I

Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Гросери Мерчант обнаружил себя в помещении, которое явственно отличалось от комнаты, где он привык находиться в свободное от работы время и где он, как обычно, заснул вчера ночью. Лёжа на спине, он разглядывал  расписанный различными картинами потолок, резко контрастировавший с воспоминаниями о привычном сероватым потолке, единственным украшением которого служили крохотные, почти не поддающиеся зрению обычного пони комочки побелки, что свидетельствовали о непростительной небрежности маляра. Вероятно, тот полагал, что свидетельство столь преступной халатности останется незамеченным, но Гросери обратил внимание на сгустки в тот же миг, когда при входе поднял голову вверх. Тогда он пообещал себе, что найдёт провинившегося и заставит его привести потолок в приличный вид, но разыскать нерадивого рабочего Гросери так и не удалось, а когда он впервые заночевал на новом месте, то обнаружил, что подсчёт комочков способствует скорому сну.

Гросери испытал смутную тревогу и перевалился на правый бок, где, как он помнил, находился сундук с находившимся на нём будильником. Будильник и впрямь оказался там, где надо, он показывал четверть седьмого, даже больше четверти, где-то ближе к половине, и исправно тикал, сообщая, что в его работе никаких отклонений нет. Но вместо старого, облезшего сундука там находился тщательно отполированный стол из красного дерева, богато блестевший в свете единственного источника освещения — маленького ночника, невесть откуда взявшегося, если по-прежнему судить о помещении, где полулежал Гросери, как о его спальной.

«Ах, что же это такое! — подумал Гросери. — Почему не сработал будильник? Я ведь опоздаю, безнадёжно опоздаю!»

Безусловно, этот факт не преминет отметить старший помощник хозяина, владельца крупнейшей бакалейной лавки в округе, и, безусловно, он спишет опоздание на лёность и склонность к бездельности Гросери, с тем чтобы в очередной раз просить начальника уволить нынешнего младшего помощника и определить на его место своего ставленника и кузена — рассыльного, человека вялого и потому рассчитывавшего в продвижении по службе только на родственные узы.

Запоздало пришедшие тактильные ощущения поведали Гросери, что и постель претерпела существенные изменения, так как вместо тонкого хлопкового одеяла и соломенной подушки он почувствовал приятное касание шёлковой перины и мягкость перьев.
Незнакомые стены были обнажены, и только на одной из них, той, что располагалась напротив кровати, висела картина, изображавшая пони, прогуливающегося в маковом поле, — подробности, увы, тонули в тени. Окон не было, и ночник пришёлся как раз кстати, разгоняя естественную в замкнутом пространстве темноту.

Неужели будильник не звонил? С кровати было видно, что он поставлен правильно, на шесть часов; и он, несомненно, звонил. Но как можно было спокойно спать под этот сотрясающий мебель трезвон? Ну, спал-то он неспокойно, но, видимо, крепко. Однако что делать теперь? Быть может, следует сказаться больным? Но это было бы крайне неприятно и показалось бы подозрительным, ибо за пятилетнюю свою службу Гросери ни разу еще не болел. Хозяин, конечно, привел бы лекаря и стал попрекать родителей сыном-лентяем, отводя любые возражения ссылкой на этого врача, по мнению которого все пони на свете совершенно здоровы и только не любят работать. И разве в данном случае он был бы так уж неправ? Ведь Гросери оказался в абсолютно неизвестной комнате, у него не было ни малейших догадок относительно того, как он тут очутился; к тому же владельцы роскоши, окружавшей сейчас Гросери, наверняка станут задавать неудобные вопросы, на которые у него не имелось ответа. Поэтому он решил для себя, что должен сейчас поспешить на работу, — возможно, если он достигнет лавки быстрее первого покупателя, то хозяин не станет распекать его слишком сильно, — а вечером придёт сюда для разговора с живущими тут пони и постарается объяснить им, что он не виноват в самовольном проникновении на их территорию. Вернее всего, это чья-то злая шутка, быть может, даже старшего помощника, желавшего любыми способами опозорить его.

Незнакомая обстановка и боязнь встретить сейчас хозяев не давали Гросери покоя, и потому он вскочил, быстро, но аккуратно, едва касаясь магией дорогих, несомненно, постельных принадлежностей, привёл ложе, где провёл ночь, в надлежащий вид, и покрутил головой в поисках своей одежды. Она находилась на стуле, стоявшем в дальнем углу и потому практически неразличимом в полумраке комнаты. Гросери оделся и взглянул на подвёдший его будильник. Скорее всего, старший помощник заколдовал его, так чтобы тот не разбудил его в нужный момент; оставалось неясным, зачем он вообще тут нужен, ведь куда проще было бы лишить Гросери будильника и, следовательно, убрать последний его шанс на пробуждение вовремя.

Гросери в последний раз оглядел комнату, магией схватил будильник — вещь, принадлежащую ему и должную у него остаться, — и подошёл к массивной резной двери, располагавшейся слева от кровати. Он легко толкнул её, и дверь без малейшего скрипа петлиц приоткрылась, показывая, как тщательно владельцы этого дома следят за ним, и укрепляя Гросери во мнении, что попадаться им на глаза сейчас, когда он очень спешит, было бы крайне неразумно.

С другой стороны, у самого порога, стоял маленький, на голову ниже Гросери, дракончик. Так как Гросери распахнул дверь, тому пришлось сделать шаг назад, едва не запутавшись в полах  чёрного, свободно и длинно свисавшего праздничного сюртука, в который он был одет. Гросери непроизвольно магией поддержал дракончика и удостоился за этот жест короткого злобного взгляда, который мигом развеял все надежды на благоприятный исход дела; должно быть, его визави принял помощь за демонстрацию снисходительности и подумал, будто Гросери считает его неспособным самостоятельно удержаться на ногах. Гросери приготовился к худшему — к незамедлительному вызову полиции и бесконечно долгому бумажному разбирательству, которое непременно приведёт к его увольнению и торжеству старшего помощника, всё-таки протолкнувшего своего безвольного кузена на тёплое местечко.  За ту секунду, пока дракончик открывал рот, Гросери вспомнил лица родителей, которых весть о сыне-взломщике поразит в самое сердце: отец насупит седые брови и презрительно бросит, что не желает более видеть его в своём доме, а мать, несчастная, разбитая параличом мать, любившая его больше жизни, безудержно зарыдает и, наверное, поклянётся сквозь слёзы, что отправится, несмотря на болезнь, в участок, с тем чтобы его дело подвергли пересмотру.

Выражение мордочки дракончика вдруг переменилось; только что он выказывал явную озлобленность, как вдруг расцвёл широкой улыбкой.
Он ожидающе посмотрел на Гросери, намекая на то, чтобы тот дал ему пройти, и, когда Гросери посторонился, вошёл внутрь и сказал:

— Рад, что вы проснулись. Я признаться, ожидал, что вы будете ещё спать, но, впрочем, то были глупые ожидания, ведь вы пони рабочий, а значит, знаете цену времени. Хорошо, что мы увиделись уже, скажем так, официально, что не может не радовать, ведь приватная обстановка в разговоре с только что проснувшимся и ещё лежащим в постели существенным образом отличается от обстановки деловой, которую любой сколько-нибудь разбирающийся предпочтёт — не побоюсь этих слов! — интимному лепету. Раз вы уже собраны, пора переходить к нашему общему делу; заметьте, я ни словом не коснулся только что случившейся сцены, что вы просто обязаны отнести в мои плюсы. Да, я деликатен и чуток, а эти качества порой спасают в здешних местах ничуть не хуже прилежной службы, хотя, разумеется, лентяев тут не держат. Вы и сами должны бы заметить это по чистоте ваших покоев…

Гросери невежливо перебил его, внутренне краснея от собственной дерзости:

— Позвольте, господин…

— Ах, вот вам деликатности и не достаёт, замечу я! — воскликнул дракончик. — На вашем месте каждый вёл бы себя тихо и не прерывал столь грубо того, от кого зависят условия проживания. Нет-нет, это не угроза, я далёк от привнесения в службу эмоций, хороший распорядитель не должен руководствоваться посторонним в принятии даже самых незначительных решений, но, сами понимаете, исключить личный фактор практически невозможно… — дракончик резко сменил тему. — О чём это я? Да, меня зовут Спайк. А вы, я подозреваю, Гросери Мерчант, не так ли?

— Да, это я, — кивнул Гросери. — Позвольте, но я тороплюсь, я опаздываю на работу; сегодня же вечером я снова появлюсь у вас и объяснюсь, а пока, прошу вас, не могли бы вы показать мне выход из вашего дома и разъяснить, где он находится?

Господин Спайк громко и заливисто рассмеялся. Он прикрыл мордочку лапками и, всхлипывая, согнулся пополам, показывая Гросери протёртую спину сюртука.

— Позвольте, — произнёс он в перерывах между приступами смеха, — это… в высшей степени невозможно. Я имею в виду, уйти отсюда. Это… какая чушь! Уйти! Вот умора! Ах, уйти!

Гросери занервничал и взглянул на будильник, всё ещё плавающий в облаке магии. Он показывал уже без десяти семь, и времени у Гросери оставалось всё меньше и меньше, совсем скоро он должен быть на месте, а ведь он не знает, где находится. Что, если ему придётся бежать через полгорода? Он сказал:

— Я не знаю, что вызвало у вас такое веселье, но, поверьте, мне не до смеха. Я могу быть уволен, а у меня есть престарелые родители, которые нуждаются во мне и моей работе. А теперь, если вы извините меня, я попытаюсь найти выход сам.

Господин Спайк резко разогнулся и округлившимися глазами посмотрел на Гросери:

— Так вы серьёзно? Вы действительно хотите уйти? Это решительно невозможно, неосуществимо, немыслимо! Вы, должно быть, не в курсе своего текущего положения. Дело состоит в следующем: указом сиятельной принцессы Селестии и блистательной принцессы Луны вы остаётесь здесь, в замке принцессы Твайлайт Спаркл. Предвосхищая ваши дальнейшие вопросы, скажу, что ваше состояние довольно расплывчато из-за отсутствия строгих указаний со стороны благородных принцесс, а потому может быть трактовано в любую сторону; также должен упомянуть, что срок вашего пребывания здесь в указе не обговорён, так что вам желательно набраться терпения, пока Канцелярия принцесс не рассмотрит ваше дело надлежащим образом и не даст ему соответствующий ход. Мой вам совет: привыкайте к этой комнате, вполне возможно, что она окажется вашей надолго.

Какой указ? О чём он говорит? Что за замок? Он что, в чём-то провинился и теперь заключён под стражу? А как же его родители, что будет с ними? Из всего многообразия вопросов, что пришли на ум, Гросери выбрал последний и задал его.

— Не переживайте, — махнул лапой господин Спайк. — О них наверняка позаботились. Канцелярия принцесс всегда тщательно изучает каждый случай и не оставит нуждающихся пони в беде. Правда, я не уверен, сочли ли случай достаточно серьёзным, чтобы предупредить вашего работодателя, если только не он послужил причиной того, что вы тут.

— Значит ли это, что я теперь заключённый? Преступник?

— С чего вы взяли? Поверьте, Канцелярия принцесс ведает всеми делами государства, не только судебной отраслью, так что вполне вероятно, что вы удостоились внимания со стороны какой-нибудь высокопоставленной особы или коллектива особ, которые приняли решение выделить вас за, к примеру, усердную работу и наградить. Или вас потребовали к повышению, например на переквалификацию в служащие среднего звена — вы ведь служащий низшего звена, верно? Разумеется, окончательное решение принимается также Канцелярией или же, как в вашем случае, самими принцессами; такое тоже распространено, часть дел сразу же переходит непосредственно к ним; отчасти это зависит от удачи, отчасти — от наличия в Канцелярии сочувствующего вам чиновника. Но перед окончательным — не бойтесь этого слова — приговором следует разбирательство, и ваше дело может надолго задержаться у секретарей принцесс.

Идея повышения выглядела логично, ведь Гросери в жизни не совершал никаких преступлений и даже не думал о таковой возможности, но сомнения никак не желали уходить прочь. Быть может, в Канцелярии что-то напутали? Но господин Спайк живо отверг эти опасения:

— Вы просто не представляете себе всю систему рычагов, противовесов и предохранительных клапанов, которыми метафорически  снабжена Канцелярия; вероятность ошибки исключена, говорю вам со стопроцентной гарантией. Впрочем, давать вам беспочвенные надежды я не могу — вполне может оказаться так, что вы всё-таки замешаны в каком-либо подозрении, а сами и не подозреваете об этом. Вы ведь бакалейщик? Младший помощник? Если говорить о преступлении, то вы могли стать посредником для совершения денежных махинаций и даже не подозревать об этом. В пользу этого говорит то обстоятельство, что вас решили выделить и держать отдельно ото всех кандидатов…

Господин Спайк скользнул взглядом по парящему будильнику и охнул:

— Ничего себе! И заболтался же я! Прошу меня простить, меня ожидают в другом месте. Оставайтесь в своей комнате, скоро служанки принесут еду и покажут вам ватерклозет и ванную.

И он стремительно выскочил из покоев Гросери. Дверь он не запер, и её распахнутость дала пищу для размышлений. С одной стороны, господин Спайк ясно дал ему понять, чтобы он ждал служанок. С другой, дверь всё же открыта, а это значит, что его появление без сопровождения в коридоре вряд ли будет наказано; но господин Спайк, несомненно, спешил, а в спешке забывают и о куда более важных вещах. Окончательный конец сомнениям положило то, что господин Спайк едва ли упомянул бы о необходимости оставаться в комнате, не существуй возможность безбоязненно или, по крайней мере, с соблюдением минимальных предосторожностей выйти; это было сугубо его личное распоряжение, тогда как судьба Гросери решалась в куда более высоких инстанциях, что давало некоторое пространство для манёвра. Канцелярия принцесс не потерпит, чтобы господин Спайк, который был всего лишь распорядителем замка и не входил в её состав, единолично управлял всеми передвижениями Гросери, так как его статус был не определён окончательно и если он окажется не узником, а гостем замка, то суровые ограничения господина Спайка будут выглядеть превышением полномочий.

С такими мыслями Гросери ступил в коридор.