Горбун

Рабочий день подошёл к концу. Эти минуты Фёдор смотрел в окно, как в даль, и думал о синевато-блёклых оттенках улицы. Свет раздражал. Август пах осенью.

В капюшоне он чувствовал тепло, которого так давно не хватало. Как и этой погоды. Сев в автобус, он начал возвращать долги. Пришло сообщение:

- спасибо)

Лениво перебирая пальцы, Фёдор отправил:

- Это тебе спасибо)))

И мысленно наброчил список продуктов, что до смерти ему надоели.

Нырнул в приёмки аллеи. Вдоль неё раскинулась обширная стена супермаркета, которая трубами, лестницами, рельефной серостью напоминала ему нечто промышленное. Здесь он часто бродил по ночам и из тени смотрел на фонари. За углом стояла пивная. В честь аванса - можно.

Внутри было как раньше. Только людей совсем нет, продавщица другая. Цены подскочили немного. Фёдор встал за самую неприметную стойку.

-"Почему никого нет? Перемены... Померли, что ли?" - думал он.

Шаркают мысли. И пожалел, и помрачнел. Место это - клоака души. Время здесь - мерило неотвратимого. Задористый джаз среди траура. Но так все это трогательно. Романтично буксуешь.

- Вы не против? - подошёл к Фёдору мужчина.

- Я даже рад. - ответил он.

- Вам тут нравится?

- Где "тут"?

Лицо мужчины растянулось в оголтелой улыбке. Поправил волосы, и обнажилась его седина.

- Да где-то.

- Я не знаю, - ответил Фёдор после глотка. - А вы?

- И я не знаю.

Они чокнулись пивом.

Было тихо. Изредка звенел колокольчик, да озвучивался выбор между "чешским" и "местным". Продавщица раздражённо поглядывала в сторону Фёдора. Она в возрасте и некрасива.

- Вот оказались вы перед Богом, - начал мужчина. - и вопрос задать можете. Что спросите, а?

- Ничего? - без раздумий Фёдор ответил.

- Да и я бы ничего. Его молчание громче любых речей, а-а?

- Но в тишине и шёпот громок. Вы случаем не Бог?

- А разве у вас не было проблем с дворовыми римлянами? Слушайте, у меня есть полбанки...

Кольнуло род ложечкой.

- Я никак не могу - мой нарколог будет ругаться.

- Всё мы же не можем. Ну, прощайте.

Внутри заскреьло чувство, которое давно он вышвырнул словно котёнка - и снова марш по голове. Вверх минорные трубы! Театр школы сервилизма выпустил труппу, и из них самый мерзкий твердит: " - Танцуйте на трупах! Годы учёбы, практики - все позабыли? Что-о?! Не верю! Топчите, топчите!" "- Топчим-топчим." - хором звенящий голос.

Среди них, на земле, сидит Фёдор. Перед ним дыра в тартар.

Ломая спички закурил. В глаза попал дым. Подняв голову он вспомнил продавщицу и зимнюю ночь. Теперь он курил и смотрел на фонарь как она тогда. Она вздохнула:

- Этот свет напоминает мне детство...

И так его тронули эти слова, снежные мотыльки, желтизна среди мрака, что ему стало тошно, и он пошёл домой.

Как и сейчас.

По пути он встретил мужчину из пивной. Тот задумчиво следил за любовной игрой облаков на фоне стены. И лишь на миг повернул голову у Фёдору.

Дальше вдоль теплотрассы. У дома гогот и музыка. Пятью этажами двор как бы окутан, и на шегольство смотрит орава окон. Скрипнула дверь.

В кухне цепко за горло схватили страх и тревога. И сидел он так долго, будто друзья вернулись из дальних краёв. Но это были не друзья, скорее гадкий начальник, что так ненавистен и даже любим. Лезли из памяти строки:

"Как чудно жить. Как плохо мы живём."

Сделав рывок Фёдор взял ручку и лист. Любимую перьевую ручку, про которую давно он забыл. Вновь строки поэта:

"Литература - приглашение в ад,

Куда радостно входил, не скрою,

Откуда никому - путей назад.'

Фёдор бережно вывел:

"Он примеряет землю на себя"

И сел над листом как мать над птенцом. Уставился в окно.

"Он примерял на себя землю"

На улице было тихо.

"Он примеряет на себя землю, как всякая женщина классическое чёрное платье."

Фёдора стошнило на стол.