Каждый год Захар Павлович, крепкий старик, отучившийся после войны удивляться, навещал друзей на кладбище. Ранним утром он забирал из дома банку соленых огурцов, шел в магазин и покупал там чекушку водки с черным хлебом. Затем он проходил через ряды торговых лотков, сквозь облупившуюся краску на Захара Павловича смотрели крупные пятна ржавчины. Город нехотя оживал: к рынку подтягивались нетронутые счастьем люди. Вечером они потащат свои сумки обратно, и, поплакав без слез, уснут.

Местные жители устроили кладбище на пригорке рядом с вековым лесом. Проходя мимо свежесрубленной ели, Захар Павлович вспомнил, как он гулял здесь со своей дочкой Настей. Он показывал ей белок, учил отличать птиц по пению, а она очень серьезно, совсем как взрослая, спрашивала: "Почему люди здесь не обитают?" Два года назад у Анастасии Захаровны отказали ноги, и от нее осталось почти живое воспоминание — Леша. Захар Павлович старался полюбить внука, но тот рос избалованным и нежным. Лешу обижали в школе, и дед приказывал внуку постоять за себя. Но Леша не хотел. Еще не родившись, он уже утомился от жизни, и боялся выйти куда-либо из своей головы.

На пятнадцатый день рождения Леше подарили компьютер, и жизнь у именинника окончательно остановилась. Он сутками глядел в экран, словно хотел увидеть там себя. Леша оброс, озлобился на мать и деда. Захар Павлович старался познакомить внука с солнцем, но тот не поддавался и лишь цедил сквозь зубы: "Дед, не мешай". Время уходило от Захара Павловича, и он — впервые после войны — встретился с отчаянием. Но что-то еще появилось в душе старика. Из-за смерти друзей Захар Павлович начал пить. Ночи он проводил в кошмарах, а днем топился в рюмочной. Постепенно все чувства ушли, от Захара Павловича осталась бы только плоть, но рождение внука ударило его в сердце и разбудило там что-то знакомое: вековой лес, голубые глаза Насти и грусть всего человека в ее слезах.

Захар Павлович очнулся от отупляющего сна, но он не смог почувствовать жизнь Леши, из-за чего сердце старика вновь обросло черствой коркой, и он заботился о внуке лишь из чувства долга.

Совершеннолетие Леши Захар Павлович хотел видеть праздником, и, несмотря на предыдущие неудачи, он попытался убедить внука выйти на улицу.

— Леш, тебе же восемнадцать сегодня, сходи к друзьям.
— Дед, уйди, не мешай, — ответил Леша, не отрываясь от монитора.
— Нет, дорогой, давай ты хоть день поживешь по-хорошему, — сказал Захар Павлович, подходя к компьютеру.
— Никуда я не пойду. Чего непонятно-то? — зло произнес Леша, рассматривая ехидные, желтые лица.
— Леша, я же по хорошему к тебе хочу, не вынуждай меня.
— Не буду я никуда ходить. Мне хорошо тут.
— Ну, смотри, ты сам довел, — Захар Павлович вытащил шнур из гнезда, и ехидные лица перестали глядеть в комнату.

Леша медленно повернулся к деду. Казалось, впервые жизни он нарисовал на лице искреннюю злость, и ненависть уже тяжелым комком подходила к горлу.

— Ты... ты... — Леша покраснел, — старый дурак. Что ты, блядь, наделал! Я тебя ненавижу, ненавижу мать...

Леша тяжело дышал.

— Нахуй ты меня родил!? — закричал Леша, поднимаясь со стула. Затем он перевел дыхание и с восторгом злобы произнес:
— Свою жизнь потерял, так еще и меня за собой тащишь.

Захар Павлович молча ударил Леше в челюсть, отчего тот упал. Леша испуганно взглянул на деда и тихо захныкал.

Что-то больно ударило Захара Павловича в грудь, и он зарыдал навзрыд.

— Леша, Лешенька, родной мой, прости меня дурака...
— Дед, ты не волнуйся. Все заживет, ты только перестань.

В ту ночь Захар Павлович не смог заснуть. Мыслей в голове не было, но сердце не переставало работать, и Захар Павлович увидел свою жизнь.

Старик вернулся с кладбища поздно вечером. Леша уже спал. Чтобы не будить внука, Захар Павлович осторожно пробрался в комнату и поцеловал Лешу в лоб.