Первый пикировщик.


«Во время атаки пикировщиков на позицию тяжёлой зенитной батареи наступает критический	 момент, когда артиллеристы должны решить: бежать ли им в укрытие или нет. Первый пикировщик появляется над ними на высоте 4000 футов. Частая стрельба из орудия в этот момент может заставить самолёт сбросить бомбы преждевременно, а следующие за ним- задержать атаку. Полное молчание в такой момент, если расчёт падает на землю, позволяет каждому пикировщику спокойно выбрать цель и атаковать с высоты пятьсот футов. Тогда и только тогда будут уничтожены орудия и командные посты, а люди погибнут»
Из наставлений.

Чёрной свастикой в небе «Юнкерс» повис. Под его крылом умирал дующий с моря ветер. Я не вижу глаз его пилота, но знаю –он смотрит вниз. На меня.
 Они будут давить позиции, давить  в пыль тяжёлые зенитки. Горячей, сухой, упругой, бьющий в кровь. Похожими на удар сапога, когда жёсткая подмётка бьет  в лицо- волной от взрыва Вой, визг. Пятьсот футов- высота сброса бомб. Он сразу прекратит выть. Правда, ему  ним тут же завоет в  ответ следующий, из его стаи. Потом самолёт выйдет из пике прямо над головой.  Тяжело, лениво.  Скорость бомб такова, что они ненамного отстанут от самого самолёта. Если он летит-считай, они уже на тебя упали. 
На десятки метров вокруг мальтийский песчаник изрыт воронками от бомб, будто оспинами. Итальянцы!  Они бы и не летали сюда, если бы могли. И бомбили будто нехотя.  Немцы - другое дело. Мы- уже третья батарея. Не мы первые тут копаем песок и ворочаем камни.  Первую уже раздавили.   После нас –установят четвёртую. Шестую. Здесь, на мысу из песчаника и пористого известняка, который похож то ли на выступающий из моря клык, то ли на палец.  Батарея номер три. Мы первые встречаем незваных гостей.  «Спарвиеро», «савойя –марчетти»…. И, конечно же, «юнкерсы». И после нас будут встречать. И, методично, с немецкой аккуратностью ту батарею  также будут  давить, ломая  орудия и избивая упавших  жесткой и сухой  подошвой немецкого сапога.
Здесь один зенитный автомат- мой! А значит, первая бомба-моя!
Я всё равно ничего не смогу сделать. Сейчас надо бежать, бежать! Уже слишком поздно!
Он так низко, низко! Я могу почувствовать леденящие вихри от его винта!  Он уже задрал крыло!
Сейчас, начнёт.  Ботинок в обмотке весит, кажется,  тонну
И через сто лет, если  выживу  - я буду просыпается от начавшегося воя пикировщика.
Он занимает два круга прицела.
Изломанная чёрная свастика странных крыльев и стоек шасси.
  

Я знаю куда он целит. Может, он ошибается. Но сейчас он, спокойно, поправится. Наведёт перекрестье.  И всадит в меня весь магазин. Ему подадут следующий. Третий. Шестой. Он их все мне в лицо выплюнет.
Всем телом жду воя сирены.
Я ненавижу этот звук. Кого мы им пугаем? Железо? Летящие снаряды?
В Граце, в школе, она была  удобна. По её вою было стразу понятно – не слишком ли я быстро лечу в объятия земли? А здесь она только терзает мой слух и напоминает, что до  срезов орудийных стволов остались считанные метры. Что чем громче её плач- тем точнее стреляют англичане.
Я попрошу заклинить её, если вернусь. 
Отключить навсегда.
Машина вздрагивает от близкого разрыва. Нет, обшивка ещё цела. Машина слушается. Я вижу орудие.  Я могу пикировать.
Что мне мешает? То, что знаю, куда глядит чёрный зрачок орудийного ствола.
Если   выживу- обязательно прыгну с крыши.   Нельзя насовсем уйти от судьбы. Однажды разбиться- такова смерть любого пикировщика! Моё тело будет лежать на асфальте изломанной чёрной свастикой. Разогнавшись в падении, самолёт траву, песок, камень –даже закапывать не надо. И свастика на хвостовом оперении, будет сгорать, корчась от жаркого бензинового пламени. Какая разница! Сейчас или потом?!
Разница есть. Я –ведущий.  Сейчас- я должен.
Надо выбрать цель. У меня выбора нет. Пушки надо подавить.
Надо выдержать траекторию пикирования. 
Надо, по крайней мере, уложить  бомбы в пятидесяти метрах от позиций орудий. Выбора нет. Иначе – всё напрасно.
Просто сбросить бомбы. Пусть и слишком рано. Пусть бегут. Пусть убегут. Мне не нужна их смерть. Я только хочу, чтобы по мне не стреляли их зенитки.
Почему я? Да потому что никого другого в кабине пикировщика нет. Только я. И всё.
Ещё немного-и они начнут стрелять. Просто нету времени – найти кого-то ещё. 

Если я не нажму на педаль стрельбы-батарее конец.
Мне конец.
Смерть от бомбы-кончина мученическая.
Значит, окажусь я в раю.
И скажет мне Бог:
-Ходи где хочешь, живи где хочешь, Уайт Эрроу. Только уж не обессудь - спать будешь на траве, под дубом. Сам видишь-селить мне тебя негде.  Сад расчистим - казармы ставить начнём. Сейчас ещё не успели.
И точно. От часовенок –одни стены остались. Мусор кругом строительный, да кирпич битый.  Балки деревянные на кучах кирпича. Стекло под ногой хрустит. 
Вышли в парк. Деревья в садах райских не цветут, тени и шёпота весёлого листвы нет. Яблони руки чёрные, обожжённые – к серости облаков тянут.  Цилиндр зажигалки под ноги попал, подпрыгнул покатился. Бог меня за руку поймал, поддержал:
- А была  у меня только одна батарея трёхдюймовок. С одним зенитным автоматом. Ангел на педаль нажать не смог- страшно было ему, бедняге. Чего уж там говорить. Сам знаешь- пикировщики.  Раздавили. Только перья полетели.     Ну пытались отогнать и потом. Да только на живых крыльях-то разве за самолётом угонишься? Да и что  самолёту пистолет-пулемёт сделает.
Бог вздыхает.
- По ошибке бомбили, наверное. Тут же и немцы тоже есть.
-Ах, Боже- скажет Творцу Уайт Эрроу - то есть, я,- Не вини ты меня пожалуйста! Уж если рати небесные не смогли устоять против «юнкерсов», то, что могла    горсть  праха и глины на глотке воды замешанная?
-Ах, разве я виню тебя, Уайт Эрроу?- скажет Бог- Что даже Я смог бы сделать?  Это же «штукас». И у меня был всего один «эрликон».
Некстати придёт на ум его странная фраза про то, что и немцы тоже в раю есть. Если уж и им нашлось место, то…
-А тетя Клара!?
Разведёт руками Бог и будет понятно, что и второй во второй раз он не смог спасти её от немецких бомб. Один ты, остался в раю и, вообще, на всём белом свете, Уайт Эрроу.
Заухало, завыло в глубине садов. Тени крылатые замелькали среди поломанных и посечённых осколками яблонь.
Бог упал на землю и голову руками закрыл.
-Вставай, Боже,- сказал ему я, - Земля сырая. 
Бог взглянет на меня из-под ненадёжного убежища ладоней.
- Это не  пикировщики.  Это твои попугаи и птицы райские по всему саду разлетелись. Оперение у них роскошное, а повадка, как у дрозда – глупая. «Штукас» передразнивают…
Чёрт! Почему   бог, в моих мыслях, также труслив как и я!?
Пожди, не падай! Я нажму на педаль стрельбы! Я смогу!
НЕ ПАДАЙ НА МЕНЯ!