им, столик, а студент пошел заказывать кофе с маковой бу­лочкой. На столике лежала кем-то забытая полурас­крытая книга. Сто лет назад это могла быть книга на любом, увы, уже мертвом языке… но сейчас… как будто по заказу это был перевод поэзии с какого-то из языков по­следнего поколения. Данор пытался представить, как это могло звучать в оригинале и начал потихоньку рас­качиваться в такт.
— Вы всегда начинаете свою первую лекцию с вопросов? — низкий голос внезапно вывел его из глубо­кой медитации.
— Как правило, — очнулся Данор. — Но нашу ввод­ную лекцию я начал не с вопросов...
— Я обратил внимание. Ваша настоящая лекция началась, когда один из этих, — Меравел ткнул рукой куда-то вверх, — испарился. Но вы же знаете, что все ваши лекции все равно транслируются куда надо.
— A я разве нарушаю какой-либо закон? — поднял брови Данор.
— На прямую — вроде, нет, — серьёзно на­хму­рив­шись, пробормотал студент. Но вы наводите на мысли, кото­рые могут привести к нарушению закона. Первый вопрос, который вы нам задали — откуда и как произошел самый первый язык. И после продолжитель­но молчания вы ответили, что это был, по-видимому, язык, на котором разговаривали Адам и Ева. Что вызвало смех у части аудитории. У той части, что слыша­ли об истории Адама и Евы. Но не все поняли вашу шут­ку. Но потом сказали, что в 1866 Парижское Лингвисти­ческое Общество наложило запрет на… вопрос о проис­хождении языка. 99 лет длился запрет на этот опасный вопрос. Чем, конечно, нас всех заинтриговали.
— Затем, — продолжил Меравел, — от вас последо­вал второй вопрос — почему у человечества появилось так много разных языков. Вы пообещали ответить на этот вопрос.
— Я попробую по мере сил, — осторожно вставил Данор.
— И еще, — продолжил Меравел несколько снизив го­лос — вы спросили, есть ли связь между фонетикой языка и его грамматикой? Кажется, не все поняли вопрос. И тогда вы привели пример. Скажем, может ли быть язык с китайской фонетикой и английским языком. Кстати, вы обратили внимание что большая часть студентов никогда не слышала о китайском и английском языках?
Данор смутился.
— Мне казалось, что все, кто пришел учиться на лингвистический, должны были интересоваться и знать о двух самых распространённых языках в преддверии эпохи УЛКа.
— Вы переоцениваете ваших студентов, доктор Данор, — несколько пренебрежительно сказал Меравел и продолжил:
— Но ведь это не все? Когда вы говорили, что все языки переносят, в сущности, одну и ту же информацию, помните ваш пример со шкафом… вы хотели что-от доба­вить, но почему-то остановились.
— Меравел! Вы очень наблюдательный молодой че­ловек, — спокойно заметил Данор. Но ведь вы понима­ете, что если я не огласил продолжения, то возможно на это были причины? И с какой стати я именно вам его раскрою.
Меравел оглянулся на возникший откуда-то шум и разочарованно откинулся на спинку стула. К ним при­ближалась группа его сокурсников. Те, не обращая внимания на атмосферу сакральной тишины, царящей в книжном кофе-магазине до из появления, громко пе­решучивались. Модно одетая худощавая девица без ма­лейшего смущения почти закричала через весь читаль­ный зал.
— Меравел, пройдоха — наконец-то мы тебя нашли!
Девица вдруг обратила внимание на сидевшего воз­ле Меравела лектора и, несколько смущенно изви­нившись, по-хозяйски ухватила отщепенца за руку и с возгласом— А у нас тут такая крутая «веселушка» — а ты тут «чучелишь». А ну-ка быстро «пошпаняли»!
Она схватила его за руку и потащила к своим, не­смотря на вялое сопротивление Mеравела. Парочка ис­чезла из виду, а Данор инстинктивно оглянулся — не на­ходится ли где-то поблизости представитель Лингви­стической полиции. Затем вынул ручку и блокнотик и записал:
«Веселушка. Чучелишь. Пошпаняли». Свежие сленго­вые словечки. Надо проверить — какой точный смысл и когда стали употреблять. Добавлю в статистику — сколько новых слов рождаются за год.».
Он задумался и протянул руку к чашке кофе которая ароматно напоминала о себе. Со стола спорхнула салфет­ка. Данор нагнулся подобрать и заметил, что на ней что-то нацарапано. Когда же он успел оставить мне посла­ние? — удивился Данор. Oн еще раз посмотрел на сал­фетку и лицо его стало бледнеть.

* * *

Это тяга или призвание были у него с раннего дет­ства. Когда Данору исполнилось 7 лет, отец подарил по­пулярную книжку, которая называлась — Ископаемый Мир. То была увлекательная книга о погребенном прошлом. Каждая глава была посвящена отдельному раскопанному миру. Была глава о древних раскопанных городах — Вавилон, Ниневия, Египет, Хазарское царство. Другая глава — о костях и окаменелостях давнего жи­вотного мира. Особенно его поразили красочные картинки гигантских ящеров, навсегда покинувших пла­нету. Это было все так увлекательно — но третья глава перевернула его жизнь. Там рассказывалась о исчез­нувших языках, погребенных в осколках глиняных таб­личек, папирусов, книг и терабайтов. Ребенка, кото­рый знал лишь один язык — свой родной УЛК —порази­ло, что когда-то люди, которые так одинаково выгляде­ли, которым нравилась та же еда, которые наслаждались той же музыкой, играли в одни и те же игры и болели теми же болезнями — издавали совершенно разные зву­ки, которые превращались в совершенно непонятные друг для друга слова и выражения. И язык, на котором он и все остальные люди говорили — этот самый УЛК— был не настоящим, а придуманным! То, что существует огромное кладбище мертвых языков, на которых поко­ятся финикийский, финский, японский, ассирийский и еще сотни других— настолько поразило воображение ребенка, что тот начал читать запоем все, что можно бы­ло раскопать об этих древних языках. Затем Данор начал вгрызаться в тексты грамматик и даже разыскал древние голосовые записи, озвучивающие когда-то жи­вую речь. В то время что его сверстники играли в компьютерные игры и занимались спортом, Данор погружался до гипнотического самозабвения в эти древние языки. Он просто упивался процессом познания нового мира. Данор мысленно разговаривал с несуще­ствующими историческими героями, с удовольствием выговаривая странные звуки. Он придумывал диалоги с царем Киром на персидском, c Платоном на древнегре­ческом, с царем Соломоном на древнееврейском. Каж­дый новый язык ему давался быстрее предыдущего и вскоре в его активной коллекции было около полусотни языков — древних и относительно недавних. Он прочи­тал, что в когда-то в мире было около 7000 языков и еще масса диалектов этих языков. А в период до УЛКа сосу­ществовало 95 языков, на которых активно разгова­ривали разные народы. Это обилие его радовало, как радует книжного червя соблазнительный вид книжных полок, до потолка заполняющих огромный зал.
Взрослые смотрели на него с изумлением, когда он перевел на УЛК неизвестную сказку о Змее Горыныче — с древнего языка, который называли русским. Список мертвых языков, которые попадали в его арсенал увели­чивался с каждым месяцем. К шестнадцати годам он уже был известен в кругах специалистов по мертвым язы­кам, когда написал первую статью озаглавленную — «Экспрессия спящих генов древних языков под влия­нием музыкальных ассоциаций». Данор очень быстро встал звездой в науке Историческая Лингвистика, кото­рой занимались совсем немногие
Но было что-то, о чем он никому не рассказывал. Еще в детстве его начали посещать удивительные сны. Эти сны не покидали до сих пор. Дело в том, что во сне Данор всегда разговаривал на незнакомом ему языке. Это был сочный и певучий язык, который легко из­ливался с округлявшихся губ. Он получал удовольствие от изысканно утонченных бесед, читал книжки и даже сочинял стихи, используя все нюансы языка. Но когда просыпался — то никогда не мог вспомнить ничего из своих лингвистических сновидений. Неужели, думал Данор, в своих снах он воспроизводит тарабарщину, которая кажется ему великим языком. И его выдуман­ные собеседники общаются с ним пользуясь той же та­рабарщиной.
Тогда он положил возле кровати блокнот с ручкой и, проснувшись, записывал все что всплывало в еще сон­ной памяти. Или включал звукозаписывающую аппли­кацию и наговаривал на нее какие-то слова и звуки. Это напоминало ему процесс восстановления прошлого по каким-то следам и артефактам. Каждый такой сон был — как еще один раскопанный камешек с надписями. Когда накопилось достаточно большое количество запи­сей, то он стал работать с ними профессионально, и с изумлением наблюдал как постепенно вырисовывается некая грамматическая структура. Если бы он кому-то рассказал об этом, то наверно им бы занялся психиатр.

* * *

А сейчас Данор смотрел на салфетку, в начале с удив­лением, а затем с негодованием. Какого черта его завле­кают в эти детские игры. Он респектабельный препода­ватель и исследователь, который не собирается конфликтовать с законом. Он коротких слов на салфетке исходил запах опасности. Данор инстинктивно скомкал салфетку и выбросил в корзинку у ног. Надо побыстрее ее позабыть и заняться своими делами.

На следующий день Данор сидел в своем кабинете на кафедре Исторической Лингвистики и проверял ра­боты студентов. Обычная рутина преподавателя, кото­рою он ненавидел и поэтому хотел побыстрее закон­чить, чтобы заняться составлением расширенного сло­варя первого про-языка, из которого предположи­тельно произошли языки Европы и Африки. Донор был уверен, что новые языки возникают при смешении язы­ковых генов родственных языков. Как он не верил, что мута­ции могут создать из кошек обезьян, так он ощу­щал, что диалекты языка далеко не уйдут от источника. Чтобы создать новый вид — нужны новые гены. Одно ему мешало — ведь если был единый Про-Язык — то ему не с кем было смешиваться.
Данор облегченно отложил в сторону последнюю тетрадку, и в это время дверь в его кабинет распахну­лась и туда, без приглашения, ворвались два студента. Один из них был Меравел, а второй — вернее вторая — была та самая худая девушка, которая позабавила Доно­ра новым словом «веселушка».
На этот раз девушка выглядела растерянно и умо­ляюще обратилась к Данору:
— Спрячьте нас, умоляю! Они уже близко...
— Кто ОНИ?— изумился Данор.
Марвел затравленно оглянулся на дверь и кивнул на подружку:
— Познакомитесь. Это Марлина. Моя подружка.
Данор вежливо привстал, но Мервелу было не до це­ремоний:
— Доктор Данор! Полингвиция преследует нас. Нам нужна ваша помощь!
— Ну вот, все же втянули, — не выдержав, ругнулся Марвел.
Полингвиция (так называлась Лингвистическая Полиция) была создана одновременно с УЛКом. Ее цель была отслеживать и препятствовать искажению УЛКа. Мировое правительство опасалось, что УЛК будет засо­рен диалектами, которые постепенно корродируют ис­тинный язык. Не исключен сценарий при котором огромные усилия, предпринятые для создания единого языка, сойдут на нет. В первые годы после своего созда­ния Полингвиция просто докладывала специальной комиссии об искажениях и языковых событиях, которые могли бы засорить язык. Затем они перешли к более жестким мерам. Было разработано специальное законодательство, позволяющее арестовывать лингви­стических преступников. А поскольку в отдаленных регионах порой целые города бесконтрольно сползали на преступные диалекты, были созданы лагеря пере­воспитания. Агенты Полингвиции шныряли всюду и внушали ужас.
Данор взглянул на искаженное ужасом лицо Марли­ны. Он лихорадочно осмотрел свой маленький кабинет. Стол был завален книгами и бумагами. Данор показал рукой в угол комнаты, где стоял комод со стопкой книг. Студенты пригнулись и шмыгнули под прикрытие книжной пирамиды, составленной из хаотического смешения книг на разных языках. Поэтому, про себя, он называл эту стопку книг Вавилонской Башней.
В дверь вкрадчиво постучались и, выдержав для приличия паузу, в комнату зашла пахнущая изыскан­ными духами изящная девушка.
— Мой кабинет становится популярным, — подумал Данор.
Девушка белоснежно и даже сексуально улыбнулась и протянула ему книжечку со своей фотографией. На об­ложке золотыми буквами было написано — Особый Агент Лингвистической Полиции.
Данор гостеприимно улыбнулся в ответ.
— Я очень рад, что облик вашей организации совсем не соответствует действительности.
Потом, подумав о недвусмысленности своей шутки, добавил:
— Я не понимаю, почему так опасаются попасть в ру­ки вашей организации... Чем обязан вашему визиту?
Девушка, продолжая вежливо улыбаться, окинула цепким профессиональным взглядом кабинет.
— Я слышала, что вы выдающийся исследователь мертвых языков. Но, честно говоря, никогда не могла по­нять страсти изучать доисторическую грамматику. Я бы лично запретила все эти копания. Но им — она, подмиг­нув ему показала пальцем наверх, виднее. Я даже могу их немного понять. Чтобы показать и подчеркнуть, что наш УЛК — это самый совершенный и самый вырази­тельный язык из всех возможных языков, неплохо срав­нить его с примитивным доисторическим мычанием... Надеюсь, вы согласны со мной?
Данор неопределенно кивнул так, что было трудно понять с каким утверждением он был согласен.
— Я очень благодарен за ваш визит, но… вы ведь при­шли ко мне не за тем, чтобы поделиться вашими мыс­лями.
Ее лицо неожиданно окаменело.
— Господин Данор. Я хотела у вас спросить. Не за­ходили ли к вам случайно пара студентов… ваших сту­дентов?
— Данор отрицательно покачал головой.
— Вы несколько преувеличиваете мою популяр­ность. Особенно в период перед экзаменами — меня ста­раются обходить стороной.
Полицейская начала терять терпение.
— Нам известно, что некоторые из ваших студентов возможно замешаны в незаконной деятельности по про­паганде диалектов УЛКа. Если вы каким-либо образом замешаны в этой деятельности или укрываете преступ­ников — то, в соответствии с новыми законами, мы вы­нуждены будем задержать и обвинить и вас в попусти­тельстве лингво-преступности.
— Мне об этих делах ничего неизвестно, — уже не скрывая своей враждебности, жестко процедил Данор.
— Я бы хотела вам поверить. Но, учитывая ваши взгляды… я не удивлюсь, что вы проявляете терпимость или, хуже того, симпатию к лингво-бунтовщикам. Так что, если у вас появится информация по этому вопросу, то обязательно сообщите нам.
— Не сомневайтесь! — сухо произнес Данор.
Девушка не торопилась выходить. Она с интересом подошла к Вавилонской Башне и стала изучать книги и затем протянула руку, чтобы вынуть одну из книг. Это неминуемо обрушило бы башню и раскрыло бы зата­ившихся за ней Меравела и Марлину.
— Что вы скажите об этом? — раздался громкий го­лос Данора над ее плечом. Она повернулась к нему. Он протянул ей первую попавшуюся книгу на ее столе.
— Что это? — изумленно спросила та.
Это... это — учебник древнеяпонского языка. По­смотрите, насколько он неуклюж и примитивен. Три ви­да азбуки — смешение стилей — иероглифы и еще так называемая хирагана и катакана. Черт ногу сломит. Но есть в этом своя прелесть. Вы не думаете?
Девушка, удивленно посмотрев на Данора, направи­лась к выходу и, не попрощавшись, захлопнула за собой дверь.
Из-под Вавилонской Башни выползла студенты. Данор гневно смотрел на них.
— Вам не кажется, что прежде, чем вовлекать меня в противозаконную деятельность, вам стоило бы спро­сить моего разрешения?
Меравел отряхивал пыль и не смотрел на Данора. Марлина уже открыла рот, чтобы ответить, как дверь вновь распахнулось.
— Это какой-то проходной двор! — возмущенно вос­кликнул Данор.
— Не совсем.
Девушка из Полингвиции стояла на пороге. Рядом с ней стояли еще два дюжих агента.
— Вы слишком поспешно отвлекли меня глупым учебником этого, как его… ээ японского, — холодно заметила девушка. К сожалению, вы будете привлечены к ответственности за укрывательство преступников. Как минимум. Пройдемте.

* * *

Трудовой Лагерь Лингвистического перевоспитания был разделен на бараки. Как выяснилось, за годы суще­ствования УЛКа в далеких и даже не очень далеких угол­ках Всемирного Государства спонтанно возникли и закрепились всевозможные мутанты исходного УЛКа. Исконный язык начал проявлять опасную тенденцию трансформироваться в диалекты. А вот уже непредска­зуемо кипящие новыми словами и, что более ужасно, но­выми формами, мутанты-диалекты могли постепенно преобразоваться в независимые языки. Сей неуправля­емый процесс подрывал языковую цельность человече­ства. Поэтому, все, что приводило к текучему искажению пер­возданного УЛКа, рассматривалось как эк­зи­стен­ци­аль­ная угроза существующему порядку. Силовые и пра­воохранительные органы не жалели сил, чтобы безжалостно бороться с разрушительными тенденци­ями. В соответствии с уровнем криминального накала лингво-преступники делились на насколько групп. Самые легкие проявления преступных действий относи­лись к стихийным искажениям языка, которые клас­си­фи­цировались как лингво-хулиганство. Напри­мер, таким являлось использования сленга в обществен­ных местах или создание новых словечек, которые не были утверждены Великой Академией УЛКа. По этому поводу появлялись каламбуры (которые распространя­лись шёпотом между своими людьми):
«Меня схватили в переУЛКе за переУЛКоние» или «лучше проглотить сухую бУЛКу, чем сглотнуть пол­слова в УЛКе».
Относительно легким криминалом считалось также бесконтрольное придумывание разных слов для поня­тий, которых изначально не существовало. Все эти линг­во-хулиганы, будучи задержаны в первый раз, получа­ли относительно небольшие сроки и помещались в самые комфортные бараки близко к выходу из лагеря. С ними же рядом находилась группка опасной лингво-шпаны, пойманной в процессе сознательного искажении грамматических форм языка. Они, например, бессмыс­ленно образовывали мужской и женский рода, которых не было заложено в гендерно-корректном УЛКе. Ху­лиганы бравировали жонглированием и легкой вари­ацией слогов, почти не заметных в устной речи. Напри­мер, вместо «дерево» сказать «деверо» или вместо «спектакль» произносить «пестакль» без всякой фоне­тической необходимости. Особым шиком считалось ме­нять произношение гласных, издеваясь над легким зву­чанием и превращая их в гортанные или клекочущие звуки, напоминающие произношение древних кавказ­ских или семитских языков.
Чуть дальше от лингво-хулиганов находились жили­ща лингво-террористов. Ими назывались группы, осо­знанно поддерживающие и даже способствующие суще­ствованию какого-либо. Не УЛКского языка или НУЛКа. Именно к этой группе были причислен Данор. Суд при­знал его поборником НУЛКской ереси и приговорил к длительному сроку в исправительно-трудовом лагере. Помимо общественно полезной работы он должен был посещать мозго-промывающие уроки, призванные выправить искаженное и опасное мировоззрение.
На другом конце лагеря содержались самые опасные преступники. Об их существовании говорили шепотом. По слухам, они разговаривали на наречиях, так далеко удаленных от УЛКа, что возникало подозрение о самоза­рождении новых языков. Говорят, это были выходцы из каких-то недоступных горных районов, до который власти не могли добраться в течении пары поколений.
Хоть все эти группы проживали далеко друг от друга, но, бродя по лагерю, они пересекались друг с другом, что порождало необычные формы лингвистиче­ских контактов. В результате те, кто заканчивал свой срок заключения, выходил еще более развращённым и опасным лингво-криминалом. Впрочем, с похожей эффективностью работала система заключения и ис­правления во все времена и у всех народов.

День начался с приключений. Перед входом в огром­ный сарай, который служил Лагерной столовой, образо­валась длинная очередь. Столовая была одна на весь лагерь и здесь собирались раз в день все его обитатели. Поскольку лагерь был огромным, то часть их них при­ходила издалека и многие были раздражены и озлобле­ны. Данор стоял рядом с коренастым, бритым наголо мужчиной, который все время что-то бурчал себе под нос. Он его уже видел неоднократно в группе людей, говорящих между собой на довольно отдаленном диа­лекте. Данор с присущим ему любопытством прислу­шивался к звучанию языка и часто старался подойти по­ближе к бурчащим, чтобы уловить все слова. Бритый подозрительно оглядывался по сторонам, а затем продолжал что-то бурчать под нос. Кстати, и остальные его товарищи разговаривали в сходной манере. Про себя Данор окрестил своего соседа по очереди «бурчалка». Сегодня «бурчалка» был особенно возбужден. От повер­нулся к Данору и хрипло пробурчал на своем диалекте, предварительно убедившись, что рядом нет никого из лагерной администрации или охраны:
— „Провай отюда Улка. Мы тебя свидим который де­ню.“
Данор оглянулся и увидел, что очередь уже влилась в столовую, а бурчалка вместе со своими друзьями не торопились продвигаться дальше. Вокруг Данора обра­зовался небольшой кружок из нескольких мужчин довольно сурового вида. Один из них , с прокопченным на ветру лицом прятал руку за спиной и это было непри­ятно.
— Сколько тебе заплатили за стукачество? — на чи­стом языке спросил тот, с копченым лицом и, продол­жая прятать руку за спину, крадясь как кошка, сближал­ся с Данором.
Данор спокойно и медленно, так же бурча, как и все, но довольно внятно сказал:
— „Неуж своих будишь бутузить? Невной я Улка а срод­ней лингвурод! Спокой своих бурдуков и прознихай с другами“.
У копченого изменилось лицо и он резко повернулся к бурчалке.
— „Ты чего своейных подкружаешь? Может сам Ул­каешь на Гоавнюков?“
Бурчалка понял, что у него возникли серьёзные сиюминутные проблемы и выхватил из кармана острый нож. Копченый тоже наконец открыл свою руку, в кото­рой что-то блестело но неожиданно сильно ударил бритого в живот другой рукой, так что тот рухнул и выронил нож. Все подскочили к упавшему и ожесточен­но начали пенять его ногами.
Данор закричал:
— „Улки полрубают рядохинка. Кончай пропуху!“
Все быстро отскочили в сторону и быстро нырнули в столовую. Лишь помятый Бурчалка остался лежать на земле. Данор подошел к нему протянул руку и помог встать.
— „Спаси что помогул мне… Ато уже вразумничал что кряк приводнил мне.“
Данор кивнул и пробурчал — „Мы повременимся еще. А пока дюжай!“
В дальнейшем день, вроде бы, продолжался как обычно. Данор, отсидев положенные 12 часов в классе лингвистического перевоспитания, вышел, качаясь от усталости, возникающей у образованных людей, кото­рым насильно забивают головы ерундой, позорящей че­ловеческий интеллект. Он уже находился в лагере несколько лет, но своих студентов, благодаря которым он попал сюда, до сих пор не встречал. И тут неожидан­но он увидел идущего ему навстречу Меравела. Тот при­ветливо махал рукой и улыбался. Они не виделись с того дня, когда их застукала Полингвиция. Данор, не прояв­ляя особенной радости, взглянул на источник своих зло­ключений. Но тот не высказывал никаких признаков смущения.
— Доктор Данор! Я так рад вас видеть. Вы знаете — мне дали 15 лет по статье лингвистического террора. Мне очень жаль, что я вовлек вас в эту историю и вас приобщили к нашей группе. Но мы были тогда увере­ны, что вы действительно разделяете наши мысли.
— Ничего страшного— мне дали всего лишь какие-то 10 лет за укрытие вашей организации, — кисло заметил Данор. — Кстати, когда я прочитал вашу запис­ку, написанную на диалекте УЛКа, то я сразу опознал ваши преступные замыслы
— А как вы догадались, что там написано? Ведь этот диалект существовал только в нашей тесной группе.
— Было совсем нетрудно понять фразу: «Если вы вразумеете, то что накарябано на сей материи то воз­никните в 5 часов сумерков в пространстве B43 прогу­лочной Я98.» Увы, ваш диалект не вышел из форм УЛКа, потому что вы его создали так же искусственно, как и сам УЛК. Но языки — за редким исключением, не созда­вались искусственно. Они возникали из тумана и хаоса. Таинственно и стремительно, как новые виды животных и растений. И так же как у животных и растений, как бы они между собой не отличались, новые языки были по­строены на основе одного и того же гено..то есть лингво-кода. Поэтому во внешне отличающихся видах, мы находим абсолютно одинаковые гены, и в совершен­но по-разному звучащих языковых фенотипах мы нахо­дим одинаковые структуры генов.
Меравел осторожно сказал:
— Я хотел вам задать один вопрос. Когда вы на лекции сказали, что на всех языках можно собрать шкаф то вы хотели что-то добавить — не так ли? Что-от вроде слова — Но...
Данор посмотрел по сторонам и поежился.
— Что-то холодно.
Он указал пальцем на потрескивающий костер, воз­ле которого скучилось несколько человек. Меравел оце­нивающе прищурился. Дело в том что в лагере, во основ­ном заселенном народом, попавшим по лингво-статьям, водились зэки, посаженные за обыкновенные крими­нальные преступления. Поскольку с верноподдан­ным языкознанием у них было все в порядке, то их на­зывали УЛКи. Администрация лагеря им благоволила и исполь­зовала криминальных героев для доносов и наве­дения страха. Меравел знал всех УЛКов в лицо и, посмот­рев на группу, сгрудившуюся у костра, утвердительно кивнул — мол, все свои. Данор с Меравелом подошли к костру и все сдвинулись, освободив теплое про­странство. Данор, не обращая внимание на молчаливых соседей, продол­жил разговор с Меравелом;
— Действительно — «Но»! Если не заниматься сбор­кой шкафа, а, например, попробовать выразить фи­лософскую мысль, написать стихи, рассказать о чувствах или спеть — то оказывается, что каждый язык наилуч­шим образом приспособлен для какой-то одной главной функции.
Седой мужчина, помеченный лиловым-красным знаком лингво-террориста, одобрительно кивнул го­ловой, достал откуда-то из карманов несколько карто­фелин и осторожно закапал из в горячую золу. Затем прокашлялся и заговорил низким, вибрирующим, как виолончель, голосом.
— Я с вами согласен. Люди, говорящие на разных языках, видят мир по-разному, следовательно, каждому языку соответствует своя логика мышления.
— А как вы это можете доказать? — спросил мо­лодой лингво-хулиган, одновременно пытаясь извлечь за­пекшуюся с его точки зрения картошку.
— Вы уверены что эта картошка готова? — спросил седой?
— Я так полагаю, — нерешительно сказал лингво-хулиган.
— Вот если бы вы говорили на исчезнувшем 400 дет назад языке «матиас», то вы бы ответили по-другому! — задумчиво проронил седой.
Все повернулись к нему.
— Ну да, относительно давно было описано, что в язы­ке индейской народности «матсес» в каждом сказан­ном предложении используется своя глагольная форма, в за­висимости от уровня достоверности полученной информации. Например, если вы спросите: «Готова ли картошка?» — на язык матсес отвечают так: «В послед­ний раз, когда я проверял картошку, она была готова». То есть, если он видит картошку лично в данный мо­мент, у него нет доказательств правдивости его слов. Ведь с тех пор картошку мог кто-то съесть, и в таком случае его информация будет неверна. «Mатсес» от других языков отличает то, что он требует от говоря­щего предоставлять доказательства того, что этот че­ловек сообщает. И поэтому в этом языке нет мифов, а есть цитаты.
— Полагаю, что носители этого языка не могут быть журналистами или политиками, заметил лигво-хулиган.
— Это напомнило мне язык хопи, — вмешался Данор. У хопи не различаются форма и содержание — например ведро воды — это одно слово. Как по —вашему воспринялась бы на этом языке философские рассуждения о связи формы с содержанием?
Седой усмехнулся. — Да нам и не надо искать разные языки, которые заточены для одного дела и плохи для другого. Ведь можно их придумать. Например — язык токипона. Придуман, кажется, в 21 веке. Всего там около 230 слов. Все слова в токипоне имеют множество значе­ний. В языке отсутствуют названия животных и расте­ний. Поэтому часто перевод подбирается, исходя из кон­текста или уточняется. Это язык не для стихов — зато общаться по нему в Интернете очень удобно. Да что там говорить — можно ведь и не придумывать язык, а при­думать его существование.
Все наконец потянулись к пропекшейся на всех язы­ках картошке и быстро набили рты. Какое-то время бы­ли слышны звуки пережевывания, а затем седой пробур­чал с набитым ртом:
— Тлён! Язык, который придумал Борхес. Там нет су­ществительных и Борхес приводит пример. Фраза: «лу­на поднялась над рекой» переводится как «вверх над по­стоянным течь залунело».
Молодой лингво-хулиган уже насытившись потя­нулся и, осмотрительно оглянувшись, мечтательно произнес:
— Мне очень нравится язык тлёна — нам бы такой язык, вместо этого надоевшего УЛКа.
Данор внимательно посмотрел на него и неожидан­но вскочив на ноги и, закричав,
— Клин клином вышибают! — быстро удалился из теплого круга.
Меравел поспешил за ним, с трудом поспевая за быстрым шагом Данора. Наконец Марвел настиг его и, забежав вперед, спросил:
— Можно задать вопрос?.. Из ваших статей мне ясно, что вы восстанавливаете первичный геном языка. И для этого вы анализируете все языки, которые нам доступ­ны. Кроме того, вы утверждаете, что новые языки появ­ляются в результате скрещения как минимум двух раз­ных языков — отца и матери. Отпрыск этих двух роди­телей похож на каждого из них, но имеет свою индиви­дуальность. И поэтому... — Меравел запнулся и вопроси­тельно посмотрел на Данора, — я хотел спросить, есть ли у вас доказательства этого утверждения?
— Да. Что-то в этом духе. Но знаете — с вашей помо­щью они смогут стать неопровержимы, —загадочно сказал Данор.
— И есть еще что-то, о чем вы не говорите...— неуве­ренно сказал Меравел. —У меня ощущение, что вы хоте­ли попасть в Лингво-Лаг? На судебном процессе вы даже не взяли адвоката и не отрицали свою вину. Хотя я и моя подруга декларировали суду вашу непричастность к лингвистическому заговору.
Данор подхватил: «...заговора, чьей целью являлось запретное внедрение и поощрение обучения древних и новообразованных языков среди студенческой мо­лодежи».
Ему совсем не хотелось объяснять, что, прогули­ваясь между бараками Данор слышал все, что было за­прещено за пределами лагеря. И не было для него боль­шего блаженства, чем купаться в звуках разных наречий и языков. Но после столь длительного пребывания на этой территории, столь блаженной для лингвиста, он начал задумываться о том, что пришло время для пе­ремен.
Меравел пронзительно буравил его взглядом, как будто читал мысли Данора. Он оглянулся по сторонам.
— Не пришло ли нам время покинуть это место?
Мимо пробежал заключенный в форме лингво-хулигана и задиристо выкрикнул частушку:

«С милой я на УЛКе бачу,
Понимает все она,
На французском , на собачьем,
Лишь бы я ее обнял.»

И сам, испугавшись своей выходки, помчался в сто­рону барака.
За ним быстрым шагом последовал охранник, но махнул на лингво-хулигана рукой и остановился в двух шагах от Меравела с Данором. Он явно приготовился слушать разговор двух опасных преступников. Меравел переглянулся с Данором.
Охранники имели обыкновение бродить среди за­ключенных и следить за чистотой их речи. Любые отклонения в сторону криминального диалекта свидетельствовали о препятствии процессу воспитания. За это могли последовать различные формы взысканий. Наиболее крутым наказанием являлся лингво-карцер. Нарушителя помещали замкнутое помещение, где не­прерывно в течении для и ночи зачитывались стихи ПУЛКина, ведущего классика УЛКа поэзии. Это было тяжелое испытание, после которого люди зачастую сходили с ума. Не стоило провоцировать охранников на подобные наказания.
— Прекрасная сегодня погода! Небо — чистое, как незапятнанный УЛК! — на чистейшем литературном языке, подчеркнуто громко и четко сказал Данор.
— Несомненно — чище и быть не может! — охотно подтвердил Меравел, взглянув на мрачное беспросветно— пасмурное небо, откуда уже начинал покрапывать дождик.
Охранник удивленно поднял голову и, все поняв, отошел в сторону. Данор взял Mарвела под локоть и от­вел в сторону под навес. Усиливавшийся шум дождя и завывание ветра заглушили их голоса.

* * *

… Прошло два года. Наконец-то дни выдались сухи­ми и тёплыми. Солнце плавно угасало на горизонте, и за­ключенные бессмысленно бродили по территории лаге­ря, шаркая ногами и поднимая песочные бури. Два охранника стояли у ворот лагеря и с подозрением вгля­дывались в приближающийся силуэт. Один из них предупреждающе поднял руку и снял с плеча автомат. Данор замедлил шаг и заговорил на чистейшем УЛКе, который должно быть несколько удивил охранников, привыкших к диким искажениям речи, свойственным обитателям лагеря.
— Простите меня, но я просто искал, с кем можно поговорить на человеческом языке! Не с ними же — он махнул рукой внутрь лагеря.
Охранник с удивлением посмотрел на него.
— Судя по вашему языку непонятно, что вы здесь делаете.
Данор слегка улыбнулся.
— Вы знаете — бывают ошибки. Меня просто пере­путали. Но вы же не против просто так поболтать. Я так соскучился по родной речи. А мне не с кем общаться:
Охранник слегка расслабился и даже выдавил некое подобие улыбки. Данор продолжил, постепенно овладе­вая вниманием любопытного охранника, который явно скучал.
— Какие только тарабарские языки я не встречаю в этом месте ,— доверено жаловался Данор. — Например, есть группа преступников, которые в беседе так коварно искажают наш великий УЛК, что собеседники продол­жают «пнемать» «преджение» не «змечая» что они «кверкуют» слова.
Данор посмотрел на охранника, но тот ничего не заметил и понимающе кивнул головой. Данор продол­жал имитировать незаметные искажения. Их разговор перешел на безобидную тему плохой погоды, низкой зарплаты и дороговизны жизни. Охранник, как загипно­тизированный, имитировал те искажения, которыми его так искусно подкармливал Данор. Он незаметно со­скальзывал все глубже в лингвистическую пропасть, в которую его так коварно затягивал Данор. Неподалёку от них медленно брел заключенный в клетчатой одежде, которую выдавали малочисленной особой группе криминалов, которых привозили из разных мест, географически далеких друг от друга. Эти люди говори­ли почти на одном и том же наречии, и Лингво-полиция безуспешно пыталась разузнать, каким образом распро­страняется между ними этот диалект УЛКА. Заключен­ный вдруг остановился и прислушался к странному разговору Данор с охранником. Затем недоверчиво пока­чал головой и с удивлением сказал на запрещенном диа­лекте: «А откуда вы знаете наш язык?».
Охранник возмущенно посмотрел на заключенного и махнул рукой
— Я смотрю, что лагерные уроки тебе пошли на пользу. А теперь иди — разве не видишь, что мы разго­вариваем?
Данор отошел в сторону и с удовольствием наблю­дал за тем, как подошел второй охранник и, услышав ис­коверканную речь своего приятеля, начал громко кри­чать и размахивать руками. Данор решил не дожидаться развития событий и пошел в свой барак.

На следующий день утром к Данору подошел новый охранник. По-видимому, вчерашнего собеседника Дано­ра поменяли на новенького.
— Тебя вызывает начальник лагеря. Пошли!
Данор покорно побрел за охранником куда-то к входу. Они вместе зашли в помещение начальства и, пройдя по длинному коридору, охранник постучался в дверь.
— Вводи его! — прозвучал хриплый голос.
Данор зашел в кабинет и осмотрелся. На стенах ви­сели два экрана, на каждому из которых прокручива­лись беззвучные мультики. На одном из экранов де­монстрировалось, как могучий мускулистый молодой человек, на широкой груди которого было написано «УЛК», тряс за волосы рыхлого, отталкивающего вида мужичка, из уст которого беззвучно выпрыгивали пу­зырьки. Каждый из пузырьков, опоясанный по­драгивающей цепочкой букв «Тара-Бар-Щина» лопался, и на его место запрыгивал другой пузырек с надписью «Бели-Берда». Затем всплывала надпись на весь экран; « Солдаты УЛКовой метлы сметают сор из головы!»
На другом экране были показаны неопрятного вида люди, толпящиеся у входа в лагерь. Вокруг них летали такие-же пузырьки, наименованные чуть более изобре­тательно, чем не первом экране; «анупрр, котоко, хзян».Затем кадр сменялся на сценку — гордо выходя­щих из лагеря тех же самых людей, над головами кото­рых уже плыли правильные фразы на УЛКе. Например: «Как я рад наконец понять тебя Сегодня прекрасный день. Я счастлив говорить на человеческом языке».
Прямо под экранами в центре комнаты стоял огром­ный стол, за которым сидел тщедушный человек в оч­ках. Перед ним дымился только что приготовленный стакан с чаем. Увидев входящего Донора, человек вско­чил и радостно протянул руку для рукопожатия. Данор опешил, увидев доктора Крепса — академического линг­виста, который был ему хорошо знаком.
— Коллега, вы наверно удивлены! Уверен, что в роли начальника исправительно-трудового лагеря вы ожида­ли увидеть какого-то солдафона… Но я весьма горд предоставленной мне великой миссии сплочения че­ловечества. А вот видеть здесь вас —весьма огорчитель­но. Впрочем, присаживайтесь. Не хотите ли чайку?
Данор недоверчиво присел на кончик стула. Не дожидаясь ответа, Крепс нажал кнопку, дверь при­открылась и в комнату зашла девушка. Хоть она не смот­рела на Данора но что-то знакомое промелькнуло в ее чертах.
— Марлина, принесите пожалуйста чай доктору Данора. — сказал Крепс.
Марлина вздрогнула и смущенно посмотрела на Данора. Данор поднял голову и сразу вспомнил «весе­лушку». Значит — все было заранее спланировано. Но он сделал вид, что не узнал ее. Она вышла и через мину­ту, не глядя на Данора, поставила перед ним поднос со старомодным граненым стаканом чая.
Крепс неторопливо отхлебнул из своей чашки и, чуть прокашлявшись, заговорил:
— Вы знаете — я ведь не судья и не прокурор. Я все­го лишь выполняю свой долг и веду исправительную ра­боту осужденными преступниками. И все же мне хоте­лось бы кое-что понять, доктор. Ведь я полностью разделяю ваше любопытство и даже страсть ко всему, что связано с древними языками. Но ведь специалист по ископаемым животным не мечтает о том, чтобы саблезубые тигры бегали по улице, и исследователь древнего Египта не призывает возродить фараонов! Так как же это получается, что такой блистательный линг­вист как вы, занимался подрывной работой, пытаясь свести на нет одно из главных достижений современной цивилизации — общий язык!
Он сделал небольшую паузу и, не дождавшись отве­та, продолжил:
— Хотите знать, что за материалы были собраны на вас?
Крепс вытащил электронную планшетку и стал быстро перелистовать электронные странички.
— Вот — нашел! — И, как будто что-то вспомнив, быстро сказал.
— Знайте, что это секретные документы и вы не имеете права разглашать их никогда и никому. Соглас­ны?
Данор кивнул, подумав — С чего вдруг они решили разгласить мне секреты?
Крепс протянул ему таблет. — Читайте!
Данор открыл файл и стал просматривать его. Что за чертовщина! Кто-то аккуратно законспектировал все его лекции, а затем приготовил из них экстракт из особо сочных крамольных мыслей, высказанных лектором. Это были отрывки из разных лекций, порой вырванные из контекста, но собранные вместе создающие абсолют­но криминальное впечатление. Он начал читать подбор­ку цитат:
«Предполагалось, что человечество говорило на од­ном пра-языке из которого образовались остальные. Но это не так. С самого начала было как минимум два пра-языка. Так же как при смешении генов отца и матери образуются потомки, которые не похожи друг на друга то только при смешении двух и более языков образовы­ваются принципиально новые языки. Поэтому остаться с одним языком — это обречь человечество на языковое вырождение».
«Самое удивительное что именно на стыке разных языковых культур рождались великие открытия в нау­ке, инновационные озарения в искусстве и музыке.» «Остаться с одним языком — это как перейди от раз­множения при помощи двух родителей к размножению при помощи делению клеток».
«Я хотел бы поделиться с вами результатами иссле­дований, сделанных еще в период, когда существовало разнообразие языков. В те далекие времена сравнивали степень развития у детей, которые говорили на двух языках. Выяснилось, что дети билингвы после некото­рой задержки в развитии начинают опережать своих сверстников по многим показателям уже в школьном возрасте.
«Так вот — разнообразие языков сродни разнооб­разию генетических вариаций внутри одного вида. По­чему именно одного вида? Как вы знаете одним из при­знаков принадлежности к одному биологическому виду это возможность скрещивания между особями. Так и языки — порой могут смешиваться между собой что по­рождает новые языки. Аналогия между разнообразием и развитием биологических организмов и эволюцией язы­ков удивительно глубока. Что порой наводит на мысли о том, что это не просто аналогия.»
«Как бы не мутировал диалект — никогда он не пре­вратится в абсолютно другой язык. Поэтому нам не стоит опасаться, что диалект УЛК превратиться в совершенно другой язык. Разве что появится какой-то древний язык и оплодотворит УЛКа. Но можно этого не опасаться — ведь все древние языки исчезли.»
Крепс прервал чтение Данора и доверительно к нему приблизился.
— Вы знаете коллега, между нами… я не считаю вас опасным криминалом. Знаете почему?
— Почему? , — подыграл ему Данор.
— А потому что, — Kрепс едко усмехнулся, — я как профессионал считаю все ваши теории, как бы это помягче сказать, абсолютно необоснованными. Но увы — вы обвинены в преступном замысле — не так ли? Да­же если он абсолютно фантастичен и ничем не обосно­ван. Но все же я бы хотел уточнить — вы действительно считаете, что нашему УЛКу ничего не угрожает? Ведь вы же считаете, что без другого Пра-языка — Мамы как вы его тут называете, ничего нового не может случится.
Данор внимательно посмотрел в окно.
— Доктор Крепс. Вы мне поведали секреты о моем деле. Я чувствую себя обязанным поделиться с вами моими секретами. Но пообещайте, что вы их нигде не расскажите!
Крепс подскочил к двери и демонстративно запер ее как бы демонстрируя полную конфиденциальность.
— Доктор! Вы можете быть уверены в моей дис­кретности. Мы же коллеги. Кто кроме нас поймет фразу: Alea jacta est!
— Ну да — жребий брошен, помню. Но, учитывая на­ше несколько неравное положение, может быть умест­нее было бы сказать: «Quod licet Jovi, non licet bovi».
— Уверяю вас, — усмехнулся Крепс, — я так же далек от Юпитера как вы от быка!
Данор начал даже проникаться некой симпатией к доктору Крепсу. Он прислушался к нарастающему шуму за окном. Ну что ж — кажется Меравел выполнил свою задачу.
— Не понимаю, о чем вы?
Данор отхлебнул от уже остывшего чая.
— Я полагаю, мы скоро услышим новости. А пока я вам расскажу о результатах моей последней, еще не опубликованной работе. Вам будет интересно?
Крепс кивнул, настороженно прислушиваясь к внеш­нему шуму.
— Итак, вы наверно знаете, что когда разнополые партнёры выбирают друг друга, в природе, разумеется, то их выбор обусловлен определенными генетическими соответствиями. Чем больше этих точек соответствия — тем сильнее и продолжительнее эта связь. Так и между языками — порой два языка соседствуют друг с другом сотни лет — но между ними ничего не происходит. А бы­вает бурное слияние от самого короткого контакта, который приводит к успешному объединению. Я назвал этот это явление соответствия между разнополыми ин­дивидуумами одним емким словом, которое я позаим­ствовал из древне-английского ВАУ (WAW). Если взаим­ный ВАУ незначителен — то люди пройдут мимо друг друга. Но высокий ВАУ приводит к почти неизбежному контакту и объединению. Давайте воспользуемся этой аналогий для нашей области. Я предположил, что подоб­ный ВАУ параметр можно объективно определить для любой пары языков, столкнувшихся или прошедших рядом. Этот лингвистический ВАУ предскажет, пройдут ли два языка равнодушно мимо друг друга или между ними начнется бурное взаимодействие. Мне удалось найти лингвистические правила, позволяющие вы­числить комплементарный язык или даже речь, со­здающие максимальный ВАУ на самом локальном и на более глобальном уровне. Не совсем понятно? Ну напри­мер в вашей речи, фонетике и интонации существуют параметры, используя которые я могу сгенерировать речь, дающую максимальный ВАУ с вашей речью. И если я начну с вами говорить подобным образом — то вы не­вольно приблизитесь к моей интонации, а затем, сами того не замечая, к моему языку.
Kрепс недоверчиво развел руками:
— Конечно, коллега, не могу не восхититься смело­стью вашей гипотезы — но не уверен, что научное со­общество примет ее. Где доказательства? Впрочем, не исключаю, что находясь в своем кабинете, вы что-нибудь и накопали б. Но, увы — обстоятельства, о кото­рых я искренно сожалею, препятствуют вам заниматься научным трудом.
Крепс наклонился вперед и продолжил:
— У меня для вас замечательные новости. Вы сможете продолжить академические занятия намного быстрее чем полагаете. Позвольте я прерву на секунду изложе­ние вашего увлекательного исследования и пе­рейду к тому, ради чего вы были приглашены сюда. Буду прям и откровенен. Нам известно о встречах на террито­рии ЛитЛага с этим бывшим студентом, который вовлек своего обожаемого лектора в столь неприятную исто­рию.
Крепс искренне и с сожалением вздохнул.
— Известно, что у этого опасного типа были сообщ­ники. Нам не удалось узнать их имена. Учитывая дове­рительные отношения между вами, нам хотелось, что бы вы извлекли из вашего подельника интересующую нас информацию. В случае успеха я даю личную гаран­тию, коллега, что уже на следующий день вы уснете в своей домашней постели и даже продолжите исследова­ния этого, как вы назвали, ВАУ фактора.
Крепс откинулся назад в кресле и напряженно по­смотрел на Данора.
Данор задумался, затем подмигнул Крепсу и засмеялся.
— Коллега! Вы даже не представляете степень моей благодарности!
Крепс облегченно взохнул и громко позвал:
— Марлина!
Дверь мгновенно распахнулась и Марлина появи­лась на пороге.
— Марлина! Мне кажется, мы были несправедливы к доктору Данору. Пожалуйста, принеси нам чего-нибудь перекусить и организуй пару бокальчиков. Сама знаешь...— Крепс подмигнул и Марлина исчезла.
Данор продолжил:
— Я всего лишь хотел сказать, что я вам благодарен за то, что, находясь в вашей гостеприимной мульти-язы­ковой среде, мой мозг был стимулирован для самой плодотворной работы, на которой он способен.
Крепс с удивлением посмотрел на Данора.
— Но прежде, чем я отвечу на ваше любезное пред­ложение, позвольте все же закончить изложение моей ВАУ концепции. Чуточку терпения и вы получите отве­ты на все вопросы.
Крепс настороженно уставился на Данора.
— Да, доктор Крепс. Именно на территории ЛингЛага я сумел завершить свой труд. После того, как я научился оценивать степень ВАУ между существовавши­ми когда-то языками, то моим следующим шагом было создание алгоритма, который может создать новый язык с мак­симальным ВАУ для любого данного языка. Интересно не так ли?
Крепс пожал плечами, недоумевая.
Дверь распахнулась и вошла Марлина, осторожно, в одной руке, неся вкусно пахнущий поднос. При этом другая рука, как сама по себе, держала между пальцами две рюмки и бутылку. В мгновении ока на столике был искусно сооружен аппетитный натюрморт и два бокала были наполнены вином.
Данор, не спрашивая позволения, взял бокал и, не­множко отпив, продолжил:
— Я уже сказал — этот алгоритм можно подобрать к любому данному языку — не так ли? А это значит, что, простите за кощунство — можно создать такой комплементарный язык, который даст максимальное ВАУ с нашим святым УЛКом! Назовём этот язык, скажем, ВАУЛК. Любопытно — не так ли?
Крепс явно начал волноваться и оглядываться вокруг, как бы ища свидетелей чего-то ужасного, кото­рое происходило у него на глазах. Данор с видимым удовольствием отхлебнул из рюмки.
— Итак, следующий шаг, который я решил предпри­нять — это обучить новому сгенерированному языку — ВАУЛКу — максимальное количество людей. При этом я использовал свои довольно эффективные методы быст­рого обучения. Но в любом исследование нужен помощ­ник. Пришлось задействовать столь интересующий вас объект. Да. Меравел — уж не судите его строго — также содействовал моей работе. Как я обнаружил опытным путем, обучения языка с высоким ВАУ происходит уди­вительно быстро. Могу с гордостью сказать, что моя гипотеза и методика подтвердились. Как научному кол­леге и потенциальному критику рад сообщить, что мой метод был апробирован на большой статистике! Не по­верите — но обучение ВАУЛКу происходит порой даже в процессе беседы.
— И сколько человек были подвергнуты вашему из­вращенному эксперименту? — с ужасом спросил Крепс
Данор поддел на вилку кусочек жаренной рыбки, за­пил вином и добродушно успокоил Крепcа.
— Не буду скрывать, что за годы пребывания в вашем гостеприимном заведении сотни моих учеников уже по­кинули ЛингЛаг и продолжают начатый процесс. Кстати Сколько человек покинуло лагерь за последние годы? Умножьте каждого выпущенного человека на количе­ство людей которых обучают.… Как у вас с матема­тикой? Я давно не был на свободе, но не удивлюсь, что мои следующие лекции будут прочитаны на ВАУЛКе!. Но не беспокойтесь — вы сможете понять этот язык. Мне ка­жется у вас естественные способности к быстрому обучению! Кстати — не обратили внимания на каком языке мы говорим?
В кабинет кто-то настойчиво постучал.
— Заходите, — упавшим хриплым голосом сказал Крепс.
Дверь широко распахнулась. На пороге возник один из охранников.
— Господин директор — в лагере происходят стран­ные вещи. Бродят люди, говорящие на странном языке и...
Крепс вскочил, опрокинув бокал вина, и выкрикнул команды:
— Немедленно соберите всю охрану! Вызовите под­крепление. Арестуйте каждого кто говорит на непонят­ном языке — и в карцер. А этого — он ткнул пальцем в Данора — подвергнуть особым мерам воздействия!
Охранник стоял, выпучив глаза.
— Господин начальник. Я вас не понимаю. На каком языке вы говорите?
Крепс бессильно присел.
Данор не отпуская бокал вина, ободряюще похлопал по его по плечу и сказал на чистом ВАУЛке:
— Мы с вами, коллега, вновь в лингвистическом раю… Что и требовалось доказать, или как говорили на одном из ВАУ языков: Quod erat demonstrandum!

© Copyright Файн Илья Вольфович
(ilyafine@gmail.com)
2019-12-31