Заговорщики.

  Если ты, несуществующий мой читатель, ровно в полночь выйдешь из дому, не задумываясь о грядущем утре и привязанных к нему маленьких хлопотах, то сможешь услышать звонкий, проникающий в самые твои сокровенные глубины, звук. Не пугайся, хоть я и знаю, что ты не из пугливых, иди на звук. Иди мимо привычных тебе домов, чьи окна потихоньку, одно за другим гаснут; мимо круглосуточного ларька, рядом с которым стоит кучка, казалось бы, весёлых, но на самом деле глубоко печальных людей; под фонарями, разглядывая своё чёрное, неестественно вытянутое тело, преграждающее их свет. Откуда-то издали донесётся до уха твоего гудок пассажирского поезда, где, должно быть, на одной из нижних полок ворочается в своей постели женщина. Лет десять назад она смущённо улыбалась первому букету цветов, подаренному ей молчаливым, худощавым студентом, объектом её поклонения и обожания. После букета последовала резкая, подлая боль, будто бы разделившая всю жизнь на до и после, и испачканная простынь, которую проще было выбросить, чем выстирать. Студент исчез, появились тошнота, слёзы, пропитавшие собой краешек её любимого одеяла, крики, ссоры и прочий сор. Сейчас же она едет в родной город из неродного, а на верхней полке спит её сын. В поезде ему всегда проще уснуть, чем в любом другом месте. Дома он долго ворочается, не в силах избавиться от навязчивых мыслей, но тут ложится на койку и чувствует, как тело слегка покачивает из стороны в сторону; слышит, как стучат колёса; отдаётся во власть ритма, растворяется в нём и засыпает, позабыв обо всём на свете. Возможно, снится ему, что он – это ты, пересекающий железнодорожные пути, а ты - это он, мальчик Коля, спящий на верхней полке. Напомни мне, пожалуйста, Коля, имя матери своей. Если тебя смущает моя просьба, и ты думаешь, что я имею какие-то нехорошие намерения относительно неё, то дай ей выдуманное имя, например, Вера. Но знай, что я никоим образом не обижу Веру, просто мне боязно, что эпизод вашей поездки будет испорчен бесконечным повторением местоимения «Она». Она разве такое потерпит, открыв завтра этот рассказ, чтобы не скучать дорогой? Она разве не подумает, что лучше бы мне вовсе не писать то, что я пишу? Она разве сможет плакать и смеяться от такого глупого рассказа, где её даже не нарекли именем? Нет, Вера – не глупая женщина. Вера возмутится и сразу же пожалуется тебе на недалёкого графомана, ты же потом расскажешь об этом мне, отчего станет так стыдно, так жутко, так гадко, что я заранее попрошу тебя, Коля, мальчик мой, выкради читалку и удали из неё «Заговорщиков», чтобы я не был посрамлён в прекрасных глазах твоей несчастной матери. Сейчас я возьму в руки свои пневматический горн, сожму красный шарик, и резкий гудок разбудит тебя, чтобы ты сделал то, о чём я тебя прошу…
  Но ты не отвлекайся на этот гудок, несуществующий мой читатель, продолжай идти. Не останавливайся даже тогда, когда ты достигнешь черты города, и впереди тебя будет чёрный, густой лес. Иди на звук, спотыкаясь о корни и пни; иди через кусты, овраги, минуя поляны, холмы, дачные участки и водохранилище. Я знаю, что ещё у подъезда ты подумал, что источник этого звона близок, и дорога займёт у тебя всего-то пару минут, но нет, друг мой, ты будешь идти всю ночь, а затем весь день, ещё одну ночь и половину дня, следующего за ней, и только тогда ты дойдёшь, но с тем лишь условием, что не остановишься передохнуть по пути и не приляжешь поспать. Нет, несуществующий мой читатель, если ты ляжешь спать, то непременно тебе приснится, что ты живёшь в небольшом портовом городке, зарабатывая себе на пропитание тяжёлым физическим трудом. Ты не жалуешься, ведь в целом всё не так уж и плохо. После очередной ночной смены ты любишь сделать петлю и пойти не напрямую домой, а через пляж. Ты не спеша шагаешь по берегу, разглядывая дрожащую линию горизонта; вслушиваясь в тревожные вопли чаек; чувствуя, как песок попадает в твои ботинки. В такие моменты будто бы само пространство густеет и обволакивает тебя, и ты понимаешь, что в ближайший момент, который, стоит только моргнуть глазом, сразу станет маленькой частицей прошлого - в этот самый момент не может произойти ничего, кроме катастрофы. Катастрофы, которая переменит всё. Ты смотришь на море и ждёшь, ведь если этого ещё не произошло, то произойдёт оно непременно сейчас, да-да прямо сейчас. Раздастся звук, которого ты никогда до этого не слышал и даже не мог себе вообразить; настолько громкий, что, должно быть, все жители твоего маленького, портового городка проснутся в этот момент. Птицы упадут замертво. Сразу же после этого из глубин океана вынырнет что-то большое, скользкое, невообразимое. Оно будет одновременно пугающим и влекущим; красивым и уродливым; величественным и нелепым. Если бы тебя попросили описать это существо словами, ты бы не смог, никто бы не смог. Первое, что пришло бы тебе в голову – это слово «огромное», но не просто «огромное», оно является огромным относительно того, что обычно принято называть огромным. И стоит оно в нескольких километрах от берега, но, кажется, стоит ему совершить всего пару шагов (если так можно назвать способ его передвижения), оно тут же окажется на суше. Но Оно не двигается ни единой частью своей плоти. Оно стоит и смотрит бесчисленным множеством глаз своих, и, кажется, смотрит оно на твой маленький, портовый городок, но, возможно, прямо сейчас, в этот момент Оно смотрит именно на тебя, на крошечного тебя, друг мой. Возможно, Оно видит тебя насквозь; возможно, Оно знает, о чём ты думаешь; возможно, это не ужас сковал тебя, а именно Оно контролирует твоё тело и не даёт тебе пошевелиться. Вокруг уже собираются зеваки, они снимают это существо на камеры своих телефонов и в ужасе прижимаются друг к другу. Ты же стоишь в той же самой позе и не ощущаешь собственного тела. Всё больше и больше людей стекается отовсюду, как вдруг ты садишься на корточки. Ты не можешь понять, Оно ли повелевает тобой, либо же ты опустился по собственной воле. Ты поднимаешь увесистый камень и идёшь в сторону полицейского, который смотрит на чудовище и улыбается. Почему он улыбается? Почему все вокруг тебя улыбаются? Такие вопросы ты прокручиваешь в своей голове, когда твоя рука одним точным движением пробивает череп полицейского. Второй рукой ты уже выхватил пистолет из его кобуры и застрелил из него напарника, после чего одного за другим принялся расстреливать окружающих тебя людей: женщину, которая не успела понять произошедшего, поэтому умерла она с улыбкой на лице; её сына лет девяти-десяти, выпустившего из рук воздушный шарик, заляпанный кровью; старика, который с выпученными глазами бросился в твою сторону; орущую режущим слух криком кудрявую, полную старуху в леопардовых шортах и сланцах; убегающего прочь мужчину; убегающую прочь девушку; таксу убегавшей девушки. После таксы ты вновь ощутишь власть над собственным телом и уже направишь пистолет на меня, но не успеешь выстрелить, ощутив резкую, жгучую боль в груди, какой не чувствовал никогда до этого. Пистолет упадёт в песок, а на тебя набросится кто-то со спины, скрутит твои руки, защёлкнет на них что-то неприятное, твёрдое, холодное, поднимет и поведёт с пляжа в сторону дороги. Ты вслушаешься и услышишь чаек, которые летают где-то над твоей головой; ты всмотришься и увидишь звёзды в чёрном, вечернем небе. Из окна машины будут видны палатки с едой и игрушками; небольшая сцена на пляже (на ней стоит поникший клоун, чьё лицо даже через слой жизнерадостной, улыбающейся, яркой краски выражает животный ужас); растерянные люди, которые прибывают в непонятном положении между праздником и трауром; корабль на том самом месте, где стояло Оно, с которого всё ещё запускают фейерверки (должно быть, они пока не узнали, что произошло). Следователи не найдут у тебя никаких документов, удостоверяющих личность. Странно, ведь у тебя с собой должен быть пропуск. Ты сообщишь им, где и кем ты работаешь, но от них узнаешь, что такой компании не существует, как и указанного тобой адреса. Так кем же ты был? Был ли ты вообще, существовал ли до того, как случилось это массовое убийство. Быть может, пока все радостно наблюдали за фейерверком, ты из ниоткуда появился за спиной того полицейского вместе с камнем в руке и убил его, после чего убил всех остальных –  улыбающуюся женщину, её сына, старика, кричащую старуху, убегающего мужчину, убегающую девушку, таксу, двух полицейских.  На мгновение ты задумаешься об этом, но мысль твоя оборвётся резким ударом в лицо, и ты рухнешь на холодный, каменный пол вместе со стулом, а три короткостриженых человека станут пинать тебя и бить резиновыми дубинками, матерясь, вопя, срывая рубашки со своих потных, зловонных, уродливых тел. Устав, они дадут тебе мгновение, чтобы передохнуть. Двое выйдут перекурить, а третий, отдышавшись пару минут, поднимет изувеченного, измученного, обессиленного, перекошенного тебя и бросит на стол животом вниз, параллельно рассказывая тебе о том, что дочь его совсем недавно пошла в первый класс, у неё так себе пока вяжется с чтением, но зато она очень хорошо считает, складывает и вычитает и даже раньше времени, с подачи старшей сестры, немножко залезла на таблицу умножения и знает, что дважды два – четыре и никак иначе. Те двое вернутся, прервав рассказ коллеги грохотом металлической двери. Все они, переглянувшись, вытянут ремни из брюк и привяжут твои запястья к ножкам стола. Третий ремень будет туго затянут на твоём горле, из-за чего тебе станет тяжело дышать. Они спустят с тебя джинсы, а за этим последует что-то унизительное, безумно болезненное, несмываемо-грязное, поэтому прошу тебя, друг мой, несуществующий мой читатель, ни в коем случае не останавливайся для того, чтобы поспать. Проснувшись, ты сможешь обнаружить, что столь важный звон, твой бесценный ориентир в этом дремучем, незнакомом лесу, пропадёт, если ты вообще проснёшься, ведь велика вероятность, что всё перевернётся вверх тормашками и вывернется наизнанку, тогда сон твой станет реальностью, а реальность ты будешь вспоминать, будто это был один из многих твоих снов, поэтому ни в коем случае не спи. Продолжай идти, игнорируй шум воды, щебет птиц, шелест листьев. Вычленяй из общего шума леса заветный звон и иди в ту сторону, откуда он доносится.
Я знаю, что ты устал; знаю, что с трудом волочишь ноги, но протяни вторую ночь, и утром ты сможешь обнаружить себя совершенно прозрачным и проницаемым. Воздух станет прохладным течением, несущим тебя к цели. Ты будешь проплывать сквозь заросли хвойных деревьев туда, где я кручу ручку механизма, чтобы ты слышал музыку. Но сейчас, когда пройдено ровно столько, сколько осталось идти, я хочу задать лишь один-единственный вопрос, самый важный вопрос, друг мой. Действительно ли ты друг мой? Могу ли я доверить тебе свою тайну?  Никого здесь нет, лишь ты и я и я и я и я хочу дать тебе знать… хочу тебя ввести в курс дела… показать тебе Её, там глубоко под землёй в катакомбах, которые я сторожу уже столько времени, что мне трудно сказать, сколько именно времени прошло с тех самых пор, как я начал сторожить то, что сторожу уже столько времени, друг мой. Или всё же не друг? Если один из нас доносчик, то я точно знаю, что не я. Если один из нас предатель, то кто, если не ты?! И что может быть хуже предательства?! Нет, недруг мой друг-приятель-предатель-брат-враг и всё прочее, паломничество твоё – ошибка, как и моё к тебе доверие, ведь ты один из них, я уверен, ты из их племени, племени тех самых, которым ни в коем случае нельзя доверять особенно такие важные вещи, как та вещь, которую я сторожу уже столько времени. А сколько времени ты уже в пути? Ты уже много прошёл, тебе ещё много идти. Сейчас ты где-то посередине между мной и не мной, и я ровно сейчас закончу крутить ручку, когда договорю то, что сейчас говорю, чтобы ты мог услышать моё тебе говорение, ведь иначе, зачем мне говорить то, что я говорю, если никто не слышит моего говорения…