Ch.1_edit

Глава 1. Линейный ввод

С какого момента всё началось? Никто не сможет уже сказать точно, были ли эти события случайны или предопределены с самого сотворения мира. Никто не сможет проследить всей цепочки происшествий, обуславливающих обстоятельства случившегося, и нет никакого смысла искать начало или Закон, управляющий миром.
С другой стороны, оставаясь людьми, нельзя забывать тех, кто был двигателем этой истории. Кто из них был решителен, а кто был не в своём уме. Их неистощимая энергия и страстное любопытство позволили узлу недосказанности развязаться, и этому не помешали ни юность, ни неопытность. Их было множество и нельзя сказать, кто внёс больший вклад. Даже те, кто был лишь косвенно причастен; не оказались ли их действия решающими, не вызвал ли взмах крыльев бабочки ураган? Поэтому я закрою глаза и брошу иглу на ткань повествования, чтобы отдаться самому обманчивому из законов – закону вероятности. Итак, с чего же мы начнём?
Начнём с того момента, когда Андрей вышел из электрички на станции «Нагорная слобода» и скинул сумку на платформу. Сумка его, как это часто бывает у тех, кто впервые покидает родительский дом, была набита по принципу  «только б дотащить».
После двух суток в постоянной полудрёме на верхней полке душного сибирского поезда под не смолкающую ни на минуту болтовню соседей по купе, даже пропахший пылью воздух в Москве казался свежим, а вагон электрички – убаюкивающе-тихим. Здесь же, в Подмосковье, густой запах разнотравья, доносимый свежим утренним ветром с полей, чуть не свалил Андрея с ног. Едва отстучали колёса, как мир вокруг показался почти безмолвным. Шумели деревья, трещали птицы, и голоса людей отчётливо звучали с другой стороны, но не было вездесущего гула, наполняющего большие города.
Андрей никуда не спешил. Он переводил дыхание, наслаждаясь свежим воздухом. Немногочисленные пассажиры неспешно расходились с платформы под завистливыми взглядами неуклонно нарастающей толпы на противоположной стороне путей. Там все готовились к битве за шанс пробраться в переполненные вагоны электрички, которая вот-вот должна была подойти из области. В полупустом вагоне поезда из Москвы и без того становилось жарко, несмотря на ранний час, и страшно подумать, что сейчас творилось в до отказа забитых «собаках», которые с восходом солнца выходили с дальних станций.
Вдалеке над кронами деревьев возвышались корпуса института. В первый приезд сюда, Андрею показалось, будто он смотрит издали на Алексеевский монастырь, только с антеннами вместо крестов. Там непременно живут старцы, мудрецы, получающие божественные откровения. А вдруг монастырь женский, тогда стоит притвориться глухонемым, чтобы синьор Бокаччо остался доволен.
 Но не успел Андрей двинуться с места, как перед ним возник странного вида человек. Выглядел он совершенно нормально для того, кто привык начинать день с лосьона и заканчивать составами, рецепт которых неизвестен даже Ерофееву. Лицо, словно несколько десятков раз смятое и снова разглаженное. По такому лицу не определить возраст: может быть как двадцать пять, так и сорок. Кроме подобающей одежды, а именно: застиранных джинсов, вытертой на локтях ветровки и разбитых кроссовок, он носил на голове некогда тёмно-красную, а теперь выцветшую до розового кепку, какую носили лакеи в  отелях.
- Заезжаете? – Гаркнул он не то вопрос, не то утверждение. Голос хриплый как у туберкулёзника уже написавшего завещание, но с моложавыми нотками, словно голос только переломался.
Андрей попытался найти ответ, но не смог и подумал, что, пожалуй, стоит сделать вид, что он ничего не понял и просто уйти, но странный тип снова раскрыл рот.
- Если заезжаете, донесу вещи. Триста рублей. – И потянулся было к сумке Андрея. Тот не хотел ни заводить знакомства с местными маргиналами, ни давать денег конкретно этому забулдыге, поэтому бодро схватил сумку и попытался пройти, но понял, что устал тащить её ещё на вокзале от поезда до электрички и бессильно бросил на бетон.
- Давайте донесу. Недорого, - хрипел хмырь у него почти над ухом. – Сами не дотянете. Андрей видел уже белки его глаз, испещрённые розовыми прожилками.
- Да дотяну я… Не надо же! – Попытался отбиться Андрей и начал отступать, подволакивая за собой сумку, пока не понял, что пятка его левой ноги уже свесилась с платформы.
«От него же даже перегаром не тащит! Он не алкаш, поехавший, ей-богу, поехавший!», подумал Андрей и приготовился испробовать спиной мягкость бетонных шпал. Помощи с той стороны путей ждать было бессмысленно. Оттуда глядели с вялым интересом и, похоже, даже ленились мысленно делать ставки.
- Альфред, ёб твою! – раздался слева голос. Андрей обернулся и увидел, как трое парней приближаются с дальнего конца платформы. – Ты где должен быть, паскуда?!
 Самозваный носильщик обернулся и уставился на них.
- Ты где, тварина, должен быть? – рявкнул на него тот, что шёл слева. Он был небольшого роста, небрит до той степени, чтобы ещё не стать бородатым, и презрительно глядел на Альфреда из-под прямого козырька бейсболки.
- Где? – Не отрывая взгляда, спросил Альфред, начиная пятиться к ограждению платформы. – Где быть?
- Далеко, ой, далеко, Альфредик. А то мои пиздюли тебя догонят. – Он рванулся вперёд и точно заехал бы Альфреду как следует, но тот неожиданно ловко увернулся, перемахнул парапет и с треском ломанулся сквозь кусты.
- Чтоб тебя здесь не видели! – заорал парень ему вслед. – Сука! Слышишь, Антон, - он повернулся ко второму, - надо сдавать его. Борзеет, сволочь.
Тот, к кому он обращался, мрачно оглядел местность и подошёл к Андрею. Тот смог его, наконец, рассмотреть: долговязый и худой, он возвышался над Андреем как сторожевая вышка, и смутно проскальзывало воспоминание, словно этого Антона он уже где-то видел.
- Живой? – спросил он, рассматривая Андрея сверху,  как энтомолог навозного жука, случайно проскользнувшего в террариум с редкими  бабочками.
Андрей кивнул. Ситуация была по меньшей мере странной. По большей – феерическим бредом. Стараясь говорить осторожно на случай, если эти трое окажутся тоже не в себе, он задал единственный нейтральный вопрос, который пришёл ему в голову.
- Он это… сумки носит?
- Носит. И что характерно, не ворует, - ответил Антон.
- Редкий тип исключительно местного производства, - подал голос третий. На лице его было написано, что он чудовищно хочет спать, и разговаривает с беззаботностью человека, уверенного, что когда он заснёт, прежний мир просто исчезнет. Он нёс в руках толстовку, которую перекладывал из руки в руку, вешал на шею и никак не мог найти ей место.
- Единственный в своём роде, - сказал Антон.
- Единственная в своём роде мразь, - добавил небритый, - я его точно сдам куда надо.
- Тебя как зовут? – спросил Антон.
- Андрей.
- Антон, - и протянул худую жилистую руку с парой цветных бумажных браслетов на запястье. «Где же, где это было?»
- Стас, Женя – представились небритый и сонный.
- Вот что, Андрей, - сказал Антон, косясь на сумку, готовую рухнуть с края платформы, - пошли с нами до общежитий, а то напорешься опять на кого-нибудь.
- Да не надо, спасибо… Я сам как-нибудь, - пробормотал Андрей. Больше всего ему хотелось остаться в одиночестве, забиться в угол и не встречать никого ещё тысячу лет.
- Без паники, - успокоил его Женя, - у нас доставка бесплатная.
- Пошли, бедолага, - сказал Стас и подхватил ручку его сумки. Андрей недолго думая вцепился в другую, и все четверо двинулись к выходу с платформы.
Адреналин начал отходить, и лёгкая послестрессовая эйфория принялась подталкивать Андрея поболтать.
- А кто это был вообще?
- А? – переспросил Антон.
- Кто этот мужик?
- Наша звезда. Альфред - король улиц, - ответил Женя.
- Местный бич, - сказал Антон. – Учился тут когда-то, ещё в девяностых, потом вылетел. За что – никто не знает. Обретается тут,  занимается чем попало, теории какие-то бешеные проповедует. Теперь вот носильщиком заделался.
- Чётко ему сказали, до середины сентября не высовывайся, не пугай молодёжь, - сказал Стас, до этого молча пыхтевший слева, - а он вылез, тварь, ещё в августе.
- Погрешности большие у Альфи. Неделей больше, неделей меньше, - сказал Женя, помахивая толстовкой в воздухе. – Или календарь собственный придумал. Ещё один. Трёхсот пятидесятидневный.
- Он правда Альфред?
- Увы, - ответил Антон.
- Фамилия-отчество каждый раз новые. Поспрашивай как-нибудь, - сказал Женя, - хотя лучше не спрашивай. Сам видишь…
- Не поспрашивает он. Сдам я Альфа в ментовку. Пять лет его гоняю, по боку ему, – сказал Стас.
- Смотри, как бы он тебя потом не сдал. Он же идеальный свидетель, - сказал Женя. Стас бросил на него угрожающий взгляд,  и Женя, похоже, понял, что не всё в мире обнулится, когда он уснёт. Он отвернулся и сделал вид, что рассматривает кусты вдоль дорожки.
Тем временем они вышли из рощи, отделявшей железную дорогу от городка, но свернули не влево, к учебным корпусам, где Андрей уже был летом, а вправо, туда, где из-за деревьев белели стены общежитий. Воспользовавшись паузой, Андрей попытался как-то переместить разговор в русло, которое хотя бы не приводило его в ужас своей ежесекундно открываемой сложностью.
- А вы, парни, с какого курса?
- Со счёта сбились, - отмахнулся Женя.
- Уже ни с какого, - ответил Антон, - с этого года я замзавлаб фундаментального факультета, - поэтому со всеми вопросами касательно лабораторных обращайся ко мне. С остальными – к Стасу. Он у нас внештатный организатор.
- Организатор чего?
- Что понадобится, того и организатор, - ответил Стас.
- И швец, и жнец и на дуде тоже способный музыкант, - на этот раз толстовку Женя привязал к лямке рюкзака, и она болталась, почти задевая землю.
- А это Женя, просто Женя, особых качеств нет, - ухмыльнулся Стас.
- На самом деле Евгений – особый человек. Не обращайся к нему ни с какими вопросами, ответов не получишь, а задумаешься над чем ещё. Но раз ты на фундфаке – не минет тебя общение с Женей, - изрёк Антон.
- А теперь он спросит «Думаешь, как я понял, что ты на фундфаке?», - сказал Женя, - и перечислит десять признаков, девять из которых он бы ни за что не распознал, если бы не факультетский значок на твоей сумке, образца этого года.
Проговорив всё это на одном выдохе, Женя замолчал.
- Так, здесь я прощаюсь, - сказал Антон, когда они подошли к широкому двору между двумя жилыми корпусами. Двор был изрезан узкими асфальтированными дорожками, между которых беспорядочно торчали лавочки, турники и стволы деревьев. Широкие кроны, несмотря на обрезку веток, упорно лезли в окна. Троица бегло распрощалась, отшутила пару каких-то своих дежурных шуток, и Антон ушёл влево, пожелав Андрею успехов. Отойдя на несколько метров, он обернулся и крикнул: «Андрей! Береги голову».
- О чём это он? – Спросил Андрей.
- А я откуда знаю, - хмуро ответил Стас. – Пошли, я тоже спать хочу вообще-то.
В холле общежития было тихо и сумрачно. Сквозняк, дующий сквозь распахнутые двери, шуршал листками, наскоро приколотыми к доске объявлений. Стас остановился возле блестящего турникета и постучал в стекло кабинки слева от него. Оттуда показалось усталое лицо охранника, лет сорока. Они со Стасом пожали друг другу руки.
- Утро, Саныч. Коменда здесь? – Спросил Стас.
- Не, понедельник же. Будет в десять.
- Ну открой тогда духанку. Первокур у нас. Пусть поспит до десяти.
- А бумага есть?
- Направление тебе пришло? – Стас повернулся к Андрею.
- А, сейчас, - спохватился Андрей и вытащил из рюкзака толстую папку набитую документами, которые задавали его положение и обществе. Пока существовали они, существовал и он, как Андрей Михайлович Каменский. Без них он являл собой просто гору слизи, которую  по ошибке можно принять за человека. Ещё дома, сидя на полу среди разложенных рядами вещей, он сложил бумаги в том порядке, в каком они должны были, по его представлениям, понадобиться. В этот раз он не прогадал. Направление на заселение было сверху. Саныч бросил короткий взгляд на лист, даже не читая его, и звеня связкой ключей, пошёл открывать дверь в углу холла.
- С эскортом, как президент, - ухмыляясь сказал он.
- Он на Альфреда нарвался на платформе, - пояснил Стас.
- Так вы же его выставили, - удивился Саныч. Он ворочал большим двухбородым ключом в замочной скважине.
- Выставить-то выставили, да он лезет, падла.
- Проблема зла, Фродо, в том, что оно всегда возвращается, - тихо сказал Женя.
- Смотрите, как бы он всех первокуров не распугал, - Саныч справился с замком и распахнул дверь.
- Всё, устраивайся, - махнул ему Стас и быстрее, чем Андрей успел поблагодарить его, скрылся на лестнице.
- О, прелестная духанка, - закатив глаза, почти пропел Женя. – Сам я когда-то приехал сюда в пять утра и умудрился продрыхнуть до вечера. Пришлось ждать следующего утра. Никто меня не разбудил. Эх… - Он повернулся и, пошатываясь, пошёл к лестнице, что-то бормоча про себя.
За дверью оказалась длинная комната с пятью двухъярусными кроватями.
- Ну всё, жди коменданта, - сказал Саныч. Андрей ответил коротким «спасибо» и остался один. Солнце косо било в окна сквозь кроны деревьев за окном и грозило к десяти утра устроить внутри банный день, поэтому Андрей выбрал кровать возле северной стены, от которой шёл приятный холод, сел и огляделся. Кроме кроватей в комнате были только штабеля стульев в дальнем конце комнаты и несколько выцветших картин абстрактного содержания, накрытых пыльными стёклами. «Как в тюрьме», подумал Андрей, и уже собрался было лечь и не думать, что ещё может случиться в этом месте, которого он уже начал бояться, но заметил стопку книг, приютившихся на подоконнике.
Книги были истрёпанные, обложку верхней из них покоробило на солнце. Почти всё это были методички по предметам скучным настолько, насколько они и казались. Выделялись среди них только две. Первая: «Пути развития гностического мировоззрения в раннехристианском богословии» некоего Валентина Шмидта. Андрей открыл её и пробежал глазами. Много раз отсыревшая и высохшая бумага пошла буграми и жёлтыми разводами. Местами текст размыло настолько, что книга казалась прибывшей прямиком из Леванта седьмого века. Андрей открыл случайную страницу.
«…Как мы выяснили в прошлой главе, самопротиворечия и расхождения в евангельских текстах создали благодатную почву для восприятия христианства как нового откровения, вхожего в прежний уклад. Ни в одной стране не приживалось оно по канону единому с соседним.
Манихеи же, освобождённые от внутренних теологических споров благодаря твёрдому фундаменту, созданному Мани, двинулись во все края цивилизованного мира. Можно сказать, манихейство коснулось всех великих империй раннего средневековья, и, что характерно, в период их заката. Римская Империя, Сассанидская Персия, Кушане, династия Тан. Немного времени проходило с момента появления на территориях этих государств манихейских проповедников до начала их полного или частичного крушения.
Будь в те времена развита историография, будь связи между разными концами Евразии прочнее, а вести из страны в страны переносились бы не слухами, за несколько сотен лет за манихеями могла бы закрепиться репутация вестников конца мира. Последователи Мани твёрдо знали канон своей веры, но их появление всюду вызывало смятение, подобно тому, как волны расходятся по сторонам от разрезающего их носа корабля; но были они и слишком малочисленны, чтобы одержать верх. Полностью вытесненные из Европы, они, тем не менее, смешавшись с николаитами, сифианами и валентинианами, несомненно усугубили хаос среди и без того беспорядочного христианского мира…»
«Что за чушь», - подумал Андрей и стал перебирать книги дальше, но внимание привлёк только тонкий и порядком измятый томик Марка Коденовича «Новые методы экспериментального подтверждения вихревой теории эфира».
«Ну, и сюда просочились, сволочи», - вздохнул Андрей. На первой странице весьма неожиданно не оказалось разбора ошибок в опыте Майкельсона-Морли, вместо этого автор начал со вполне доходчивого введения в гидродинамику идеальных жидкостей. Но спустя несколько страниц началась вакханалия вихревых атомов с едкими замечаниями в адрес «этих сионистов» из РАН в конце каждой главы. Казалось, будто каждый раз, когда Коденович писал предложение, на него выделяли специального человека, чтобы ежедневно хулить и поносить его самоотверженный труд. Иначе такой поток яда в адрес Академии объяснить было бы трудно.
Читать было решительно нечего, и Андрей оглядел стену с картинами. Наполненные хаотичными мазками прямоугольники. Под каждым – размашисто подписаны название, автограф и год. В. Мелкин, «Голец в четырёх цветах. 1979», «Арктический закат. 1976», «Полярный Урал. 1981», «Знамя зовёт. 1975». Знает ли автор, где сейчас висят сумбурные полотна, под которыми он с такой гордостью подписался? И тут, среди буйства четырёхцветной Арктики, чёрно-белая фотография. Андрей всмотрелся.
На фото было семь человек на фоне главного корпуса. Справа – парень с глубокими тёмными кругами под глазами и небрежно откинутой назад чёлкой, второй – высокий, в сером костюме, выделялся светлым пятном на фоне тёмных пиджаков остальных.  Следующий – полноватый, ухмыляющийся во все тридцать два, со слегка лысеющей головой, за ним – широкоплечий, с хмурым взглядом, волосы блестят на солнце. Пятой - девушка,  единственная девушка среди них, с очень белым лицом, в больших очках, скромно улыбающаяся в объектив. Девушку приобнимал коренастый молодой человек с изящной эспаньолкой, больше ничем внешне не выделяющийся. На его плечо опирался локтем ещё один, с забранной назад массивной шевелюрой. В углу снимка стояла слабо различимая пометка «02.06.1977».
«До сих пор тут. Сколько же они ремонт тут не делали. И фотография вроде личная, а висит на проходном дворе». С этими мыслями Андрей скинул кроссовки и лёг на кровать поверх покрывала, которое как все покрывала во все времена изображало мешанину из цветов и листьев. На нижней стороне верхнего яруса не было ровным счётом ничего интересного. По стене от пола до потолка проходила трещина. По краям её виднелись слой за слоем штукатурки и краски, уходящие в темноту.
Прошумела невдалеке электричка, за дверями простучали шаги двух пар ног: шлёпанье кед и звонкий стук каблуков. Глухие голоса сверху, чей-то смех. На какой-то момент Андрей оказался в центре организма здания, слыша все движения его жильцов, гудение воды в артериях труб, множество шорохов и шумов неясной природы, доносящихся с разных сторон сквозь стены. Вытащив наушники, он заткнул ими уши, нашёл Пинк Флойд в плейлисте и задремал. Часы на его телефоне показывали 7:31.