Печать на лбу

Голова начинает гореть от одной мысли, что позавчера мне удалось поспать хотя бы пару-тройку часов. Время начинает не хватать. Вставать в полный рост нельзя - в соседних домах не первую неделю живут снайперы. Я видел, как один из них подстрелил пробегающую по шоссе собаку. Видимо, они совсем изголодались. Сегодня необходимо обойти территорию, осмотреть следы и расставить ловушки – все как обычно. С каждым днем находится здесь все сложнее и сложнее, тело скоро не выдержит и окончательно согнется пополам. По ночам слышны выстрелы и взрывы со стороны улицы.
Я прополз под окнами к забаррикадированной столами двери. Горбясь, я отодвинул весь мусор и вышел в коридор. Стены со временем потемнели и стали выглядеть, как гниющая листва. Если свернуть направо, то выйдешь в лабиринт из коридоров к пустым шахтам лифта, с расставленными под треснутой плиткой и в потолке ловушками. Я иду налево, там боковая лестница, можно вылезти через окно, не привлекая внимание.
Давно не было так холодно. Что удивительно - таял снег, грязь превращалась в тонкую полоску льда, и это при минусе на термостате. Надо найти новый, этот погубит меня, смутит, заставит отдаться русскому авось, вместо того чтобы идти искать бензин, дерево и спички. На долго парт в этом корпусе не хватит. Небо, казалось, становилось все темнее и темнее, будто день уже не мог выносить нашего желания наступления ночи. Днем нельзя спокойно идти по улице, обязательно кто-нибудь пристрелит: либо снайпер (приходится называть так всех, кому пуль не жалко на неизвестного), либо сумасшедший, которому повезло достать с трупа пистолет, либо организованная шайка. Мне с такими напрямую сталкиваться не приходилось, к счастью, но я видел то, что остается после них. Ничего.
Я зашел во второй корпус через разбитые окна около системы отопления, которая давно уже заледенела. Это должно быть глупо: каждый день я захожу сюда, надеясь найти хоть какие-то остатки еды или других припасов, но ведь знаю, что все уже вынесли. Кабинет за кабинетом, связка ключей звенит и бьется об мое бедро, как колокольный звон, что призывает верующих в церкви. Может это и на меня так действует. Сегодня получилось открыть медицинский кабинет, дверь окончательно слетела с петель. Внутри осталась бутылочка перекиси, бинты, несколько игл и зелёнка.
Дальше нужно пройти в четвертый корпус, но ночью было слышно, как туда кто-то пролез. Получается, мы теперь соседи, смешно! Как насчёт угостить солью, или позвать на новоселье? Учитывая, что они до сих пор не пришли "знакомиться" со мной, то я и не буду. От ружья на плече болит спина. Это уже не первый день, становится все хуже и хуже.
В пятом корпусе, где у входа весит статуя Зевса с молнией в руке, ветер выбил все окна. Кроме залитых водой пачек бумаги и канцтоваров, найти ничего ценного не получилось. Красный ковер в коридорах превратился в полотно из музея современного искусства: бесформенная тряпка затоптанный отпечатками подошв. В этом можно было попробовать найти смысл, если бы не постоянное ощущение смерти и страха за спиной. В кабинете ректора, под паркетом, лежала бутылка коньяка, несколько печатей и деньги. Я подошел к зеркалу и поставил себе печать на лоб. Клик. Мое лицо погрубело, борода стала больше, сосуды в глазах не выдерживают такой жизни. А руки –что с моими руками? Неужели это руки гитариста, эти маленькие обрубки, порезанные стеклом и искусанные букашками? Я посмотрел на синюю печать, которую обычно ставят под документами. Сейчас хотя бы она заверяет, что я живой. Давно я не видел улыбки, ой как давно.
Лекционные залы шестого корпуса были в ужасном состоянии: столы разломаны, только железные ножки валялись на полу; зеленые доски сняты, стены изрезаны, проекторы давно разобрали вместе с проводами. Зачем? Электричества все равно больше не будет. В гневе кому-то хватило ума попробовать снять огромную люстру, что весела в холе. Теперь еще одно тело лежало на белом мраморе. Какое же это должно быть в хорошие дни! Приезжаешь на учебу, поднимаешься по белым лестницам в холл. Слева и справа массивные лестницы, по ним поднимались студенты и преподаватели. Все они купались в теплом свете золотой люстры. Она до сих пор весит, но как и солнце в судный день, больше не греет. В соседней рекреации слышно чей-то кашель, а значит, пора уходить. Тот неизвестный, что неаккуратно ходит вдоль мусора, будет хорошим другом, хотя бы раз - не иди за мной, пусть у нас останется только память о том, как мы громко смеялись, и наши голоса расползлись по стенам. Я не знаю твоего лица, и надеюсь, ты никогда не увидишь моего. Испугаешься ведь улыбке сумасшедшего, испугаешься!
Не буду врать, я уже хотел побежать туда, к этому шуму, броситься в объятия его. Почему? В тотальном одиночестве хочется увидеть друга даже в свисающем листе на дереве, или небритом лице, спрятанном за шерстяным шарфом. Но на самом деле, я просто надеюсь, что ты тот, кого я так долго жду здесь. Не первый день, не вторую неделю, но и не третий месяц это место держит меня в заключении. Это комната ожидания, мое падшее с неба чистилище, где цепи представлены надеждой и верой, а судья лишь отбрасывает тень в коричневые лужи. Выходить через крышу нельзя: слишком холодно и скользко. Никогда не было такого дождя, клянусь, никогда. Капли оседают на лице, и как солдаты на войне, котором не повезло копать окопы, они пробирают мою кожу, оставляя леденеющие порезы. Пора идти дальше, но осторожно, через подземный переход, чтобы не привлекать внимания.
Раньше здесь был аквариум, на который через стеклянную пирамиду падал свет. Теперь от него остались осколки стекла. Рыб уже кто-то съел. На каменном полу ели заметны следы собачьих лап. Мы все любим животных, ровно до тех пор, пока не встает вопрос о выживании. Двухлапых, четырехлалых, без разницы. Надо обезглавить и съесть. Так говорит желудок, а мозг вежливо помалкивает, ведь он тоже хочет кушать. Коридор, наверное, единственное место во всем аду, где с тобой кто-то может поговорить по душам, если ты достаточно поник и расстроен. Шум ветра и вибрация стен из пластмассы образуют слова, не всегда приличные, но и плевать, ничего личного не осталось. Я шепотом соглашаюсь со всем, что он мне скажет, и не зря. Он говорит: "В том корпусе есть люди". Я отвечаю, что не боюсь из. Но он не успокаивается: "А они боятся, и слова обранить не сможешь. Ели они последний раз тогда же, когда и ты. Все бы ничего, но они живут там, томятся в обещаниях и угрозах старшего. Тебя выставят, как разбойника, и скорее всего, съедят. Не иди ты туда, дурак". Я удивленно спрашиваю: "Почему это ты, создание из железаи бетона, чьи внутренности лишь камень и решетки, так беспокоишься обо мне? Что между нами общего?". Он усмехнулся и ответил: "Стоит ли мне говорить, что ты и так несешь ношу, тяжелее всего бетона. Сердце твое окаменеет, хоть и не хочешь ты этого. Но одно есть то, что сейчас делает тебя ценным для меня - тебе есть что сказать". Я сказал ему, что он должно быть поэт или пророк, от чего он засмеялся, и стены загремели от сильного напора ветра. Так мы и расстались, хорошими друзьями, сделав вид, что поняли друг друга. На улице уже темнело, день подходит к концу.
Я вернулся обратно в третий корпус через подвал спортивного зала, на случай если за мной кто-то следил. Поднявшись на свой этаж, я ужаснулся. Ловушки были деактивированы, звон таймеров разрывал уши. Кто-то там есть дальше, я знаю. Я зарядил ружье и тихо, как только мог, шел вперед, через темные лабиринты коридоров. За шумом сирены не слышно хруста плитки, у меня есть шанс застать их врасплох. Дверь в моем «кабинете» открыта, значит, они должно быть там внутри, роются по моим запасам.
Внутри стояло две фигуры в зимних куртках и шапках. Одна рылась у меня в "кровати" – спальном мешке, прикрытым мокрым картоном, пытаясь найти что-то, а другая поменьше стояла у двери. Медлить было нельзя: я подошел к ближайшему и наставил ствол ружья сзади его колена и нажал на крючок. Бам!, он не успел закричать от удивления и упал на пол. Второй развернулся и полез в карман за пистолетом. Я направил на него ружье, но оно не выстрелило. Тогда он прыгнул в мою сторону, схватил ствол, вырвал его из моих слабых рук и бросил. Я полез за ножом, но незнакомец оказался сильнее и с размаху ударил меня по челюсти. В секунду я пытался разглядеть его лицо, но на нём была черная маска, глаза закрывали очки. Перед кем им, убийцам и ворам, стало стыдно, что они так усердно скрывают свои физиономии? Вспышка в глазах, я чуть было не упал на пол, каждый его последующий удар становился сильнее, устоять было почти невозможно. Тогда произошло ужасное: он уже хотел пырнуть меня в шею ножом, как откуда раздался десяток выстрелов. Окна треснули, его тело упало на землю. Не зная, что происходит, я повторил тоже самое и, словно змей, метнулся в угол к стене. Выстрелы, выстрелы, вы стрелы. Как маленький ребенок, я забился в угол и закрыл глаза, надеясь, что все это скоро закончится. Крики незнакомцев стали тише, а потом резко прекратились. Тогда я и открыл глаза. На окровавленном полу лежали два изрешеченных тела, из которых текла темная кровь. Меня покрыл холодный пот, желудок скрутился узлами, взгляд прыгал от окон к трупам. Хотелось  закричать, но не мог. Словно в секунду, несмотря на все ужасы и кошмары этой жизни, терзающие душу, я забыл как вообще издавать звук.
Когда выстрелы прекратились, и окончательно стемнело, я схватил тела за ноги и ползком вытащил их в коридор. К этому моменту сигналки уже замолчали. Я положил их на пол в рекреации и стал снимать одежду.
Какой шок постиг меня понять никто не сможет, и за это стоит сказать кому-нибудь спасибо. Воздух перестал поступать в легкие, я не мог стоять на ногах и упал лицом на одно из тел. Тяжелые слезы покрыли мое побелевшие лицо, губы стали бесконтрольно дергаться. Затем я быстро полез к другому телу и, к сожалению, это действительно оказалось правдой. Всегда было такое, что мы мечтали о том, как мир в один момент исчезнет, и люди просто вылезут из кроватей, зевнут от недосыпа и пойдут варить кофе. Но сейчас, я готов был отдать все и ничто, ради того, чтобы не просыпаться, а просто умереть. Я обнял тело поменьше пытаясь сказать ему что-то на ухо, но не мог оторвать взгляд от разбитой коленной чашечки, в которую я выстрелил. Тогда я собрался с силами и тихо зашептал сквозь слезы:
- Братик. Папа.
Сегодня, этот корпус окончательно опустел. Я кричал и плакал до тех пор, пока не начал кашлять кровью.

Мы вышли из нашего убежища и поплелись в сторону соседнего здания. Вчера его расстреливали из здания многоэтажки, и мы надеялись, что там больше никого не осталось. Я показал Марку, что никого не видно и путь чист. От укрытия к укрытию мы передвигались к главному входу. Я уже хотел подбежать к двери, как он меня откликнул и показал пальцем наверх. С одного из балконов свисали два изреченных синих тела в куртках, подвешенные за шеи. С их ног стекала кровь и капли падали прямо передо мной. Я потерял равновесие, а Марка, как он мне позже сказал, вырвало прямо на месте. Он молодой, он еще не привык к такому, но даже для меня это жутко. После этого мы, не отпуская глаз с трупов, пошли назад. С тех пор мы туда больше никогда не лезли. Кто захочет лезть туда, в пасть этого чудовища, который сделал такое, под звон неумолкающей во тьме сирены? Кто-то говорит, что эти трупы до сих пор плачут по ночам...