Memento mori

Memento mori

- Ах, несчастный я! Дурак! Столько лет! Столько лет! — причитал лежащий в постели Алексей Геннадьевич, и постель эта была, ни много ни мало, его смертным одром — подошёл к концу семьдесят второй год его жизни, и вот уже несколько дней лежал он в старенькой комнате, где раньше имел обыкновение читать. Теперь же его не покидало ощущение, что кто-то наверху дочитывал последние страницы его книги, и мысли об этом всё сильнее отдаляли повседневную жизнь, продолжавшую бурлить где-то за окном.
На минуту в воздухе повисло молчание, и проходившая по коридору горничная остановилась, прошептав: "Отмучалса, бедный", — промокнув уголки глаз носовым платком. Но раздался очередной бессильный в своей злобе стон — Алексей Геннадьевич не торопился отбывать.
Дверь в комнату отворилась:
- Может, вам принести что-нибудь, Алексей Геннадьевич?
- Да, принесите чаю... Вы оплатили пришедшую квитанцию?
- Простите, ещё не оплатила...
- Как ещё не оплатили?! — взорвался хозяин дома. — Срок истекает через два дня! Сегодня у вас времени нет, завтра вы, как всегда, забудете, послезавтра ещё что-нибудь! Я же всегда говорю вам оплачивать счета сразу! Сразу!
- Простите, я сейчас же всё оплачу! — виновато ответила горничная и ушла на кухню. Она всегда знала хозяина таким, и его брань мало действовала на неё.
А Алексей Геннадьевич опять остался в комнате один. Временами ему казалось, что глупо переживать о чём-то под конец жизни, но всё же он сожалел о невыполненных делах, неиспользованных возможностях, несказанных словах. Мир казался таким далёким, а он лежал в своей комнате, утопая в тяжких думах и напрасных переживаниях. Разум его сосредоточил внимание на самом себе, и минута уже была не минутой, а шестьюдесятью секундами, а один час — шестьюдесятью минутами. Никогда он не испытывал подобного — погрузившись в ежедневную рутину, он жил от дня ко дню, от дела к делу, забыв о самом себе, потеряв свою суть.
- Господи, я жил не своей жизнью! Каким глупцом я был, когда посвятил себя работе на чужих мне людей за деньги, пусть и большие, но столь ненавистные мне теперь! Деньги с собой в могилу не возьмёшь. А что я могу взять? Ничего! Всё, что я нажил и чем гордился, оказалось бессмысленным перед порогом смерти. Я работал слишком много! Слишком! Вместо того, чтобы проводить время с семьёй, наслаждаться любимым занятием, встречать рассвет... Господи, я помню, как Наташа с детьми ходили любоваться рассветом и звали меня. Но я отказывался, потому что постоянно был занят. Глупец! Я так мало времени проводил с ними! Я так редко говорил ей о своих чувствах, даже когда был молод! Слишком редко… Зато свадьбу устроил какую! Дурак! А дети? Дети никогда не сидели у меня на коленках. Я никогда не рассказывал им сказки, ничему не учил. Ай! — тут он схватился за сердце, которое на секунду пронзила резкая боль. — И друзья... Простите меня! Нам нужно было встречаться чаще. Господи, я не был счастлив в своей жизни! Когда я жил, то не думал о счастье, а теперь убиваюсь из-за того, что его нет. Но уже поздно!
Вошла горничная и поставила поднос на резной столик рядом с кроватью.
- Чёрт, вы опять налили чай не в мою кружку! Сколько раз повторять...
- Ой, извините, сейчас перелью!
- Помереть нормально не дадут! — злился Алексей Геннадьевич. Он опять остался наедине со своими терзаниями.
И тут кто-то произнёс:
- Ты хотел бы прожить жизнь заново?
Отчего-то Алексей Геннадьевич даже не испугался. В комнате не было никого, и он логично спросил:
- Это кто?
- Посмотри сюда.
Куда "сюда", было непонятно. Алексей Геннадьевич приподнялся на своём ложе и огляделся — никого.
- Сюда смотри, на полку.
Стоявший в книжном шкафу бюст Цезаря безвыразительно смотрел на него, а затем промолвил:
- Увидел? Так ты хочешь прожить жизнь заново, по-другому?
- Да.

И Алексей Геннадьевич действительно прожил жизнь вновь. После своего ответа он очутился в родном городе, на улице перед фонтаном, ему вновь было двадцать пять, и крепкие ноги несли его на встречу с Натальей, а грудь распирала горячая энергия.
Он действительно прожил жизнь вновь, помня о своих предсмертных раскаяниях. Найдя занятие по душе, он теперь работал так, чтобы денег хватало на самое необходимое, но не перетруждался, а когда нужно было купить что-то особенное, временно брал дополнительную работу. Временно. И часы работы приносили ему наслаждение, а часы отдыха — удовлетворённость. Он говорил любимой о своих чувствах каждый день — ну, не прямо каждый день, но всегда, когда появлялось такое желание. Когда она родила ему двоих детей, он вложил в сына всё, что только может вложить мужчина в маленького человека. Он каждый день вставал так, чтобы видеть рассвет, напоминавший ему о начале нового дня, полного смысла, а ложился только после прогулки в полях за усадьбой. И вообще, теперь не он встречал рассвет, а рассвет — его. Имя его стало известно не только в городе, но и вообще на другом конце страны, и даже чуть-чуть за границей. А с друзьями он проводил такие вечера, такую охоту в лесу, такие глубокие беседы, что после них готов был хоть сейчас отойти в мир иной. Теперь он был действительно счастлив.
И всё время помнил о смерти. Девизом его стало "memento mori", и теперь он по-настоящему понимал и ценил эти слова. Состарившись, он основательно составил завещание и решил подобрать себе гроб покрасивее.
Гробовщик ещё никогда не видел такого светлого, если не весёлого лица у своих клиентов, и поэтому спросил осторожно:
- Вам помочь? Для кого выбираем?
- На меня посмотрите что-нибудь.
Гробовщик замялся.
- Какое дерево предпочитаете?
- Дуб. Но только цельный и с платиновыми гвоздями. И чтобы обивка была не слишком яркой, а внутри покрывало — только не изо льна, пожалуйста! Я опробовал такое в предыдущем салоне, и оно, знаете ли, как-то тянет плечи.
Бледные щёки гробовщика стали мраморными.
- Хорошо, тогда пройдёмте в ту комнату.
- А примерить нельзя?..

И вот настал час, когда, как и в предыдущей, неправильной жизни, Алексей Геннадьевич ощутил, что срок его подходит к концу. А ведь ему всего восемьдесят шесть! Он всё ещё считал себя довольно молодым — насколько может быть молодым человек в его возрасте — и намеревался прожить ещё с десяток лет. Но в этот раз не было тех мук и ощущения бессмысленности.
Зная, что может отойти в любой момент, он попросил горничную держать туфли начищенными, костюм выглаженным, а со стоящего в комнате гроба регулярно смахивать пыль. Он намеревался, по возможности, в последние минуты одеться и лечь в гроб, как бы добровольно и с чистым сердцем идя навстречу смерти, которая дала ему второй шанс.
В полдень пятницы он созвал всех в комнату и объявил, что готов преставиться. Никто не рыдал, ибо осознание прожитой им основательной и счастливой жизни только наполняло всех уважением и какой-то доброй уверенностью. Алексей Геннадьевич попросил в последний раз принести чаю и стал одеваться. Горничная вернулась с подносом и промокнула глаза кружевным платочком…
На подошвах туфель была грязь. Злость вскипела в старике.
- Что это такое? Кому понадобилось надевать мои туфли?!
Нервно успокаивая себя, он встал и схватил чай — кружка была не его.
- Идиоты!
Он пошатнулся, облокотился на гроб и пролил чай на белоснежную простыню из тончайшего хлопка. Гроб свалился со стульев, разбив дверцы старинного книжного шкафа. Наталья истерично завизжала. Голова Цезаря прокатилась через комнату.
- Идиоты! — Алексей Геннадьевич упал в кресло, шея его дёрнулась, лицо напряглось и побледнело.
Горничная подняла кружку.
- Отмучалса, бедный.