Рассказ 1

Искандер скрючился в порыве отдышки. Усталость одолела его, но на чисто выбритом лице горела ухмылка: работа была завершена. Маленький “Скорпион” блестел. Маленький “Скорпион” был готов воевать. Искандер погладил лобовой лист и поискал глазами огрехи в своей работе; конечно, их не было, но разве мог панцеркопф не заботится излишне о своей машине?
Так Искандер и не прекратил крутится у легкого танка, облизывая машину со всех сторон, изредка отвлекаясь на наручный индикатор; он был доволен собой, как черный лев, наевшийся падали, настолько понравился ему результат его труда.

“Нирин! Нирин, проклятый риггер, неси тухас, неси его сюда да посмотри на это!!”

Нирин - грязный, тощий Нирин, в непомерно великом водохране и в паутине мехводских ремней - возник из узкой щели бокового коридора. Он чинил до того воздушные фильтры; от того был окутан песочной пылью, от которой хотелось чихать.

“А? Звал, мейстер?”

Искандер небрежным движением снял с лица респиратор и кивнул в сторону боевой машины. Ответом ему было впечатленное “о-о-о”.

“Достойно?”

Нирин закивал. Искандер снова ухмыльнулся.

“Тогда свидительствуй. Сутру читать буду.”

Не договорив, панцеркопф Искандер вспрыгнул на свою машину; ловко, словно мартышка, взобрался на башню, хлопнул любовно пушку - маленькую, но с секретом - и уселся на командирский люк, сложив ноги. Нирин оттряхнул песок и тоже сел, но перед машиной, лицом к товарищу; с выражением высочайшей концентрации он сложил руки в Знак и закрыл глаза.

Искандер вздохнул, сложил руки сам - и начал читать, медленно, словно вытесывая каждое слово из камня.

“Атилла-Бахти! Атилла-Бахти! Я говорю с тобой, я, Искандер-Мали. Смотри на меня: я ветх. Я слаб. Я нищ. Я мертв.“

“Напои меня, Атилла-Бахти! Напои меня Алой Водой из Незримого Моря, чтобы ветхость моя стала мощью!!“

“Накорми меня, Атилла-Бахти! Накорми меня кушаньями из Илах-Сарая, чтобы слабость моя стала силой!!”

“Одари меня, Атилла-Бахти! Дай моей машине снарядов, моему двигателю - минориона, моей фляге - воды, чтобы нищета моя стала богатством!!”

“Дай мне жизнь, Атилла-Бахти! Дай мне жизнь, и я верну тебе ее, и умру снова, и оживу снова!! Дай мне жизнь, Атилла-Бахти! Мир стоит незавоеваным!!”

Они помолчали, несколько секунд: дали словам повисеть, набраться силы и лечь, впитаться в железо и кровь.

“Мне кажется… мне кажется, Завоеватель услышал, мейстер!” - сказал Нирин.

И вдруг завыла сирена.

Искандер разразился смехом и спрыгнул на землю.

“Атилла-Бахти слушал нас внимательно, Нирин. Давай, тухес в люк и заводи двигатель. Хеклер-паша вызывает.”

…

Штормовая волна прошла - помчалась дальше, вперед, в своем бесконечном разрушительном танце. Скоро - может, через день, может, через неделю - придет следующая, но пока слобода оживала, откапывалась, запускала воздушные пушки и раскрывала люки вентиляций. Сирена, служившая сигналом о проходе волны, выла во всю мощь, объявляя свободу от песков: люд начинал работу по новой.

Ярче всего жизнь заиграла на плаце и у Колодца; на плац высыпались рейдеры и грязнорукие, бросились открывать бронезащелки и люки: сбор, всеобщее собрание каждого панцеркопфа и его шестеренок, каждого десятника, каждого водомера, каждого самохода и вообще всякого, кто повязал когда-то на свой водохран красный платок рейдера. Неподалеку слободские жители в тусклых одеждах цвета утренней пустыни поднимали с почтительной осторожностью водоуловитель; раскрывали его сети, подключали обратно питание и водоспуск, ведущий к подземным цистернам. Священник, читавший сутры хранителю алых вод, Су-бабе, главенствовал над работами.

Но не касалась ни Искандера, ни Нирина дела водоловов; вскрыв шлюзы депо вместе с другими панцеркопфами, они выкатывали свою машину на плац. Нирин умело выруливал в механическом хаосе десятка танков; рейдеры торопились, негласно соревновались, кто первый встанет на положенное место, кто лучше, резче, уже развернется, кто ярче всех предстанет перед Хеклер-пашой, похвастается перед великим воеводой и десятниками умением и мастерством.

Искандер ухмылялся, потому что знал - ему есть, чем похвастаться.

Их “Скорпион” встал на место одним из первых - немалая заслуга, учитывая две дюжины танков, торопящихся в строй. Большинство - легкие “Скорпионы” и “Марк I” или “II”, однако было несколько крупных, средних машин, среди них старый, но непобежденный “Ван Даген А” и колониальные еще “Т-10”. Но все они меркли перед своим флагманом: могучей, неприступной гордячкок, одетой в черные краски Софией-Антуанеттой, красавицей, конвертированой лично для Хеклер-паши из добытого в бою корпуса “Конкистадора”. Она выехала на плац последней, когда все прочие машины заняли свои места, и панцеркопфы, как один, раскрыли люки и вылезли навстречу палящему, приглушенному Желтым Ветром солнцу. Они кричали: звали воеводу, просили его слова, его приказа и его внимания; Искандер облокотился о пустой пулеметный крюк и усмехнулся, покачав головой.

“Вы бы душманов разили с той же ретивостью, пустомолы.” - съязвил он вполголоса.

Черная машина Хеклер-паши выехала медленно и торжественно; она остановилась в центре плаца развернув слегка башню, и великий воевода выбрался наружу, раскрыв над собой командирский люк.

Он нес на плечах развевающийся алый плащ, обитый мехом черных львов; его боевой водохран, простой, но качественный, был опутан ремнями разгрузки. Лица его не было видно вовсе: голова воеводы, непобедимого Хеклер-паши, была закрыта в шлем блестящего хрома, отражающего все, как зеркало. Каждый, кто смотрел в лицо Хеклер-паши, видел лишь свое отражение - и два черных отверстия там, где прятались оптические трубки.

Никто не знал, что там, под его маской; но все знали маску, и рейдеры гордились тем, что каждый житель Зеркальной Пустыни боялся этой маски.

Воевода оглянул свои ряды. Поднял руки, требуя внимания; когда все звуки утихли, он принялся говорить, и голос его звучал искаженным, громыхающим баритоном.

“Снимите каски, дети пустыни! Снимите респираторы! Дышите со мной одним воздухом и слушайте меня!!”

Искандер, неторопливо, снял с головы танковый шлем; пнул Нирина, застывшего в мехводской впадине, по плечу, чтобы тот сделал так же.

“Я - Измаил-Хан, Хеклер-паша, слуга ни перед кем, друг Кох-паше и Демир-Султану, владыка Зеркальной Пустыни, говорю, и буду краток.”

“Юг - наш. Нет больше Белых, и их Илиссарских Башень.”
“Восток - наш. Моргаузы платят нам дань, а их сыновья строит наши слободы.”

“Запад - наш. Карьер платит нам дань мирионом, и никому, кроме нас.”

“Мы властвуем над Зеркальной Пустыней. Мы - ее дети. В своей жестокости она воспитала в нас людей, и мы, люди, ее покорили. Мы уважаем закон пустыни и закон Атиллы-Бахти, и более ничей. Мы молимся Атилле-Бахти, и более никому.”

“Наши соседи - Край, слуги Севера и его Султанов, носители Предательских Знамен - все глубже проникают в нашу пустыню. В мое владение, в ваш дом. Их купола все ближе к Черному Камню. Довольно.”

“Край не уважает закон Дагон Ери, закон пустыни. Край не уважает закона Атиллы-Бахти. Край говорит, что желает мира.”

“Пустыня не принимает этого мира. Я не принимаю этого мира. По машинам, сыновья Дагон Ери. Наш поход - на север. Да настанет час звездопада.”

Воевода осмотрел свои ряды в последний раз, и сказал последнее:

“Слава Атилле-Бахти.”

Речь повисла над головами. Проникла в умы и сердца.

И ответом ей был крик - низкий, восторженный крик.